Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В июне судили Ивана. Милиция не отстала от него, довела процесс до естественного завершения: действительно, если б он не закончился судом, зачем было затевать его? Приговор, как это сплошь и рядом бывает, был предрешен и согласован заранее: надо было не переборщить с возмездием, но и не оставлять воровство безнаказанным. Вмешательство Ирины Сергеевны в судьбу Ивана не могло иметь никаких последствий: она решалась интригой, в которой были замешаны, ни много ни мало, самые значительные в районе лица, и Лукьянов был среди них за крайнего. Первый секретарь Зайцев никак не мог уйти со своего поста: метил теперь на должность в Москве, а она освобождалась с большим скрипом, с задержками. Его место было обещано второму секретарю, Воробьеву: чтоб старался и работал вдвое, а что дальше было ведомо лишь высшему начальству. Воробьев поверил на слово и с нетерпением ждал отъезда своего хозяина. Проволочки раздражали его, само ожидание и неопределенность положения обесценивали в его глазах фигуру руководителя, не то бывшего, не то нынешнего, и он поднял голову и начал вести себя так, как никогда бы не позволил себе в обычных обстоятельствах. Внимательный читатель должен помнить, что Лукьяновы тесно примыкали к кружку второго секретаря, а Пирогов слыл за человека первого. Зайцев вначале хотел спустить на тормозах лукьяновское дело: оно не стоило выеденного яйца и могло породить ненужные сплетни, но, столкнувшись с нелюбезностью и противостоянием наследника, решил проучить его, наказав одного из его подручных. Областная милиция, знавшая подоплеку дела, устранилась и передала его в район для рассмотрения не по месту совершения преступления (какого, никто по-прежнему не знал), а по месту жительства правонарушителя. Здесь Лукьянова решили отдать под товарищеский суд: это был как бы реверанс в сторону Воробьева - на слух товарищеский суд приятнее, чем суд областной и даже народный. На деле же, хоть он и был товарищеский, ничего дружественного в нем для Лукьянова не было: суд есть суд, как его ни назови, и люди в нем ожесточаются от одного сознания причастности к вершению чужих судеб, прокуроры взывают к мести, а судьи - к нелицеприятности.
Заседание проходило в стенах школы, освободившейся к этому времени от занятий. Отношение к Ивану как со стороны юристов, так и сидевшей в зале публики было самое предвзятое. Анна Романовна и в этом видела происки Ивана Александровича, но тот, пустив первый шар и положив начало делу, потом в нем уже не участвовал. В этом не было нужды: у милиции и суда своя хватка однажды вцепившись в кого-нибудь, они выпускают из объятий разве только покойника. На суде Пирогов сидел особняком, в уединении, молчал и не мог влиять на правосудие. Лукьянов сам был во всем виноват: поскольку держался, по обыкновению своему, свысока и вызывающе. У нас на суд надо идти с низко опущенной головой, бия себя в грудь, разрывая на себе рубаху и каясь: если не за нынешние свои грехи, то за прошлые, не за свои, так за все человечество - такова уж наша отечественная презумпция и всеобщей вины, и невиновности, а Лукьянов от всего, как иностранец, отпирался, открещивался и тем задевал и попирал нравственные устои зрителей. Один из них даже не выдержал и публично, с места опроверг его показания:
-Как же не торговал, когда я у тебя за чирик колбасы палку еле выпросил?!.
В пылу разоблачения он пренебрег главным законом улицы, запрещающим под страхом смерти всякое доносительство, но никто в зале не осудил его за это: он выразил общее настроение. Иван даже не сразу сообразил, чем ответить.
-Как же я продать ее мог, когда конфисковали ее у меня?- нашелся он, но тот отмахнулся от казуистических тонкостей:
-Не в этот раз, так в другой - какая разница?..- Ему было все равно, судят ли Ивана за какой-то один особенный день или за всю биографию: русский человек не любит делить жизнь на части и склонен оценивать ее огульно...
Рассматривался в самом деле эпизод, приведший к задержанию, но это ничего не значило: сам по себе он был ничтожен, едва не выдуман и мог иметь лишь символическое значение. Иван вез на базар (или, как он утверждал, с базара) мясо для продажи, используя для этого казенную машину, преступление в наших краях неслыханное: в том смысле, что никому еще в голову не приходило останавливать и судить за это водителя. Но Россия не Англия, не страна прецедентов: раз судят, значит, пришла такая пора и от тюрьмы, по известной аксиоме, не отказываются. Супруги вначале хотели нанять адвоката, но Иван в последний момент раздумал, запретил жене делать это: чтоб не смешить людей и не позориться. Голос с места подтвердил правильность его решения: глас народа - глас божий. После него процесс утратил интерес: как решенная школьным классом задача - пошел на убыль, покатился под гору. Судьи, получив подтверждение правоты с места, заторопились, зачастили в своей скороговорке, и не прошло и десяти минут, как Ивану влепили год условно и еще год принудительных работ по месту службы - с выплатой половины заработка. Большего за вмененные ему пустяки никакой бы районный суд не дал - не то что товарищеский, а на товарищеский еще и нельзя было пожаловаться: в этом и заключалась соль выбора - чтоб не тянули время в апелляциях, дожидаясь смены районного руководства. Супруги встретили приговор ледяным молчанием: хоть они и ждали беды, но она застала их врасплох - надежда в суде умирает последней. Удар по ним был нанесен жестокий и, по их мнению, несправедливый - они долго потом от него отряхивались, приходили в себя и собирались с мыслями. Пирогов: если он приложил к делу руку и стоял у его истоков - мог быть доволен; но если так оно и было, он этого не показывал. Что же до Ирины Сергеевны, то она в школу не пошла: не то не любила судов вообще, не то избегала эту школу в особенности...
Зато в мае она переехала на новое место жительства. Ирина Сергеевна сама нашла его на рынке - или, точнее, в кооперативном магазине, расположенном на его территории: тут все стоило на пять-десять копеек дешевле, и народ здесь толпился с утра до вечера...
Она стояла в очереди - впереди нее была женщина лет пятидесяти, которой она прежде не видела, но которая расположила ее к себе: как и почему это происходит, никто еще не выяснил. Одета она была не по погоде: в теплое длинное черное пальто и шаль, хотя на дворе было пятнадцать градусов, держалась особняком и ни с кем не заговаривала - лишь обсуждала, с собой же, планы предстоящих закупок, изредка и мельком взглядывая на Ирину Сергеевну и приглашая ее не то в свидетельницы, не то в участницы расчетов:
-Картошку я, конечно, куплю: если не мерзлая, морковь тоже можно взять, а вот лук, наверно, на рынке лучше: этот вялый слишком... А свекла маленькая...- и снова взглянула на Ирину Сергеевну: сообразуясь с ее мнением. Та улыбкой дала понять, что вполне с ней солидарна.- А вы что будете покупать?- спросила незнакомка.- Я всегда спрашиваю в очереди. Всего не купишь и не узнаешь, а если спросить одного-другого, можно составить впечатление.
-Квашеной капусты возьму,- отвечала ей, сама не зная почему, Ирина Сергеевна.-Остальное в больнице есть, а капуста квашеная не положена.
-Лежит кто-нибудь?
-Сама лежу...- и поскольку та недоумевала, пояснила:- Живу при больнице. Не то сторож, не то ночная сиделка... Врачом работаю, детским...
Собеседница от этих объяснений поняла еще меньше, проницательно поглядела на нее, но и этим ничего не добилась.
-При районной больнице нашей?
-При Петровской...- и Ирина Сергеевна объяснилась: держать ее в неведении и дальше было бы неучтиво.- Живу там. Не было другого жилья. Квартиры никто сдавать не хочет.
Та поджала губы, скорчила недоверчивую физиономию.
-Но там шумно, наверно? Кричат по ночам?..- Она произнесла это в самом гадательном и предположительном тоне, как если бы ей не приходилось бывать в больницах.
-Почему? Тихо... Родильное отделение у нас отдельно: там, правда, кричат, но с этим свыклись... Другая беда: ночью будят, когда кому-то плохо. К этому привыкнуть труднее.
Теперь та все себе уяснила. Признания Ирины Сергеевны почему-то привели ее в замешательство, и она притихла.
-Не думала, что можно на рабочем месте жить,- сказала она только.- Это как если бы я на заводе ночевать стала.
-Где вы работаете? Или работали?
-На сталелитейном. Но это давно было. И не здесь. Я приезжая...- и задумалась.
Тут подошла ее очередь, она купила того-другого-третьего, причем сделала это наскоро, без того выбора, какой обещала на подступах к прилавку, подождала у входной двери, но когда Ирина Сергеевна подошла к ней с капустой, засуетилась и сбежала от нее - они так и не попрощались...
Поговорили - и ладно. Ирина Сергеевна забыла о ней, но на следующий день в амбулатории снова увидела ее в коридоре возле кабинета: она сидела среди мамаш в том же длинном, до пят пальто, но с развязанной шалью и скучала в ожидании. С Ириной Сергеевной она едва поздоровалась. Та решила, что у нее проблемы со здоровьем внуков и что она решила воспользоваться новым знакомством, и пригласила ее к себе, но та сказала, довольно безразличным и сторонним тоном, что дождется своей очереди:
- Хлыновск - Кузьма Петров-Водкин - Русская классическая проза
- Четверо - Федор Крюков - Русская классическая проза
- Обыск - Федор Крюков - Русская классическая проза
- Из дневника учителя Васюхина - Федор Крюков - Русская классическая проза
- Товарищи - Федор Крюков - Русская классическая проза
- Сеть мирская - Федор Крюков - Русская классическая проза
- Новые полсапожки - Семен Подъячев - Русская классическая проза
- Понял - Семен Подъячев - Русская классическая проза
- Вдоль берега Стикса - Евгений Луковцев - Героическая фантастика / Прочие приключения / Русская классическая проза
- Стрим - Иван Валерьевич Шипнигов - Русская классическая проза / Юмористическая проза