окна…
Подтянулся…
На сумрачной площади не было никого… Виселица опустела. Шальная мысль: может, никакой казни не было? Мне всё привиделось?..
Но ночь действительно началась – морозная, ясная, звёздная: небо вдалеке засияло зодиакальным светом, и мой взгляд с лёгкостью выхватил Ве́гу. Эту звезду для меня открыл отец, когда мне было не больше пяти лет от роду. Он говорил: “Нас не станет, а эта звезда продолжит светить, ведь она самая яркая в созвездии Лиры, пятая по яркости звезда ночного небосвода и вторая, после Арктура в Северном полушарии, и третья по яркости звезда после Сириуса и Арктура, которую можно наблюдать на Камчатке. Захочешь встретиться взглядом с ушедшими из этого мира близкими, видевшими эти небеса задолго до тебя, а может, и одновременно с тобой – смотри на Ве́гу”.
Я до боли зажмурил глаза и буквально отпрыгнул от окна, как будто святой водой окроплённый.
Отца убили только потому, что я не смог защитить его.
Ратибора убили только потому, что я не смог защитить его.
Если бы я смог…
Если бы я был сильнее…
Если бы я был злее…
Сейчас отец и Ратибор были бы живы.
Всё из-за моей слабости. Человек слаб… Человек…
Я в мгновение ока возненавидел всю свою человеческую сущность, до самого её ядра. Нужно было родиться снегом: растаял – вода, вскипел – пар, замёрз – снег… Бесконечность – она была бы у меня, и мне хватило бы и времени, и сил, и решимости, чтобы обрушиться на своих врагов безудержной местью: я утопил бы, ошпарил, устроил бы погребение в бесконечной пустыне, укрытой белоснежным саваном снежных кристаллов… Никто бы не скрылся. Поплатились бы все: и приказывающие, и исполнители, и особенный вид трусов – те, кто смотрит на зло и не предпринимает попыток предотвратить его, наивно полагая, что оно его не касается – глупое и злое оправдание собственной бесхребетности. С предателей же была бы взята отдельная, самая страшная плата.
Уничтожить их всех!..
***
Ночь была глубокой. Тихой. Морозной.
Я сидел на соломе и ничего, кроме холода – внутри и снаружи, – не чувствовал. Но вдруг стал различать звуки. Кто-то упал… Внизу… Стражник? Наверняка. Доспехи ударились о камни…
Тяжёлые шаги… Не шаги, а полёт… Взмах крыльев?.. Люди не могут так быстро передвигаться. Как совы…
Подняв голову, я увидел Тристана.
***
– Почему я ещё жив? – подойдя к решётке, я всё же заговорил… Голос мне не принадлежал. Он был… Скрипом промёрзшего до основания дерева, не должного просыпаться до весны, которой не будет…
– Не знаю.
– Тебя не тронули.
– Очевидно, моё имя никто не назвал.
– Ратибор… Он точно?..
– Я видел его тело.
– Как?
– Я вернулся в Замок спустя полчаса после казни… Узнал, куда дели тела… Их вывезли за пределы Замка.
– Не захоронили… Оставили в сугробах… Подношение хищникам… – я знал, о чём говорил, потому что уже не раз сталкивался с подобным. Особенный вид труса – тот, кто смотрит на зло и не предпринимает попыток предотвратить его.
– Я попытался спасти его…
– Как? – я не понял, да и мне было необыкновенно безразлично. – Ведь когда ты узнал, он уже был мёртв.
– И всё равно. Я вколол ему вакцину. Но, очевидно, слишком поздно… Прости.
– Что с Полелей?
– Она в порядке. Не выходит из избы. С ней дед Бессон.
– Как он?
– Его выселили из его избы. Совиная башня и вся почта теперь контролируется княжеской дружиной.
– Что дальше?
– Твоя казнь назначена на полдень грядущего дня.
– Что ж…
Он просунул руку через прутья решётки и вдруг с силой схватил меня за запястье, после чего заговорил предвещающим бурю тоном:
– Я тебе так ничего и не подарил на твой день рождения, помнишь? – я не понял его. И вдруг ощутил в своей ладони что-то прохладное.
– Что это? – посмотрев на свою ладонь, я увидел серебристый прямоугольник с выгравированными на нём латинскими буквами “Pt”.
– Металлическая вакцина. Колоть нужно ровно в сердце. Фактически, речь о воскрешении через смерть… Если сработает.
Мы помолчали несколько секунд, пока я осознавал услышанное, после чего я спросил:
– Откуда эта вакцина у тебя?
– Это долгая история.
– Ты никогда не говорил… Что ты за Металл?
– Титан.
– Хм… – мои брови неосознанно сдвинулись к переносице. – Каким Металлом ты предлагаешь мне стать, если только я выживу?
– Платина.
– Если я не выживу, Полеля и Бессон останутся совсем одни, их некому будет защитить…
– Онагост уже защищает её.
– Онагост? – я не знал, как на это реагировать. – Он сын князя…
– Он не его отец…
– Мне всё равно.
– Конечно же я присмотрю за ней, Добронрав. Она мне как родная, ведь знаешь. И Бессона не оставлю.
– Благодарю.
– Тебе помочь?
– Нет, я сам… – ещё до того, как я договорил, я ударил игольной стороной капсулы в область своего сердца, не убирая препятствия в виде тонкой льняной рубашки, и в этот же момент ощутил, как колючая игла, выдвинувшаяся автоматически, вошла в мою грудь…
От болевого шока я почти сразу отстранил руку от капсулы, но из-за длинной иглы она всё равно осталась воткнутой в мою грудину…
Тело мгновенно остолбенело и начало заваливаться назад… Считанные секунды – и я мёртв… Но прежде… Секунды… Последние…
Я понял, что Твердимир, протянув обе руки через погнутые им же прутья решётки, подхватил моё тело и не дал ему рухнуть – опустил на пол медленно…
Дальше – лютый холод и беспросветная темнота.
***
Говорят, что первое, что вспоминаешь, когда обращаешься в Металл – самое начало своей жизни: рождение и младенчество. Но у меня было иначе.
Моё первое воспоминание: в погружённой в декабрьский мрак комнате горел живым огнём фонарь “летучая мышь”, освещая неровным светом грубые бревенчатые стены, массивную деревянную мебель отцовской работы и не покрытый коврами деревянный пол, по которому странно бегали дрожащие тени, отбрасываемые покачивающимися от сквозняка, грубыми льняными шторами. Несколько минут назад в соседней комнате стих материнский вопль, разрывающий мою испуганную детскую душу, и я перестал зажимать своими вспотевшими ладошками уши Ратибора. Мы с братом прятались на новой русской печи, построенной по старинному манеру, лежали на старых и очень больших гусиных подушках, с головами накрывшись обработанной овчиной, и в темноте, против воли, слушали страдания роженицы, прерываемые заунывными завываниями северного ветра, безжалостно врезающегося в стены нашей крепкой избы, также отстроенной по старинному манеру ещё до нашего рождения. Мать рожала долго: схватки начались перед закатом, и до рассвета оставалось совсем недолго, когда она вдруг умолкла. Подождав совсем немного и всё-таки отстранив руки от
