— Мотор заглох, — только и сказал он, тяжело дыша и утирая губы ладонями.
Он сел на ступеньку, хотел закурить, но спички намокли и не зажигались.
Анфиса принесла коробок. Андрей Фомич, затянувшись несколько раз подряд, бросил папиросу.
Его начала бить мелкая дрожь.
— Давай-ка, милый человек, в избу, да скидавай с себя все, да на печку. Давай, давай.
Андрей Фомич подчинился всему, что велела Анфиса.
В избе стояла теплая тишина и трещал сверчок.
— А товарищи твои где? — осторожно спросила Анфиса.
Тишина.
Потревоженный сверчок замолчал.
— Там остались.
— Ох, да что ты?
Не заметив ее испуга, он сдирал с себя намокшую одежду.
— Да как же так? — теребила его Анфиса. — А ты так и ушел?..
А он продолжал:
— Я ведь только и пошел из-за Леньки. А то бы давно спал вместе с ними в Барановке. За Леньку я беспокоился, оттого и пошел через эту чертову тайгу. Кусты какие-то, ямы, кругом вода шумит… Дороги не знаю. «Иди, говорят, вдоль берега». А где там берег — теперь уж никто и не понимает. Стихия, чтоб ей!.. Из-за Леньки только и пошел. На нем вся наша жизнь… Спят ребята в Барановке. Утром, как отремонтируются, так и придут за нами.
Он влез на печку, и Анфиса, собирая его отсыревшую одежду, услышала его шепот:
— Ладно тебе… Спи… И когда это ты вдоволь набегаешься, когда к месту приладишься?
Голос его вздрагивал и прерывался, как будто он все еще никак не мог отдышаться после своего блуждания по ночной тайге.
Но скоро и он затих.
Снова запел сверчок свою нескончаемую песню.
8
Проснулся Андрей Фомич поздно. Так, по крайней мере, он подумал, посмотрев на ослепительно сияющие оконные стекла.
Он надел просохшее белье, которое ночью развесили около печной трубы, а так как надевать больше было нечего, он вышел в сени и выглянул во двор. Там грелись на солнце куры и расхаживал великолепный золотисто-зеленый петух.
На плетне сохла одежда и сапоги, надетые на колья, которыми его товарищи вчера укрепили плетень.
Вспомнив о товарищах, он посмотрел на притихшую Сылву и на мыс, у которого вчера покачивался на волнах катер.
У берега-то он покачивался, а вот на середине реки, когда мотор начал барахлить, он уже не только покачивался.
Его так трепало, что всем стало жутко. Как дотянули до берега, уж никто и не помнит, пришли в себя только в устье маленькой таежной речушки.
Ветер утих, бухта очистилась ото льда, вода поголубела и только на середине, ближе к тому берегу, казалась темной.
Брюки и верхняя рубашка почти совсем высохли.
Андрей Фомич оделся и с сапогами в руках вернулся на крыльцо.
Куры клевали что-то на земле почти у самых его ног.
Потрясая малиновым гребнем, петух прокричал звонко и грозно.
Из стайки в углу двора вышла Анфиса с голубой кастрюлей, покрытой чистым серым полотенцем. Вслед за ней выскочили две белые остриженные козы.
— Проснулись? Что так рано? — спросила Анфиса, увидев Андрея Фомича.
— А кто его знает, сколько сейчас. Часы мои остановились еще вчера.
Проходя мимо него в сени, она все посмеивалась и говорила:
— А мы так привыкли по солнышку…
Вернулась, отворила калитку, выгнала коз.
— Идите, девки, идите, гуляйте. — Вернулась, подошла к плетню и, глядя на неоглядный разлив, продолжала: — Все у нас по солнышку, весь порядок. И все от него: и доброе, и недоброе. И радость, и горе. Как ему на землю взглянется, так все и произойдет…
— А если произойдет засуха?
— И это бывает, — так мирно ответила она, так просто, будто березка прошумела от ветра.
Вот это его и задело. Как березка! Все они тут заодно.
— Стихия! — хотел сказать пренебрежительно, а получилось так, словно он завидует Анфисе и оттого говорит злые ненужные слова. — Стихия! С ней бороться надо, а не любоваться. Переламывать в свою пользу…
— Бывает, что и надо, — согласилась Анфиса. Ее руки, праздно лежащие на плетне, чуть заметно вздрагивали.
Если бы он впервые встретился с Анфисой, то обязательно бы подумал: «Пустая старуха, что ни скажи — со всем соглашается».
А он-то ведь знал, какой непокорный нрав, какая уверенная в себе сила кроется за всеми этими добрыми улыбочками.
Каменная старуха и мудрая, а в чем состоит ее мудрость и ее сила, он так и не понимал. Хилая на вид старуха и, может быть, даже неграмотная.
Не смог он этого понять и тогда, при первой встрече, осенью.
Ну, тогда-то он и не пытался — так его ошеломила встреча с закатным солнцем лицом к лицу, когда он так бездумно поддался очарованию вечерней тишины среди ничем не отгороженной от него природы. Здесь это произошло, вот на этом же самом месте: за далекими синими лесами садилось малиновое солнце; что-то проснулось в нем, какие-то встревоженные мысли; по самому краю оврага тоненькая девочка — учителева дочка — проскакала на огненном коне.
А потом темная таежная станция, и, как прощальный привет, явилась другая девушка.
И ему показалось, что она принесла мир и свет в его жизнь.
Как это все закрутило его, взбудоражило его воображение, поселило какие-то надежды.
И все пронеслось, подобно встревоженным мыслям, оставив после себя недоуменную тишину: а что это все было? И зачем это все было?
И еще остался Ленька, который принес в свою новую семью столько же тихого спокойствия, сколько шуму и вечного беспокойства. Ну, это разговор особый. А в душе мир, и покой, и тоска, которая прижилась, как сверчок за печкой в теплой избе. К нему привыкаешь: никто не напомнит — так и не обратишь внимания. Трещит, ну и пусть его.
Так вот же и напомнила мудрая старуха Анфиса все, что было, да еще и добавила.
— Надо, — повторила она, — переломить природу надо, да только не так, как ты говоришь.
— А как же?
— С умом да с любовью, вот как. А со злобой и по дрова не ходи: не столько нарубишь, сколько зря погубишь.
Ему показалось, что она разговаривает с ним, как бабка с капризным и еще глупым внучонком, ласково и снисходительно. Только что не гладит по головке.
Андрей Фомич поднялся и, не сдерживая обиды, пригрозил:
— Переломим! Мы, что нам надо, возьмем! Вот, гляди, как она разлилась. Это что — дар природы? Как же, дожидайся! Силой взяли, сломили. Вот она, все еще шумит, грозится, а мы ее по морде, по морде!.. Ну, что?
А она ничего. Смотрит на него с прежним ласковым сожалением и головой качает. И даже будто раздумывает, как ей теперь поступить: поговорить еще или уж пора сломить березовый пруток. Наверное, решила: одно другому не мешает.
— Да чего это ты, милый человек, так закинулся? Кто тебя так настращал? По морде-то — кого? А некого. Только что самого себя. Ну давай, давай, а мы поглядим.
Старуха, у которой руки дрожат! Как она его… И видно, что не шутит, хоть и посмеивается.
КНИГА ТРЕТЬЯ
Разные события
1
Посреди большой столовой стояла Нонна, проверяя, все ли в том порядке, который она вот уже почти два года пыталась завести в старом профессорском доме. Она делала это с той неторопливой, упорной последовательностью, с какой привыкла делать всякое дело. Она знала, что это самый верный способ добиться своего. Никогда не следует пугать своих близких, пусть они осмотрятся, привыкнут к небольшим новшествам, которые, на первый взгляд, ничего не меняют, и только тогда можно слегка ошеломить их еще одной малозаметной новостью. Так, не торопясь, шаг за шагом, она добилась больших перемен в доме Ширяевых.
Взять хотя бы сегодняшний званый вечер, который Нонна устраивает по поводу присвоения ей кандидатского звания. Успешную защиту отпраздновали в ресторане, это уж как водится, а сегодня будут только самые близкие. И еще те, с кем ей необходимо было сблизиться: кое-кто из начальства и несколько молодых и миловидных преподавательниц, чтобы старики не заскучали.
По правде говоря, ее немного беспокоит сегодняшний вечер. За молодежь она ручается. А вот как воспримут все ее нововведения старики? Она решила не устраивать традиционного, тяжкого застолья, все будет легко и непринужденно. Она сдвинула большой стол к стене и на нем расставила обильную закуску, стопки тарелок, ножи, вилки. Тут же, в окружении стаканов и рюмок, соответствующие напитки в бутылках и графинах. Никакого ужина не будет. Чай можно пить кто где захочет. И в столовой, и в кабинете расставлены кресла и диваны для отдыха и собеседования.
Она была на одном таком вечере, когда ездила в служебную командировку в Москву, и решила у себя устроить так же. Но и решив, все же не сразу отважилась. Посоветовалась с Марией Павловной, хотя нисколько не надеялась на поддержку. Но, к своему удивлению, ошиблась.
