Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Телевизор все время был включен – шла война, двадцать шестой день, новости без перерыва сменялись репортажами, репортажи – комментариями или интервью с военными, врачами и обитателями бомбоубежищ, и интервью не отличались от новостей, потому что велись прямо с тех мест, куда падали ракеты “Хизбаллы”, – одна ракета упала за спиной журналистки, ведущей свой репортаж с улиц Хайфы. На лице журналистки промелькнула довольная улыбка, она даже не обернулась посмотреть, попал ли взрыв в кадр, но, наверно, оператор, снимающий ее, показал, что попал, и промелькнувшая улыбка адресовалась оператору, от профессиональной удачи голос журналистки зазвенел. Ее звали Аней, она была молоденькой, худенькой и похожей на Людочку даже прической, только волосы ее были черные и блестящие, а у Людочки каштановые и тусклые.
– Где-то упало совсем близко, – сказала Аня так, словно сама эту ракету нацеливала. – Мне подсказывают, это стоянка машин на соседней улице, дыма мы пока не видим… нет, мне подсказывают, уже есть, сейчас вы его увидите, это прямым попаданием подожжена частная машина. Сейчас после рекламы мы повторим обращение службы тыла к жителям Севера…
Реклама не исчезла, война ее не отменила, она, прежняя, довоенная, возникала каждые четверть часа – выскакивали и крутились красавицы с взлетающими прическами, немолодые сангвиники, пожирающие колбасы “Зогловек”, и в фартуках – предлагающие чистящие средства “Сано”. И снова была блудница Астарты, взмахом худых ног рекламирующая новый автомобиль.
Борис Григорьевич, скособочившись на заправленной простынкой диван-кровати, не отрывал глаз от экрана и вел свой военный комментарий. Он воодушевился, получив второго слушателя вместе с Людочкой. Иногда матерился, и тогда Людочка стеснительно поглядывала на меня. Комментарий был вполне по делу: нельзя победить “Хизбаллу” одной авиацией, потому что ракетные пусковые установки, достающие до Хайфы, весом и размером с велосипед, приводятся в действие на расстоянии, уничтожить их с воздуха нельзя, сверхточные “умные бомбы” слишком умны для такой войны, они могут уменьшить жертвы среди мусульман в Ливане, но не защитят евреев в Израиле. Рано или поздно придется начать наземную операцию, решил Борис Григорьевич, и начать ее следует с десанта в районе Триполи. Борис Григорьевич что-то, видимо, смыслил: несколько разведок боем захлебнулись, новые противотанковые ракеты “Хизбаллы” прошивают танки, как картонные, генштаб к этому не подготовился, войну начали рано и неправильно, теперь ничтожные, бесхарактерные политики, которые по глупости своей надеялись обойтись авиацией, боятся отдать приказ пехоте и танкам: будут жертвы, все они на близких выборах полетят со своих мест. Политиков Борис Григорьевич ненавидел всех и о шейхе Насралле говорил более уважительно, чем о своих.
Людочка, наверно, слушала это не один раз, она оцепенела перед экраном, бледная и выкатившая глаза, – ее сын Вадик служил в танковых войсках, он только-только закончил курсы, был одиннадцатым в списке выпускников, а в части, входящие в Ливан, взяли с курсов десятерых, так что Вадик был следующим на очереди.
– Он с ума сходит, – сказала Людочка, – он рвется в танк, ни о чем другом не говорит.
Журналисты смаковали с экрана выражение, возникшее в войну с Саддамом Хусейном, – “война в прямом эфире”. В самом деле, черноволосая Аня прямо с улиц Хайфы связывалась с журналистами на передовой, те засекали камерами запуск ракет с зеленых склонов Ливана и провожали их движение по небу, пока они не исчезали за близкими деревьями и не раздавался звук взрыва. В Хайфе мчались по улицам в разных направлениях амбулансы с душераздирающим воем своих сирен, иногда мелькали желтые жилеты спасателей, но кого спасали и кого везли, было не видно, и оттого новости воспринимались, как американский кинобоевик, отстраненно, хоть Насралла намекал, что ракеты вот-вот начнут падать на Тель-Авив.
Надо было спешить домой. Дуля осталась одна. Мама с сестрой тоже остались одни на четвертом этаже в самом центре города. Они уже тысячу раз слышали по телевизору указания, что им делать по тревоге: выскакивать на лестничную клетку и прижиматься к северной стене. Мама, самостоятельная и упрямая, всегда делала больше, чем надо: держала в кармане халатика теудат зеут и еще какие-то бумаги, чтобы выскочить с ними. Наверно, хотела облегчить опознание в случае прямого попадания. С ней я разговаривал по телефону каждый час, кроме того, она была не одна, а позвонить Дуле было невозможно – разучилась пользоваться телефоном, кричала в трубку “Алло!”, а сама ничего не слышала. В этот день Насралла обещал ракетный обстрел Нетании. Вероятность, что ракета попадет прямиком в наш дом, была ничтожной, но сирены воздушной тревоги, но паника… Дуля могла вновь сорваться в психоз. Я теперь не оставлял ее одну, и жалел, что решился на эту поездку. Но как можно было не поехать – таких трудов стоило разыскать изменившийся адрес Бориса Григорьевича, так обрадовался, что, наконец, нашел и старик жив, старик так бодро зазывал, и Людочка, взяв трубку, присоединилась…
– Он никогда не рассказывает про это время, – тихо, чтобы старик не услышал, заметила Людочка. – Не вспоминает. Не может. Он такой. Он у нас вояка.
…евичи сгорели без свидетелей. Единственный, кто мог дать свидетельские показания, Борис Григорьевич Мелах, все забыл. “Бессознательный отказ помнить компрометирующие обстоятельства”, говорил когда-то Сергей Павлович. С травмирующими “обстоятельствами” случилось то же. Ну и слава Богу, подумал я.
Зато старик помнил про Петра Антоновича Двигуна, директора сельской школы, ставшего командиром отряда. Людочка знала его рассказы наизусть. Их было мало, три или четыре. Даже новому незнакомому гостю Борис Григорьевич успел дважды рассказать, что после войны Двигун обнял его и сказал: “Ты, пацан, должен учиться”. Рассказ был подозрительно литературен. Другие рассказы были в таком же духе. Интерпретация вытеснила содержание памяти и помнилась теперь она.
Но это была не вся память. Существовала память тела, и опять, как когда-то в здании суда Заводского района, в “силовом поле” случилось короткое замыкание, речь старика сделалась несвязной, движения – вялыми, и те, кто слушал, я и Людочка, оказались подключенными к напряжению, прошлое потекло через нас. Тело Мелаха помнило лай немецкой овчарки и вздрагивало, словно собака все еще летела в прыжке. Там была вторая, маленькая, яростная, голосистая, трусливая дворняга. Овчарка была на толстой железной цепи. Между ней и телом мальчика, висевшего на руках, оставался метр. Этот метр доводил зверя до иступления. Оно передавалась непривязанной дворняге. Она иногда осмеливалась вцепиться в штаны. Скулила, получав удар босой ногой, отлетала и снова, разогрев себя истеричным лаем, бросалась на врага.
Враг проник на ее территорию. На этот раз он не пах бензином, как рокочущие звери с огненными глазами, изредка пробивающиеся по проселку среди непроходимого заболоченного леса к старому двухэтажному дому, коровнику с одной коровой и пустому лошадиному стойлу. Дом был старше низкорослого ивового кустарника, он вырос вместе с соснами и от рождения впитал запахи хвои, коровьего навоза и хлеба. Овчарку однажды отвязали, но она, опьянев от свободы, напугала корову, лишившуюся со страха молока, и больше ее с цепи не спускали. Цепь доставала до проселка там, где у колодца торчал недосягаемый старый пень, овчарка встречала машины лаем, бросалась им под колеса, отскакивала в последний момент, рвалась к людям в форме, и однажды чей-то выстрел перебил ей заднюю ногу. С тех пор она зауважала людей в форме, пахнущих машинным маслом и самогоном. Тот мальчишка, прижавшийся к трухлявой ограде на краю болота, пах кислым потом и мочой. Когда собаки отвлеклись фарами “Эмки”, полоснувшими по глазам, мальчишка подпрыгнул, ухватился руками за нижнюю ветку старой сосны и каким-то нечеловеческим или, наоборот, высокопрофессиональным гимнастическим маховым движением закинул ноги на ветку, обдирая щиколотки в кровь. Собака в прыжке успела тяпнуть за пятку, но понял он это только дня через два.
Остановившись, “Эмка” погасила огни и затихла. Их нее вышли двое и поднялись по крыльцу в дом – женщина и мужчина в форме с офицерской фуражкой. Водитель, наверно, остался в машине. Лай собак привлек его внимание. Через некоторое время он, видимо, вылез из машины и приблизился, чтобы посмотреть, что происходит. Или их было двое. Во всяком случае, водитель или кто-то другой на всякий случай прошил темноту короткими автоматными очередями. Собаки замолчали. Мальчишка решил, что они убиты, но нет, они вернулись, сконфуженные, в конуру. На крыльцо вышли офицер и хозяин в косовортке и штанах, заправленных в сапоги. Офицер спросил водителя, очевидно, о причине стрельбы. Тот уже стоял возле машины и объяснил, показывая на собак.
- Полвека без Ивлина Во - Ивлин Во - Прочее
- Жизнь и приключения Санта-Клауса - Лаймен Фрэнк Баум - Зарубежные детские книги / Прочее
- По миру: Миражи Хаоса - Алексей Рудольфович Свадковский - LitRPG / Прочее
- Нелли девочка с красным бантиком - Габриэла фан - Прочие приключения / Прочее
- Стадный инстинкт в мирное время и на войне - Уилфред Троттер - Прочее / Психология
- Точка отсчета - Владимир Голубь - Прочее
- По течению воды - Эмма Райтер - Психология / Прочее
- Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга третья - Рахман Бадалов - Критика / Прочее
- Квинтэссенция хаоса - Diana Vilka - Прочее / Детские приключения
- Царство Авалона, или претсмертные записи незамужней вдовы Екатерины! - Наталина Белова - Прочее