напечатает – и уж вряд ли менять будет. Только платить ими – тем, кто у них служить станет… А вот золотые, если остались, храни до последнего.
– Какое там… – грустно махнул рукой Савва. – Мы с Олей уже меной по деревням промышляем, что твои комиссионеры…
По лицу приятеля проскочила странная тень, на долю секунды явив в нем что-то настолько злое и хищное, что Савва сразу пожалел о том, что имя невесты легкомысленно соскочило у него с языка.
– Ты видишься с ней? – внезапно охрипшим голосом быстро спросил Клим. – Что она?
«Значит, он все-таки был по-настоящему увлечен ею», – понял Савва и решил немедленно расставить все по местам:
– Она моя невеста. Венчаемся на Красную горку. Потому мне и нужны теперь деньги, чтобы не только к Пасхе, но и к свадьбе хоть каких продуктов достать. Ты… – он решился, – ты ведь можешь помочь? Оля обрадуется. Она в первый же день, как мы встретились год назад, сказала, чтоб я тебе от нее кланялся, если увижу…
Клим медленно кивнул, пристально глядя на Савву и, очевидно, обкатывая какую-то новую мысль, потом спросил:
– А родители что ж? Твои, ее… Здоровы? Помочь не могут?
Савва махнул рукой, принужденно рассмеявшись.
– Не благословили. Ни мои, ни ее. Олина мать единственная одобрила наш союз – но она в конце зимы умерла, а отец с теткой – ярые противники. Найди, говорят мне, сначала хорошую службу с постоянным доходом, прислугу обеспечь… Будто не видят, что весь мир соскочил с оси! Ну, а мои в Крыму теперь. Осенью были благополучны, а сейчас и подумать боюсь, что с ними, – никаких известий. Газеты ведь писали, что там зимой творилось[59]… – он горько вздохнул: – Только на Бога остается уповать… Я один пока живу дома, Оля с подругой на квартире. Обвенчаемся – ко мне переедет, конечно. А уж насчет службы с доходом… Сначала мне мою учебу закончить надо, а ей – курсы… Слухи идут, будто с осени устроят один университет для всех, мужчин и женщин, – да кто ж теперь точно скажет… – его голос дрогнул: – Правда, Клим, помоги – ты, я вижу, можешь: вон какой стал важный и деловой, мне не чета.
Товарищ его кивнул.
– Само собой, – сверкнул острой улыбкой. – Видишь, поменялись мы с тобой местами, а ты, дурачок, не верил, когда я говорил, что наше время придет и мы еще с вами поквитаемся… Но ты – это другое, тем более что вы с Олей венчаться собрались. Вовремя, ничего не скажешь! Ну, да дело молодое… Помогу, конечно. Не ты же нас с матерью со двора прогнал… Она и года после того не прожила – так подкосило ее. Спасибо, тетка с мужем меня к себе в лавку приказчиком поставили, не дали с голоду околеть.
Савва втянул голову в плечи и пробормотал:
– Я им доказывал… Объяснял… Ни в какую! Тебя искал… Не нашел… – при этом он со всей ясностью понял, что и доказывал неубедительно, и объяснял бестолково, и искал не настойчиво, и уж совсем тихо добавил: – А жемчуг за комодом у Кати оказался… Нитка порвалась… Нашли, когда имение продавали…
Клим пожал плечами.
– Что уж теперь. Может, так и лучше. Зато теперь я большого полета птица и сам себе хозяин. Ну, не выперли бы меня из реального, а дали б аттестат с одними пятерками… И что? Сейчас бы, как ты, студентом-недоучкой с голодными глазами по Питеру мыкался и по рынкам побирался… – Он глянул на бывшего друга свысока и коротко приказал: – Давай свои бумажки и стой здесь, жди. Я тут знаю, кто повыгодней обменяет.
И действительно, буквально через десять минут «новый купец» вернулся и, бегло оглянувшись по сторонам, сунул Савве за пазуху пачку несколько менее бесполезных, чем керенки, «красненьких» и кивнул в сторону выхода.
– Пойдем. Познакомлю тебя кое с кем. Недалеко тут, на Сенном.
В окрестностях Сенной площади шла такая же бойкая торговля, как и на Александровском рынке, только продавали тут съестное. Савва спрятал нос в поднятый воротник своей уже весьма потрепанной студенческой шинели: невыразимый, достойный ада смрад стоял вокруг от всех этих тощих, незнамо когда убиенных цыплят, покрытых явными синяками гниения, почти разлагающейся рыбы, у которой жабры тем не менее намазаны были чьей-то свежей кровью для имитации свежести, тухлых желтых гусаков, распростертых на перевернутых ящиках, сиреневого цвета солонины, немытых бычьих кишок и почерневших поскребков квашеной капусты… «Не может быть, чтобы кто-то покупал это даже теперь…» – в странном, почти эсхатологическом ужасе думал Савва, поспешая за уверенно шагающим куда-то внутрь рынка Климом. Наконец они остановились перед одноглазым, совершенно разбойничьего видя дядей в лохматой, явно снятой с кого-то папахе, державшим в вытянутой руке двух белых дохлых куропаток, от которых так же, как и от всего вокруг, тошнотворно несло разложением.
– Слушай сюда, – не здороваясь и не обращаясь по имени, внушительно заговорил с разбойником Клим. – Вот этот господин придет к тебе в конце пасхальной недели. Он мой друг с детства, поэтому чтобы все было как надо: свежее и без грабежа. Сейчас бросай свою тухлятину и пойди покажи ему, что у тебя есть и почем. Только смотри у меня: если узнаю…
– Да что вы, Клим Евсеич, разве ж мы не понимаем-с… – кланяясь и вихляя, залебезил тот неожиданным фальцетом. – В лучшем виде сделаем-с… Извольте-с, милсдарь[60], пожалуйте-с… Накормим-с… Что в вашем «Малом Ярославце»[61] допрежь кормили… Только глазом мигните-с…
Клим протянул Савве руку:
– Идти мне надо. Дела. Зайду к тебе как-нибудь, повидаемся. И с Олей… потолкуем о прошлом… – в этот миг глаза его отчетливо сверкнули дурным зеленоватым пламенем, так что лепетавший запутанную благодарность Савва осекся, поперхнувшись. – На Красную горку, стало быть, венчаетесь… Ну-ну, – он повел плечом, нехорошо ухмыльнувшись, и сразу же круто повернулся, отправляясь восвояси.
Савва проводил его тревожным взглядом, ловя в себе испуганную мысль: «Лучше б не встречались… Нет больше моего прежнего доброго Клима… Да и был ли он?! А этот опасен, как дикий зверь… Да, опасен… И силен… И зачем только я на него наткнулся!» А бандит между тем провел его сквозь корпуса смердевших падалью «свиных лавок», где был выход за площадь к домам, открыл перед ним дверь на черную узкую лестницу (содрогнувшись, Савва вспомнил Раскольникова), шустро взлетел по высоким ступеням и распахнул дверь в квартиру. Молодой человек шагнул внутрь вслед за ним и замер: над цинковыми ящиками с дымящимся сухим льдом на вбитых в стену крюках висели
