Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Где будем казнить их? — спросил писарь, дабы увести гетмана от неприятного разговора. — В Белой Церкви?
— Слишком высокая честь злодеям. Довольно с них моего обоза. Вели сгоношить в Борщаговке помост, там и оттяпаем головы им.
— Слушаю, гетман, — поклонился Орлик и вышел.
Генеральный писарь действительно колебался, лисий нюх Мазепу не обманывал. Но Орлик не видел выхода из тех обстоятельств, в которые попал. Написать царю донос? Но это значит заведомо обречь себя на дыбу и смерть. И потом, Мазепа не в одиночку затевает свое черное дело. Даже зять Орлика Григорий Герцык состоит в заговоре вместе с отцом своим Павлом Герцыком и полковником Бурляем. Дал согласие идти за гетманом полковник Галаган, перед ним наглядный пример непослушания — судьба полковника Искры. Если полковники, обладающие реальной силой и властью, ничего не могут поделать с гетманом, что же может он — писарь, пусть даже генеральный? Пока он может одно — приказать слугам Мазепы строить помост для казни.
Еще где-то на пыльных шляхах тряслись в простых телегах обреченные Кочубей и Искра, а уж стучали топоры в Борщаговке, устраивая высокий помост для их последнего восшествия.
Мазепа торопился. Кто знает, что вдруг взбредет в царскую голову. Возьмет за первым пакетом о разрешении казни пошлет второй о помиловании. Или из Киева от военных властей поступит приказ доставить осужденных туда. Нет, нет, гетман не может выпустить свою добычу.
Едва ли не через каждый час он слал верховых по шляху узнать, где же злодеи, почему их так тихо везут? И пусть везут не в Белую Церковь, нет, пусть везут в Борщаговку к гетманскому обозу.
В своей канцелярии перед отъездом в Борщаговку Мазепа дал строгий наказ:
— Откуда бы ни прибыла грамота, хоть от самого Господа Бога, пусть лежит на моем столе, ждет меня.
Кто-то высказывает пожелание, что не худо было бы оповестить народ о казни, но Мазепа на полуслове оборвал говорящего:
— Не треба!
Повелел заседлать себе белого жеребца, надел белый жупан, папаху из белого барашка. Жаль, сапог не бывает белых.
Мазепа хотел там, у помоста, явиться перед народом, перед обреченными Кочубеем и Искрой в белизне непорочности. Пусть видят, сколь чист гетман в своих помыслах и деяниях, пусть знают, что никакие черные наветы не могут запятнать его честь и славу. Как знак этой славы на груди сияет орден Андрея Первозванного, а орденская цепь на шее сверкает алмазами и голубой эмалью. У кого еще есть такая высокая награда? На Украине ни у кого. А в России только у царя да у нескольких генералов. Всех кавалеров на пальцах одной руки можно перечесть.
Скакал гетман в Борщаговку в сопровождении сотни преданных казаков. Рядом с ним, чуть приотстав, скакал полковник Бурляй, командовавший Белоцерковским полком сердюков {202}.
Когда прибыли в Борщаговку, там вкруг только что законченного помоста уже собрался народ, ждали казни, которая в те времена считалась интересным зрелищем. На помосте стоял палач, в большой колоде торчал топор, остро наточенный.
Преступников еще не было, и только Мазепа знал, что телеги с ними стоят за ближайшим гаем и выедут оттуда лишь по его приказу.
Когда казаки, не слезая с коней, окружили помост, гетман махнул рукой сотнику-распорядителю: «Давай!» Тот поскакал наметом к гаю, и вскоре с той стороны показались две телеги, сопровождаемые вооруженными казаками. Толпа притихла, все смотрели на приближающиеся возы, где-то в толпе завыла было женщина. Но на нее зацыкали, и она стихла.
При приближении телег к помосту ретивый сотник обогнал их и хотел доложить о прибытии злодеев гетману, но тот махнул на него нетерпеливо рукой («Да замолчи ты!») и тронул коня навстречу страшной процессии.
Они остановились вместе близ помоста: две телеги и гетман. На передней сидел Кочубей. Мазепа подъехал к нему, сказал с издевкой:
— С прибытием тебя, тестенек.
Кочубей молчал. Он уже отрешился от жизни и не хотел тратить ни слов, ни сил на пустое. Силы понадобятся там, на колоде, под топором. Он словно и не видел Мазепу, и даже толпу не видел.
Гетман проехал ко второй телеге, где сидел в оковах Иван Искра. Именно его, полковника Полтавского полка, хотел иметь Мазепа своим сторонником. Не вышло. Сорвалось. Отказавшись от участия в измене, Искра пригрозил:
— Гляди, гетман, оскользнешься. И я тому буду поспешествовать.
Но вышло по-иному, торжествовал ныне гетман.
— Ну что, Искра, кто из нас осклизнулся? — спросил Мазепа, подбоченясь.
Но тут Искра, у которого после пыток почти не осталось зубов, напрягся и плюнул изо всех сил в Мазепу, плюнул, словно выстрелил. Целил влицо изменнику, но плевок не долетел (гетман сидел на коне), а попал ему на грудь, на его белоснежный жупан, почти рядом с орденом Андрея Первозванного.
И кровь, которой уже две недели отхаркивался полковник, алым пятном расплылась на жупане Мазепы.
— Ах ты, скотина! — вздыбился в стременах гетман и ожег плетью лохматую голову Искры.
Но тот даже и глазом не моргнул, и не потому, что вытерпел кое-что пострашнее, а потому, что не хотел показать свою слабость перед ненавистным человеком.
— Этого! — вскричал гневно Мазепа, указывая на Искру. — В первый черед этого!
Гетман был так взбешен, что хотел нарушить порядок казни, по которому полагалось хотя бы для проформы объявить с помоста вины преступников.
— Иван Степанович, — тихо напомнил Бурляй, — надо ж вины зачитать.
Мазепа с Бурляем проехали на место, оставленное им казаками перед помостом. И когда Кочубей и Искра стали медленно подниматься по ступеням на помост и толпа казаков во все глаза смотрела на них, гетман, покосившись украдкой на красное пятно на груди, стал тереть его рукавом. Но это не помогло. Более того, окровенился обшлаг рукава.
— Сволочь! Скотина! — ворчал Мазепа.
Над написанием «вин» злодеев Мазепа трудился едва ли не целый день. И сейчас их читал с помоста младший писарь громко и значительно:
— «…а той злокозненные враги государевы, умышлявшие злые дела на нашу гетманщину, на Русь Великую, и подстрекавшие других к неповиновению законным правителям, а также сулившие наши земли врагам отечества…»
Ах, как злорадствовал Мазепа, сочиняя эти строчки, обвиняя несчастных в том, что сам собирался сделать. Понимал злодей, что этими словами не только оскорблял казнимых, но и продолжал для них пытку не менее страшную, чем дыба.
Поп, взобравшийся на помост, быстро благословил смертников, пробормотал молитву. Отступил в сторону.
Первым повалили на колоду Искру, как и велел гетман, даже с народом проститься не дали. Глухо ударил топор, скатилась голова отважного полковника и, кувыркнувшись раз-другой, успокоилась, уткнувшись лицом в сторону колоды, словно не желая смотреть на людей.
Кочубею дали проститься с народом. Он поклонился на все четыре стороны, но ничего так и не сказал. А ведь полагалось прощение себе просить.
И вскоре голова его легла рядом с полковничьей, но смотреть стала не в колоду — в небо.
Отчина! Что же ты позволяешь творить с лучшими сынами твоими?! Отчего ты не разверзнешься под предателем, а награждаешь и славишь его?!
Молчишь?
Ну и я помолчу.
Глава четвертая
ГОЛОВЧИНСКИЙ БОЙ
Как ни спешил Петр к первому бою, но опоздал к нему. Реляцию {203} о нем получил в пути.
— Кто писал? — спросил посыльного, разрывая пакет.
— Фельдмаршал и светлейший, ваше величество.
«Раз вдвоем одну бумагу сочиняли, значит, помирились два медведя в одной берлоге, — подумал Петр. — Дай-то Бог».
А рассорились светлейший князь с графом из-за кавалерии. Меншиков, командуя ей, желал полностью отделиться от пехоты и наносить удары неприятелю с тыла самостоятельно. Шереметев считал такое разделение опасным, ибо сие оставляло пехоту без прикрытия. Сыр-бор разгорелся до того, что Шереметев стал грозиться отставкой.
Царь надеялся, что князя с графом примирит военный совет, хотя сам более склонялся на сторону фельдмаршала. Но как ни странно, «натянул светлейшему нос» с его кавалерией король шведский, чем в немалой степени способствовал примирению высоких спорщиков.
Карл инсценировал подготовку к переправе через Березину у Борисова, да столь искусно, что даже сами шведы поверили, что там она и будет. Где уж было не ошибиться светлейшему. Он собрал свою кавалерию под Борисов, заранее предвкушая рубку у переправы. А Карл переправился много южнее.
Конфуз этот дошел до Петра, и он в письме, слегка пожурив фаворита, наказал: «Пусть сие станет тебе добрым уроком, впредь не давай себя на мякине обманывать».
И вот первый серьезный бой с Карлусом.
«…конницей атакуя, мы неприятеля многажды с места сбивали, и, если б прибывшему сикурсу было где оборот сотворить, неприятельское войско могло б все разориться…»
- Святополк Окаянный - Сергей Мосияш - Историческая проза
- Тайна полярного князца - Геннадий Прашкевич - Историческая проза
- Князь Ярослав и его сыновья - Борис Васильев - Историческая проза
- Тишайший (сборник) - Владислав Бахревский - Историческая проза
- Богдан Хмельницкий. Искушение - Сергей Богачев - Историческая проза
- Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. «Золотой век» Древней Руси (сборник) - Василий Седугин - Историческая проза
- Ключ-город - Владимир Аристов - Историческая проза
- Бирон и Волынский - Петр Полежаев - Историческая проза
- Черные стрелы вятича - Вадим Каргалов - Историческая проза
- Русь против Тохтамыша. Сожженная Москва - Виктор Поротников - Историческая проза