— Сука, напугал. А ну сдрисни обратно! — я отпихнул мелкого урода ногой в сторону и только достал канистру с водой, как в кузов забрался ещё один, покрупнее. — О, Станислав, подсоби-ка.
— Иди нах**, — огрызнулся бронированный товарищ.
— Да брось дуться, полей водички.
— Дуться? Дуться, блядь?! — встал он в позу. — Ты меня минуту назад зарезать пытался, ублюдок больной!
— Не зарезать, а заколоть, и прошло уже значительно больше минуты, а ты всё обиженку из себя строишь. Кто за пекаль первым схватился? И это я тут больной ублюдок? Окстись, ведёшь себя как конченый неадекват, посреди безобидного разговора конфликт провоцируешь. Гербер мне сломал...
— Зачем я вообще это слушаю? — прошёл он мимо, качая головой.
— Потому, что это правда. Нельзя игнорировать правду, какой бы горькой она ни была, — я изловчился и, согнувшись, поплескал из канистры себе на голову. — Ты не бесился бы, будь я неправ.
— Чего ты добиваешься?
— Ничего особенного, лишь хочу быть с тобой честен. А ты не ценишь.
— Серьёзно? Ты в самом деле считаешь, что делаешь мне одолжение, смешивая с говном память о единственном дорогом для меня человеке?
— Тебе так только кажется. Ты сам себе это внушаешь. Думаю, ты пытаешься заполнить эмоциональный вакуум после Ткача.
— Про Алексея мы ещё потолкуем, — Стас угрожающе навёл на меня палец. — Не думай, что я забуду. А про Катю больше не заикайся. Понял?
— И чем же она тебе так дорога?
— Ты вообще меня слушал?
— Да, — обтёр я свой освежённый лик, — но без особого интереса. Знаешь, чего не хватает твоей речи? Искренности. Ты кипятишься, пыжишься, психуешь, будто пытаешься что-то доказать. А тот, кто в своей правоте уверен, ничего никому без нужды доказывать не станет. Какая тебе нужда меня убеждать? Никакой. Стало быть, не мне эти жалкие аргументы адресованы. Но ты ведь и сам им не веришь.
— Она была лучшим... — поперхнулся Станислав собственной патетикой, — лучшим, что со мной в этой поганой жизни случалось. У меня надежда с ней появилась, на счастье. Понимаешь ты? Нет, как тебе понять, когда у тебя роднее собственной жопы никого не было.
— Жопа небезразличен мне, но не настолько.
— Да, язви, ёрничай. Что есть у тебя за душой, кроме этого паскудства? Кто всплакнёт по тебе, когда в землю ляжешь? Никого, ничего нет. Как и у меня. А я хочу по-другому!
— Тебя хватило бы на год, может чуток больше, а потом всё бы остоебенило. Думаешь, ты один такой — искатель счастья? О, Станислав, судьба уберегла тебя от громадного разочарования, будь признателен ей за это. А ведь мог бы пополнить армию бедолаг, ищущих спасения от своей «счастливой» доли на дне стакана. Чего ты там хотел, нарожать со своей зазнобой кучу спиногрызов и пахать до гробовой доски, чтобы их на ноги поставить? Хотел честно трудиться, мараясь в грязи и говне, лишь бы не в крови? И что бы тебе всё это дало, м-м? Удовлетворение, успокоение, уважение? Да нихуя. Очень быстро, или, может, с некоторой задержкой, в зависимости от умственных способностей, ты бы понял, что желал вовсе не этого, что тебя наебали, вот только непонятно, кто и как. Больше скажу, твоя любовь, — сложил я пальцы сердечком, — скоро выродилась бы в безразличие, а затем превратилась бы в ненависть. Ты стал бы винить «единственного дорогого человека» во всех своих бедах, вначале подспудно, затем открыто, сломал бы ей жизнь, и на своей бы крест поставил. Сейчас у тебя есть приятные воспоминания, светлый образ, ты дорожишь им — хорошо, я больше не прикоснусь к нему холодными лапами цинизма. В конце концов, человек слаб, ему нужна опора, ты — не исключение. Но помни — ищущий счастье обречён страдать. Если только горькая ирония ни забавляет тебя, это немного смягчило бы боль душевных ран. Так что, я искренне не рекомендую возвращаться в Муром.
— Согласен, — неожиданно кивнул Стас. — Не сегодня. Сперва найдём то, за чем пошли. А потом я вернусь, с деньгами.
— Последнее омовение кровью? Вот это по-нашему. А ещё не повредит омыть водицей твоё грязное ебало, — швырнул я ему полупустую канистру.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Станислав закончил с наведением марафета аккурат к приходу кондуктора. Расшибленная бровь схватилась коростой и почти не выглядывала из-под натянутой до самых глаз шапки. Мне с разбитым шнобелем пришлось сложнее — переносица распухла, а ближние края век приобрели загадочный лиловый оттенок. Ветерок, пользуясь богатыми возможностями трансформации, отстегнул деревянную конечность и уселся в кабину, как ни в чём не бывало.
Кондуктор — похожий на воблу тип, вооружённый карандашом и планшетом — в сопровождении трёх сурового вида автоматчиков ходил от машины к машине, базарил с экипажами, лазил по кузовам, делал пометки и взымал плату за проезд, пока не добрался до нашего сплочённого коллектива, представителем которого выступал сам лейтенант — его благородие — Павлов. Я устроился возле борта и обратился в слух, внимая каждому слову командира.
— День добрый, — поприветствовал он служивых. — Как ваше «ничего»?
Это что ещё за х**ня? Теперь про погоду их спроси, хорошо ли добрались.
— Докуда ехать планируете? — оставил кондуктор любезность без внимания.
— До Альметьевска, — обошёлся на сей раз Павлов без заигрываний.
— Цель?
— Деловая.
Ну пиздец, а они, небось, думали, ты на курорт решил махнуть, продуктами нефтепереработки подышать для профилактики респираторных заболеваний. Слал бы уж сразу нах** что ли.
— Не понял.
— Посмотреть хотим, что к чему, выгорит ли затея с бензином. Думаем торговлю наладить. Бензином. За Окой.
— Без цистерны? — спросил кондуктор после небольшой паузы, и я живо представил его каменную рожу, подвергающую Павлова жестокому психологическому террору.
— На месте купим, если ожидания оправдаются, — нашёлся лейтенант, чем вызвал многозначительное хмыканье всего возглавляемого кондуктором коллектива.
— Порожняком, значит, идёте?
— Всё, что везём — не для продажи.
— И что это? — острие карандаша ткнулось в планшет.
— Амуниция, вода, провизия на четверых.
Ой-ёй-ёй, лейтенант, нехорошо обманывать. Они же сейчас в кузов полезут, везде свой нос станут совать, прослывёшь лгунишкой.
— Так вас четверо?
— Да, ещё двое в кузове отлёживаются, авария случилась, слегка пострадали.
Бля, уж лучше бы легенду с упавшим бортом вставил или вообще молчал, рассказчик херов.
— Что за авария?
— Обстреляли нас, восточнее по дороге, пришлось резко тормозить, вот и вмазались головами. Небольшая банда, засаду устроили, но нами не так-то легко поживиться.
Ты ему ещё все наши боевые заслуги перечисли, а потом хуями померься.
— Мы видели свежий труп на дороге. Давно перестрелка случилась?
— Вчера, утром.
— Значит, сюда под вечер приехали, попав до этого на машине в засаду, и без ремонта? Не вижу следов от пуль на вашем грузовике. Одну минуту, — кивнул кондуктор, как-бы извиняясь, и снял с плеча затрещавшую рацию: — Да, приём, — отошёл он на десяток метров и развернулся спиной, чем заметно приглушил разговор, но только не для меня.
— Мы в мастерской Григорича. Григорич мёртв. Малой говорит — инфаркт. Но там здоровенный кровоподтёк в области сердца. Да и ведёт себя пацан странно, больно уж дёрганый. Я подумал, тебе стоит об этом знать. Приём.
— Охрана что говорит? Приём.
— Нет охраны, уволились неделю назад. Но пацан такого сотворить не мог, а на несчастный случай не похоже. Приём.
— Я тебя понял. Конец связи.
Кондуктор повесил рацию и вернулся к лейтенанту.
— Какие-то проблемы? — с трогательной невинностью в голосе поинтересовался тот.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Нет, никаких, — заверил кондуктор. — Так что по поводу пулевых следов с засады? Неужели в машину не попали?
Да, чёрт тебя подери, да, скажи, что не попали. Что угодно гони, только не про мастерскую.
— Ещё как попали, еле докатились с пробитым радиатором. Сегодня вот только из ремонта, — хлопнул Павлов ладонью по нашей проклятой броне.
