Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Крючков, поправляя погонный ремень, оглянулся на отставшего есаула и, выравнивая пику, взбалмошно махнул головой.
— Вот, с этим Черногузом! Откель он взялся?
Весь потный от смеха, Иванков рассказывал:
— Он давешь едет позади нас. Он все слыхал. Кубыть, учуял, про что речь идет.
— Ты б хоть мигнул, дура.
— А мне-то нужно.
— Не нужно? Ага, четырнадцать пряжек по голой!
Сотни разбились по окрестным помещичьим усадьбам. Днем косили помещикам клевер и луговую траву, ночью на отведенных участках пасли стреноженных лошадей, при дымке костров поигрывали в карты, рассказывали сказки, дурили.
Шестая сотня батрачила у крупного польского помещика Шнейдера. Офицеры жили во флигеле, играли в карты, пьянствовали, скопом ухаживали за дочкой управляющего. Казаки разбили стан в трех верстах от усадьбы. По утрам приезжал к ним на беговых дрожках пан управляющий. Толстый, почтенный шляхтич вставал с дрожек, разминая затекшие жирные ноги, и неизменно приветствовал «козаков» помахиваньем белого, с лакированным козырьком, картуза.
— Иди с нами косить, пан!
— Жир иди растряси трошки!
— Бери косу, а то паралик захлестнет!.. — кричали из белорубашечных шеренг казаков.
Пан очень хладнокровно улыбался, вытирая каемчатым платком закатную розовость лысины, и шел с вахмистром отводить новые участки покосной травы.
В полдень приезжала кухня. Казаки умывались, шли за едой.
Ели молча, зато уж в послеобеденный получасовой отдых наверстывались разговоры.
— Трава тут поганая. Супротив нашей степовой не выйдет.
— Пырею почти нету.
— Наши в Донщине теперь уж откосились.
— Скоро и мы прикончим. Вчерась рождение месяца, дождь обмывать будет.
— Скупой поляк. За труды хучь бы по бутылке на гаврика пожаловал.
— Ого-го-го! Он за бутылку в алтаре…
— Во, братушки, что б это обозначало: чем богаче — тем скупее?
— Это у царя спроси.
— А дочерю помещикову кто видал?
— А что?
— Мя-а-асис-тая девка!
— Баранинка?
— Во-во…
— С сырцом ба ее хрумкнул…
— Правда ай нет, гутарют, что за нее из царского роду сваталися?
— Простому рази такой шматок достанется?
— Ребя, надысь слыхал брехню, будто высочайшая смотра нам будет.
— Коту делать нечего, так он…
— Ну, ты брось, Тарас!
— Дай, дымнуть, а?
— Чужбинник, дьявол, с длинной рукой — под церкву!
— Гля, служивые, у Федотки и плям хорош, а куру нету.
— Одна пепла осталась.
— Тю, брат, разуй гляделки, там огню, как у доброй бабы!
Лежали на животах. Курили. До красноты жгли оголенные спины. В сторонке человек пять старых казаков допытывались у одного из молодых:
— Ты какой станицы?
— Еланской.
— Из козлов, значится?
— Так точно.
— А на чем у вас там соль возют?
Неподалеку на попонке лежал Крючков Козьма, скучал, наматывал на палец жидкую поросль усов.
— На конях.
— А ишо на чем?
— На быках.
— Ну, а тарань с Крыму везут на чем? Знаешь, такие быки есть, с кочками на спине, колючки жрут: как их звать-то?
— Верблюды.
— Огхо-хо-ха-ха!..
Крючков лениво подымался, шел к проштрафившемуся, по-верблюжьи сутулясь, вытягивая кадыкастую шафранно-смуглую шею, на ходу снимал пояс.
— Ложись!
А вечерами в опаловой июньской темени в поле у огня:
Поехал казак на чужбину далекуНа добром своем коне вороном,Свою он краину навеки покинул…
Убивается серебряный тенорок, и басы стелют бархатную густую печаль:
Ему не вернуться в отеческий дом.
Тенор берет ступенчатую высоту, хватает за самое оголенное:
Напрасно казачка его молодаяВсе утро и вечер на север смотрит.Все ждет она, поджидает — с далекого краяКогда же ее милый казак-душа прилетит.
И многие голоса хлопочут над песней. Оттого и густа она и хмельна, как полесская брага:
А там, за горами, где вьются метели,Зимою морозы лютые трещат,Где сдвинулись грозно и сосны и ели,Казачьи кости под снегом лежат.
Рассказывают голоса нехитрую повесть казачьей жизни, и тенор-подголосок трепещет жаворонком над апрельской талой землей:
Казак, умирая, просил и молилНасыпать курган ему большой в головах.
Вместе с ним тоскуют басы:
Пущай на том на кургане калина роднаяРастет и красуется в ярких цветах.
У другого огня — реже народу и песня иная:
Ах, с моря буйного да с АзовскогоКорабли на Дон плывут.Возвертается домойАтаман молодой.
У третьего, поодаль, огня, покашливая от дыма, вяжет сотенный краснобай замысловатые петли сказки. Слушают с неослабным вниманием, изредка лишь, когда герой рассказа особенно ловко выворачивается из каверз, подстроенных ему москалями и нечистой силой, в полосе огня мелькнет чья-нибудь ладонь, шлепнет по голенищу сапога, продымленный, перхающий голос воскликнет восхищенно:
— Ах, язви-разъязви, вот здорово!
И снова — текучий, бесперебойный голос рассказчика…
…Через неделю, после того как полк пришел на лунки, есаул Попов позвал сотенного коваля и вахмистра.
— Как кони? — к вахмистру.
— Ничего, ваше благородие, очень приятно даже. Желобки на спинах посравняли. Поправляются.
Есаул в стрелку ссучил черный ус (отсюда и прозвище — Черногуз), сказал:
— Прикэз от кэмэндира пэлка пэлудить стремена и удила. Будет вэсэчайший смэтр пэлку. Чтэбы все было с блэскэм: чтэ седлецо, чтэ все эстэльное. Чтэбы на кэзэков было любо, мило-дэрэго глянуть. Кэгда, брэтец ты мой, будет гэтово?
Вахмистр глянул на коваля. Коваль глянул на вахмистра. Оба глянули на есаула:
Вахмистр сказал:
— Либо что к воскресенью, ваше благородие? — И почтительно тронул пальцем собственный заплесневелый в табачной зелени ус.
— Смэтри у меня! — грозно предупредил есаул.
С тем и ушли вахмистр с ковалем.
С этого дня начались приготовления к высочайшему смотру. Иванков Михаил, сын каргинского коваля, — сам знающий коваль, — помогал лудить стремена и удила, остальные сверх нормы скребли коней, чистили уздечки, терли битым кирпичом трензеля и металлические части конского убора.
Через неделю полк блестел свеженьким двугривенным. Лоснилось глянцем все, от конских копыт до лиц казаков. В субботу командир полка полковник Греков смотрел полк и благодарил господ офицеров и казаков за ретивую подготовку и бравый вид.
Разматывалась голубая пряжа июльских дней. Добрели от сытых кормов казачьи кони, лишь казаки сумятились, червоточили их догадки: ни слуху ни духу про высочайший смотр… Неделя шла в коловертных разговорах, гоньбе, подготовке. Бревном по голове приказ — выступать в Вильно.
К вечеру были там. По сотням второй приказ: убирать в цейхгауз сундуки с казачьим добром и приготовиться к возможному выступлению.
— Ваше благородие, к чему ба это? — изнывали казаки, выпытывая у взводных офицеров истину.
Офицеры плечиками вздергивали. Сами за правду алтын бы заплатили.
— Не знаю.
— Маневры в присутствии государя будут?
— Неизвестно пока.
Вот офицерские ответы казакам на усладу. Девятнадцатого июля вестовой полкового командира перед вечером успел шепнуть приятелю, казаку шестой сотни Мрыхину, дневалившему на конюшне:
— Война, дядя!
— Брешешь?!
— Истинный бог. А ты цыц!
Наутро полк выстроили дивизионным порядком. Окна казарм тускло поблескивали пыльным разбрызгом стекол. Полк в конном строю ждал командира.
Перед шестой сотней — на подбористом коне есаул Попов. Левой рукой в белой перчатке натягивает поводья. Конь бочит голову, изогнув колосистую шею, чешет морду о связку грудных мускулов.
Полковник вывернулся из-за угла казарменного корпуса, боком поставил лошадь перед строй. Адъютант достал платок, изящно топыря холеный мизинец, но высморкаться не успел. В напряженную тишину полковник кинул:
— Казаки!.. — и властно загреб к себе общее внимание.
«Вот оно», — подумал каждый. Пружинилось нетерпеливое волнение. Митька Коршунов досадливо толкнул каблуком своего коня, переступавшего с ноги на ногу. Рядом с ним в строю в крепкой посадке обмер Иванков, слушал, зевласто раскрыв трегубый рот с исчернью неровных зубов. За ним жмурился, горбатясь, Крючков, еще дальше — по-лошадиному стриг хрящами ушей Лапин, за ним виднелся рубчато выбритый кадык Щеголькова.
- Дон-Коррадо де Геррера - Гнедич Николай Иванович - Классическая проза
- Летняя гроза - Пелам Вудхаус - Классическая проза
- Сестрицы Вейн - Владимир Набоков - Классическая проза
- Весь Гоголь Николай в одном томе - Николай Васильевич Гоголь - Классическая проза / Русская классическая проза / Ужасы и Мистика
- Женщины дона Федерико Мусумечи - Джузеппе Бонавири - Классическая проза
- Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть вторая - Максим Горький - Классическая проза
- Дитте - дитя человеческое - Мартин Нексе - Классическая проза
- Мельница - Карл Гьеллеруп - Классическая проза
- Маленький человек, что же дальше? - Ханс Фаллада - Классическая проза
- Астрея (фрагменты) - Оноре Д’Юрфе - Классическая проза