Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так смерть стала последним деянием доктора Фаустролля, шестидесяти трех лет от роду.
XXXVI
О единой линии всего
Чтение епископом Божьего послания
Феликсу Фенеону
В свою рукопись — из которой Скоторыл, прерываемый однообразной многословностью павиана, разобрал только самые предварительные рассуждения — Фаустролль под напором словесной сизигии успел занести лишь малую толику открывшейся ему Красоты, мельчайшую крупицу известной ему Истины; но даже и из этой части можно было бы восстановить все богатство науки и искусства — иначе говоря, воссоздать Все; но кто знает, что же есть Все: радующий глаз кристалл с идеальными пропорциями или порожденное воображением человека выморочное чудовище (ведь и Фаустролль считал, что Вселенная есть опровержение самой себя)?
Такие думы проносились в голове водяного епископа, покуда он плавал над местом крушения механического корабля и последним пристанищем двадцати семи важнейших книг, гниющих останков Скоторыла и тела доктора Фаустролля.
Но помнил ли он, как в одной из их бесед доктор упомянул о некоем профессоре Кэйли, способном на основании одной лишь кривой длиною в два с половиной метра, прочерченной мелом на грифельной доске, детально обрисовать погоду любого дня в году и все случаи гибельных эпидемий, привести слова, которыми уговаривают покупателей все до единого торговцы кружевами в том или ином городе, и точно указать октаву и силу звука всех существующих на земле инструментов, а также описать манеру ста певцов и двухсот музыкантов со всеми возможными периодами и с любого места в зале или оркестровой яме — так, как не услышит ни одно ухо?
Тем временем обойная драпировка, подтачиваемая когтями и разъедаемая слюной воды, медленно сползала с тела Фаустролля.
Подобно музыкальной партитуре, искусство и наука до последней запятой записаны на искривленных членах перевалившего за шестой десяток мальчугана, а следовательно, могут твердить о собственном усовершенствовании бесконечно. Как профессор Кэйли укладывал все прошлое в двухмерное пространство грифельной вселенной, так же и прогресс осязаемого будущего сворачивает всякое тело в спираль. Смерть два дня хранила на своем туалетном столике явленную Господом книгу о высшей истине, прочерченной в трех (четырех, а для кого-то и в бесконечном множестве) осях пространства.
Меж тем Фаустролль с его непонятой и беззащитной душой придавал царству Божию неведомое доселе измерение.
Книга восьмая
ЭФИРНОСТЬ
Луи Дюмюру
Leves gustus ad philosophiam movere fartasse ad atheismum, sed pleniores haustu ad religionem reducere.
ФРЭНСИС БЭКОНXXXVII
О мерной линейке, часах и камертоне
Телепатическое письмо доктора Фаустролля лорду Кельвину«Мой дорогой коллега,
Как-то давно не получалось написать вам и подать весточку о себе; не думаю, впрочем, что вы сочли меня мертвым. Смерть — оправдание для бездарностей. Однако ж учтите отныне, что нахожусь я вне пределов земли. Где именно, мне и самому удалось выяснить буквально на днях. Ведь мы оба знаем: утверждать, будто знаешь что-то о предмете обсуждения, можно лишь когда способен измерить его и выразить в цифрах — единственной безусловно существующей реальности. Я, меж тем, до сих пор знал только то, что нахожусь не на земле, как знаю, что место кварца не здесь, а в стране прочности, однако принадлежит он ей в меньшей степени, нежели рубин, рубин — меньше, чем алмаз, алмаз — чем мозолистые ороговения на заду у Горбозада, а тридцать две обезьяньи складки (превосходящие по числу его же зубы, даже вместе с зубами мудрости) — нежели продукт творчества Путаницы-приживалки.
Но очутился ли я вне времени или вне пространства, нахожусь ли прежде или рядом, позже или ближе? Я пребывал в том месте, куда попадаешь, отринув путы как времени, так и пространства: вот как, милостивый государь.
Неудивительно, что, когда я лишился моих книг, челна из металлического полотна, общества Горбозада и г-на Рене-Изидора Скоторыла — судебного пристава, — чувств, земли под ногами и двух старых, как сам мир, форм мысли по Канту, меня охватил тот же страх одиночества, что и реманентную молекулу, отстоящую от прочих своих товарок на многие сантиметры в прекрасном новом вакууме гг. Тэйта и Дьюара. И ей-то, может, и ведомо, что отстоит она на эти несколько сантиметров! За надежность сантиметра — единственно верного для меня (потому что поддающегося измерению и самого такой мерою являющегося) обозначения пространства — и секунды среднего солнечного времени, по которой сверяло удары сердце моего земного тела, я продал бы и душу, несмотря на то, что она может оказаться мне полезной для изложения вам всех этих забавных подробностей.
Однако куда нужнее мне тело — оно служит для поддержания одежд, а вместе с оными и карманов. В кармане я забыл мой сантиметр, точную латунную копию платинового эталона, носить которую с собой так же легко, как саму землю и даже земной квадрант; благодаря ему (а точнее, гг. Мешену и Деламбру) неприкаянные души и призраки межгалактических ученых могут более не тревожиться ни о нашей старенькой планете, ни о самой системе сантиметров, граммов и секунд в том, что касается их собственной длины.
Что до моей секунды солнечного времени, то, даже если бы я остался на земле, не думаю, что смог бы сохранить ее и надлежащим образом измерять с ее помощью время.
Если за многие миллионы лет я и не завершу свое патафизическое творение, можно не сомневаться, что благодаря моим исследованиям вращение и обращение земли будут, тем не менее, разительно отличаться от нынешних. В любом случае, за надежные часы, которые бы шли все это время, мне пришлось бы выложить сумасшедшие деньги — да и потом, я не намерен ставить опыты на века, любая продолжительность мне попросту смешна, а с точки зрения эстетики куда приятнее носить в кармане само Время или какую-нибудь из его единиц (как фотографию на память).
Я с большею охотой обзавелся автогенератором, стабильность и абсолютная точность которого делали его куда более пригодным для точных измерений, нежели баланс хронометра, да и период его колебания будет с отклонением в одну тысячную тем же самым через многие миллионы лет. Камертон. Еще до того, как, следуя вашим предписаниям, я ступил на борт челна, период колебаний был скрупулезно вычислен нашим коллегой профессором Маклеодом, который исходил в своих расчетах как раз из длительности секунды среднего солнечного времени, последовательно направляя лапки камертона вверх, вниз и к горизонту с тем, чтобы устранить даже малейшие помехи от земного притяжения.
Однако сейчас у меня нет и камертона. Представьте себе, каким потерянным должен чувствовать себя человек, выброшенный за пределы пространства и времени без часов, мерной линейки и камертона. Наверное, именно это состояние и можно назвать смертью.
Но на помощь мне пришли воспоминания о ваших наставлениях и моих прошлых опытах. Поскольку мне довелось очутиться попросту НИГДЕ — или ГДЕ-ТО, что в данном случае одно и то же, — я отыскал все необходимое, чтобы изготовить кусок стекла, в чем мне изрядно помогла встреча с множеством всевозможных бесов, среди которых был и Распределитель Максвелла, систематизирующий по группам разные типы скорости в повсеместно и непрерывно распространенной жидкости (вы это называли, помнится, твердыми упругими микротелами, или молекулами), которую прихотливое желание представило мне в виде силиката алюминия. Я провел все необходимые линии и зажег две свечки, на что потребовалось некоторое время и упорство, ибо работать мне пришлось, не имея при себе даже кремниевых инструментов. Передо мной предстали две шеренги привидений, и желтый призрак возвратил мне мой сантиметр благою силой цифры 5,892×10-5.
Сейчас, когда вы пребываете в добром здравии, окружены уютом и ступаете по твердой поверхности — как я когда-то, следуя давно атрофировавшейся привычке, ибо сейчас я с гордостью ношу на себе одну миллиардную земной окружности вместо того, чтобы попирать ногами эту полую сферу, не в силах справиться с ее притяжением, — пожертвуйте частью своего времени и ознакомьтесь с некоторыми моими наблюдениями.
Вечность представляется мне легчайшим эфиром, заполняющим собою все, что лежит по ту сторону горизонта — эфиром бездвижным и, следовательно, лишенным отсветов, всего этого вульгарного сияния. Светящийся эфир я счел бы без толку вертящимся по кругу. И вслед за Аристотелем („О небе“) я полагаю, что вечность следует теперь именовать ЭФИРНОСТЬЮ.
- Бен-Гур - Льюис Уоллес - Классическая проза
- Жертвенный овен - Альфред Андерш - Классическая проза
- Вместе с шефом в Шенонсо - Альфред Андерш - Классическая проза
- Степь - Антон Павлович Чехов - Классическая проза
- Собрание сочинений. Т. 22. Истина - Эмиль Золя - Классическая проза
- Папаша Орел - Цирил Космач - Классическая проза
- Папаша Милон - Ги Мопассан - Классическая проза
- Папаша Амабль - Ги Мопассан - Классическая проза
- Пьесы. 1878-1888 - Антон Чехов - Классическая проза
- Любовник леди Чаттерли - Дэвид Лоуренс - Классическая проза