Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очень смешно и странно было, что из краснодонских комсомольцев вместе с ней попал на курсы радистов тот самый Сережа Левашов, которому она в детстве оказала медицинскую помощь и который отнесся к ней тогда так пренебрежительно. Теперь она имела возможность отплатить ему, потому что он сразу в нее влюбился, а она, конечно, нет, хотя у него были красивые губы и красивые уши и вообще он был парень дельный. Ухаживать он совсем не умел, он сидел перед ней со своими широкими плечами, молчал и смотрел на нее с покорным выражением, и она могла смеяться над ним и терзать его, как хотела.
Пока она училась на курсах, не раз бывало, что то один, то другой из курсантов больше не появлялся на занятиях. Все знали, что это значит: его выпустили досрочно и забросили в тыл к немцам.
Был душный майский вечер; городской сад поник от духоты, облитый светом месяца, цвели акации, голова кружилась от их запаха. Любка, которая любила, чтобы вокруг всегда было много людей, все тащила Сергея в кино или «прошвырнуться» по Ленинской. А он говорил:
- Посмотри, как хорошо кругом. Неужто тебе не хорошо? - И глаза его с непонятной силой светились в полутьме аллеи.
Они делали еще и еще круги по саду, и Сергей очень надоел Любке своей молчаливостью и тем, что не слушался ее.
А в это время в городской сад со смехом и визгом ворвалась компания ребят и дивчат. Среди них оказался один с курсов, ворошиловградец Борька Дубинский, который тоже был неравнодушен к Любке и всегда смешил ее своей трепотней «с точки зрения трамвайного движения».
Она закричала:
- Борька!
Он сразу узнал ее по голосу и подбежал к ней и к Сергею и мгновенно стал трепаться.
- С кем это ты? - спросила Любка.
- Это наши дивчата и ребята с типографии. Познакомить?
- Конечно! - сказала Любка.
Они тут же познакомились, и Любка всех потащила на Ленинскую. А Сергей сказал, что он не может. Любка подумала, что он обиделся, и нарочно, чтобы он не заносился, подхватила под руку Борьку Дубинского, и они вместе, выделывая в четыре ноги невозможные вензеля, выбежали из парка, только платье ее мелькнуло среди деревьев.
Утром она не встретила Сергея за завтраком в общежитии, его не было и на занятиях, и за обедом, и за ужином, и бесполезно было бы спрашивать, куда он делся.
Конечно, она совсем не думала о том, что произошло вчера в городском саду, - «подумаешь, новости!». Но к вечеру она вдруг заскучала по дому, вспомнила отца и мать, и ей показалось, что она никогда их не увидит. Она тихо лежала на койке в комнате общежития, где вместе с ней жило еще пять подруг. Все уже спали, затемнение с окон было снято, свет месяца буйно врывался в ближнее распахнутое окно, и Любке было очень грустно.
А на другой день Сергей Левашов навсегда ушел из ее памяти, как если бы его и не было.
Шестого июля Любку вызвали в партизанский штаб и сказали, что дела на фронте идут неважно, курсы эвакуируются, а ее, Любку, оставляют в распоряжении штаба: пусть возвращается домой, в Краснодон, и ждет, пока ее не вызовут. Если придут немцы, она должна вести себя так, чтобы не возбудить подозрения. И ей дали адрес на Каменном броде, куда она должна была зайти еще перед отъездом, чтобы познакомиться с хозяйкой.
Любка побывала на Каменном броде и познакомилась с хозяйкой. Потом она уложила свой чемоданчик, «проголосовала» на ближайшем перекрестке, и первая же грузовая машина, рейсом через Краснодон, подобрала дерзкую белокурую девчонку.
Валько, расставшись со своими спутниками, весь день пролежал в степи и, только когда стемнело, вышел балкой на дальнюю окраину Шанхая и кривыми улочками и закоулками пробрался в район шахты № 1-бис. Он хорошо знал город, в котором вырос.
Он опасался того, что у Шевцовых стоят немцы, и, крадучись, с тыла, через заборчик проник во двор и притаился возле домашних пристроек в надежде, что кто-нибудь да выйдет на двор. Так простоял он довольно долго и начал уже терять терпение. Наконец хлопнула наружная дверь, и женщина с ведром тихо прошла мимо Валько. Он узнал жену Шевцова, Ефросинью Мироновну, и вышел ей навстречу.
- Кто такой, боже мой милостивый! - тихо сказала она.
Валько приблизил к ней черное, обросшее уже щетиной лицо, и она узнала его.
- То ж вы?… А где ж… - начала было она. Если бы не ночная полутьма, в которой из-за серой дымки, затянувшей небо, едва сквозил рассеянный свет месяца, можно было бы видеть, как все лицо Ефросиньи Мироновны покрылось бледностью.
- Обожди трохи. И фамилию мою забудь. Зови меня дядько Андрий. У вас немцы стоят? Ни?… Пройдем в хату, - хрипло сказал Валько, подавленный тем, что он должен был сказать ей.
Любка - не та нарядная Любка в ярком платье и туфельках на высоких каблуках, которую Валько привык видеть на сцене клуба, - а простая, домашняя, в дешевой кофточке и короткой юбке, босая, встала ему навстречу с кровати, на которой она сидела и шила. Золотистые волосы свободно падали на шею и плечи. Прищуренные глаза ее, при свете шахтерской лампы, висевшей над столом, казавшиеся темными, без удивления уставились на Валько.
Валько не выдержал ее взгляда и рассеянно оглядел комнату, еще хранившую следы достатка хозяев. Глаза его задержались на открытке, висевшей на стене у изголовья кровати. Это была открытка с портретом Гитлера.
- Не подумайте чего плохого, товарищ Валько, - сказала мать Любки.
- Дядько Андрий, - поправил ее Валько.
- Чи то - дядя Андрей, - без улыбки поправилась она.
Любка спокойно обернулась на открытку с Гитлером и презрительно повела плечом.
- То офицер немецкий повесил, - пояснила Ефросинья Мироновна. - У нас тут все дни два офицера немецких стояли, только вчера уехали на Новочеркасск. Как только вошли, так до нее - «русский девушка, красив, красив, блонд», смеются, всё ей шоколад, печенье. Смотрю, берет чертовка, а сама нос дерет, грубит, то засмеется, а потом опять грубит, - вот какую игру затеяла! - сказала мать, с добрым осуждением по адресу дочери и с полным доверием к Валько, что он все поймет как нужно. - Я ей говорю: «Не шути с огнем». А она мне: «Так нужно». Нужно ей так - вот какую игру затеяла! - повторила Ефросинья Мироновна. - И можете представить, товарищ Валько…
- Дядько Андрий, - снова поправил ее Валько.
- Дядя Андрей… Не велела мне им говорить, что я ее мать, выдала меня за свою экономку, а себя - за артистку. «А родители мои, - говорит, - промышленники, владели рудниками, и их советская власть в Сибирь сослала». Видали, чего придумала?
- Да, уж придумала, - спокойно сказал Валько, внимательно глядя на Любку, которая стояла против него с шитьем в руках и с неопределенной усмешкой смотрела на дядю Андрея.
- Офицер, что спал на этой кровати, - это ее кровать, а мы с ней спали вдвоем в той горнице, - стал разбираться в своем чемодане, белье ему нужно было, что ли, - продолжала Ефросинья Мироновна, - достал вот этот портретик и наколол на стенку. А она, - можете себе представить, товарищ Валько, - прямо к нему, и - раз! Портретик долой. «Это, - говорит, - моя кровать, а не ваша, не хочу, чтобы Гитлер над моей кроватью висел». Я думала, он тут ее убьет, а он схватил ее за руку, вывернул, портретик отнял и снова на стенку. И другой офицер тут. Хохочут, аж стекла звенят. «Аи, - говорят, - русский девушка шлехт!…» Смотрю, она в самом деле злая стала, красная вся. Как рванулась в нашу комнату, аж подол завился. И что ж вы подумаете? Вылетает пулей и - портрет Сталина у нее в руках! Вбежала и кнопками его, портрет Сталина, на другую стенку. Приколола, стала у портрета, кулачки посжимала, - я со страху чуть не умерла. И правда, то ли она уж очень им нравилась, то ли они самые распоследние дураки, только они стоят, регочут и кричат: - «Сталин - плёхо!» А она каблуками топочет и кричит: - «Нет, Сталин хороший человек!… То ваш Гитлер уродина, кровопийца, его только в сортире утопить!» И еще такое говорила, что я, право слово, думала - вот вытащит он револьвер да застрелит… Так и не дала им снять. Уж я сама сняла да спрятала подальше. А Гитлера, когда они уехали, она не велела сымать: «Пускай, - говорит, - повисит, так нужно…»
Мать Любки была еще не так стара, но как многие простые пожилые женщины, смолоду неудачно рожавшие, она расплылась в бедрах и в поясе, и ноги у нее опухли в щиколотках. Она тихим голосом рассказывала Валько всю эту историю и в то же время поглядывала на него вопросительным, робким, даже молящим взглядом, а он избегал встретиться с ней глазами. Она все говорила и говорила, будто старалась отсрочить момент, когда он скажет ей то, что она боялась услышать. Но теперь она рассказала все и с ожиданием, волнуясь и робея, посмотрела на Валько.
- Может, осталась у вас, Ефросинья Мироновна, какая ни на есть мужняя одежа, попроще, - хрипло сказал Валько. - А то мне вроде в таком пиджаке и шароварах при тапочках не дюже удобно - сразу видать, что ответственный, - усмехнулся он.
Что-то такое было в его голосе, что Ефросинья Мироновна опять побледнела и Любка опустила руки с шитьем.
- Молодая Гвардия - Александр Фадеев - Исторический детектив
- Алый цвет зари... - Сергей Фадеев - Исторический детектив
- Саван алой розы - Анастасия Александровна Логинова - Исторические любовные романы / Исторический детектив / Периодические издания
- Тайна короля Якова - Филип Депуа - Исторический детектив
- Убийство на дуэли - Александр Арсаньев - Исторический детектив
- Случай в Москве - Юлия Юрьевна Яковлева - Исторический детектив
- Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится - Александр Александрович Гоноровский - Исторический детектив / Русская классическая проза
- Дом свиданий - Леонид Юзефович - Исторический детектив
- Чертов дом в Останкино - Андрей Добров - Исторический детектив
- Хайд - Расселл Крейг - Исторический детектив