Мозг плыл и размягчался, я постепенно терял осознание себя, проваливался в сладостный дурман.
Но в какой-то момент наслаждение достигло такой силы, что превратилось в мучение, в боль. И ощутив ее, я среагировал так, как реагировал всегда в последнее время — принялся бороться. Гнусный переводчик, втиснутый мне в голову, измучил меня за эти месяцы невероятно, но научил терпеть и бороться.
У меня не было таблеток, чтобы справиться с ним, неимелось никаких средств, только сила воли.
— Прекрасно, прекрасно… — бурчал где-то вдалеке Геррат, а я сражался изо всех сил.
Трудно сохранять осознание, когда ты весь — один большой эрегированный член, и тебя лижут дюжины языков, и ты хочешь, чтобы это продолжалось и продолжалось, пока не наступит момент воистину Большого Взрыва! Но я вцепился в свою боль и держался за нее изо всех сил, не позволял себе о ней забыть.
— В данных конкретных обстоятельствах… начнем, — сказал контрразведчик, решивший, судя по всему, что я размяк в достаточной степени.
Мягкий щелчок прозвучал одновременно снаружи и внутри, и я стал фонтаном, из которого хлынул наружу поток воспоминаний: вот Равуда входит во мне в камеру, вот мы с ним деремся, вот я читаю Живую Энциклопедию, вот Котик тащит ее, вылезая из вентиляционного отверстия.
— Хм… ого! Очень интересно! — Геррат неким образом видел то же самое, что и я. — Псевдомашина!
На миг я взял контроль над собой, и мы проскочили через разговор с Максом насчет побега… Перед глазами словно мелькнуло белое пятно, и контрразведчик тоже его заметил, судя по его ворчанию, но решил, что это какой-то технический глюк.
Я попытался совсем остановить этот поток, но не сумел, образы извергались из меня помимо воли, ради них меня затащили в этот колоссальный ментальный оргазм, я кончил памятью, а не спермой. Похоже, что выдам все, до самого последнего воспоминания, покажу признания Етайхо, разговоры с Дирргом, потрахушки с Лирганой и остальными.
Последнего не жалко, но подставлять друзей я не могу.
— Нет… нет… — прошипел я, пытаясь сдержать воспоминания, добравшиеся уже до момента ареста.
Выставить плотину, перенаправить вышедшую из берегов реку, наполнить ее чем-то иным…
Я напряг то, что напрягал, когда активировал систему связи, поставленную тиззгха. Пламя охватило мой мозг, показалось, что черепная коробка сейчас лопнет, но я выдержал, устоял.
Я привык к такому, а человек ко всему привыкает.
Белое пятно… второе… они слились, образовали сплошную слепую зону, молочный туман… А потом я увидел Сашку, играющую с куклами на полу в нашей квартиры, ее синее платьице, уже испачканное, хотя надетое наверняка только после завтрака, довольную мордашку, растрепанные светлые волосы…
— Что за ерунда? — подал голос Геррат. — А ну-ка…
И он, похоже, принялся за настройки на своем аппарате, поскольку на меня обрушились новые волны наслаждения, еще более интенсивного, еще более изощренного. Тело мое буквально застонало от множества нереальных прикосновений, я стал уже не одним членом, а сотней, и каждому досталась своя ласка.
Но я держался за самые дорогие воспоминания с неистовой силой — дочь, мама, семья, дом, жена. Корчился и содрогался, может быть только внутри собственного разума, а может быть на самом деле — этого я не понимал, зато осознавал, что не могу пустить контрразведчика в свою память.
Сашка в моем видении подняла голову и улыбнулась мне, воскликнула «папа»! Изображение дернулось, и рядом с ней появилась Юля в домашних красных шортах, которые на ней выглядели сексуальнее любого бикини, в растянутой майке с Микки Маусом, и тоже улыбнулась.
«Егор» — сказала она, и на меня накатила волна нежности, любви, тепла, счастья, понимания, всего, что мы с ней делили, и это было намного приятнее того наведенного экстаза, в который меня погрузил Геррат.
— Как так… — забормотал тем временем контрразведчик. — Как это может быть? Невероятно!
Явно переживал, что его хитрый прибор не справляется, и продолжал манипулировать настройками «ежа».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Наслаждение достигло какой-то невероятной силы, теперь оно и правда стало болью. Картинка нашей квартиры исчезла, меня швырнуло в водопад цветастых образов из разных времен, от детства до прошлого года, когда я еще ничего не знал и не мог знать о Гегемонии.
А потом выдернуло из него, я увидел себя в переулке-тупике, рядом с торчащей из каменной стены трубой, часового-бриан с автоматом рядом, ощутил кусачки в руке. Повернул голову, и обнаружил трех разумных, двоих бриан и кайтерита, беседующих на ярко освещенной улице, куда выходил наш переулок.
Бриан находились ко мне спиной, а вот красноглазого я мог рассмотреть хорошо — смуглое вытянутое лицо, тонкие губы, сложенные в усмешку, она просто сочится презрением. Обладателя этой характерной физиономии я предпочел бы вообще не знать, но видел его чаще, чем хотелось.
Принц Табгун, чтоб он сдох.
— Подожди-ка… — сказал Геррат, и голос выдал его потрясение.
Воспоминания помимо моей воли поплыли в обратном направлении — я выбрался из переулка и спиной вперед двинулся обратно к концлагерю через подземный город, замелькали передо мной лица бриан, мохнатые черные бегемоты, фасады домов, тележки, двери и коридоры.
И тут все кончилось.
Металлические антенны, жужжа, утягивались в спину металлического «ежа», а Геррат смотрел на меня, поглаживая усики.
— Последнее, что ты конкретно видел, — сказал он, — это было в городе бриан? Ведь так?
Я кивнул.
Глаза контрразведчика вспыхнули, он бросился к двери, та распахнулась с неприятным взвизгом, в камеру проникла волна холодного воздуха.
— Прибор убрать! Узника запереть! Но сначала дайте ему воды, а то он сдохнет! Быстро! — принялся командовать Геррат.
А я устало закрыл глаза — пытка закончилась, и слава богу.
* * *
Мне и правда дали воды, а через некоторое время даже выключили лампочку под потолком, и меня обняла благословенная тьма. Я провалился в оцепенение, которое не мог назвать сном, поскольку осознавал, кто я и где нахожусь, но не мог поименовать и бодрствованием, поскольку не был в состоянии связно мыслить или двигаться.
Из этой тяжелой дремы меня вырвало мягкое хрюканье у самого уха и холодный нос, ткнувшийся в щеку.
— Ко… Котик? — я трудом поднял тяжелую, словно наковальня, руку, погладил густую и мягкую шерсть.
Во тьме звякнуло, клацнуло, я напрягся.
На стене у меня над головой обозначилась тонкая линия, побежала вверх, чтобы свернуть под прямым углом. Кусок металлической обшивки с мягким скрежетом качнулся назад, из образовавшегося проема внутрь шагнул некто пузатый, с сумкой на плече.
Диррг?
— Только тихо, — прошептал он. — Не вздумай орать. Ходить можешь?
От удивления я потерял дар речи, но быстро с собой справился — технические колодцы пронизывают весь линкор, должны они быть и здесь, и если знаешь, как все устроено и имеешь к ним доступ, то сможешь добраться и к наружной стенке моей камеры. Если сумеешь прорезать ее без шума, то ты в шоколаде, то есть в карцере, куда обычно попадают куда более простым способом.
— Наверное… — ответил я. — Но зачем? Если я удеру, то только докажу, что виноват!
— А если не удерешь… — Диррг шарил у себя в сумке, что-то искал. — Тебя убьют. Приказ о расстреле уже подписан, и церемония назначена на завтра.
Перед глазами у меня все померкло, сердце будто и вовсе остановилось.
— А чтобы быстрее думалось, вот тебе стимулятора кусок, — сержант-техник присел на корточки, в руке у него блеснул цилиндрик шприца. — Сам Гегемон велел… А ну-ка, держи.
И не успел я сказать «нет», как игла вонзилась мне в плечо, и жидкий огонь потек по жилам. Меня буквально тряхнуло, слабость удрала из тела, мышцы налились нездоровой, дергающей силой.
— Но куда?.. Как?.. — забормотал я, вскакивая на ноги.
— Сначала отсюда. Потом спрячем, — Диррг убрал шприц в сумку. — Давай вперед. «Дверку» прикроем, швы я заварю… пусть погадают, что это такое было.
