Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если ядро не оказывается жёстким? — Всё. Нельзя удержать всё это в его поле.
Вот что мы пытаемся строить. Поэтому в ядре будет глубокая мировоззренческая общность и железная дисциплина.
И каждый, кто питает иллюзии на то, что он тут кого-нибудь с кем-нибудь разведёт и погреет тут руки у идеологического огня, перехватывая какие-то политические инициативы и всё прочее, — пусть оставит эти свои иллюзии в известном отхожем месте. Этого не будет. Здесь [в ядре] всё будет происходить, как в железной когорте единомышленников. А вот в этих местах [на периферии] всё будет происходить как угодно. На любой степени отдалённости, с любыми степенями несогласия. Кроме того, даже в этом железном ядре единомышленников всегда, пока я жив, будет абсолютно свободная идеологическая дискуссия. Абсолютно свободная.
У православных есть какие-то вопросы к тому, что мы делаем? — Ради бога! Мы готовы к широчайшей идеологической дискуссии — к теологической, мировоззренческой. Мы позовём лучших авторитетов церкви. Мы докажем свою правоту. Мы докажем, что в мире действительно существует то, что мы говорим, — что в нём есть левая хилиастическая церковь, и есть правая, чёрная, гностическая. Что они есть, что они противостоят друг другу, что они противостояли друг другу в истории всегда. Что есть теология освобождения в Латинской Америке, а есть тексос. Есть интегристы, а есть социалистические христиане. Что это всегда было и будет. И что за этим стоят метафизические модификации, причём, важнейшие.
И что единственный язык 21-го века, который только может что-то создать и предотвратить мировой крах, это язык, в котором красная религиозность, не противоречащая духу религии, причём, разной религии: ислама, буддизма, православия, католицизма, — вот эта красная религиозность окажется в метафизическом синтезе с людьми, для которых красная метафизика является светской, — эти люди найдут глубокий общий язык. Сформируют этот новый общий язык. Родится этот сплав, о котором мечтали величайшие люди мира. И если этот сплав действительно родится в нашей лаборатории, если мы не оттолкнём людей, а убедим их в своей правоте…
И для этого нужна будет длинная национальная дискуссия по этим вопросам, когда каждый убедится в том, что мы правы. И неврастеники, которые шарахаются при первом слове, пугаясь собственной тени, считая, что они пугаются чьей-то чужой. И действительно люди, которые до конца чего-то не поняли. А, может, и мы в чём-то уточним свои позиции в ходе подобной дискуссии. Мы не пытаемся быть оракулами. У нас есть практическая цель.
Мы должны сформировать новый язык. Должны, потому что иначе ливийский сценарий станет общемировым. И на основе этого мы будем формировать ядро. Не на основе того, что будут сидеть болванчики и кивать: «Да-да, вы говорите правильно!» А на основе яростной дискуссии. При сознании общей правоты и желания обеспечить глубочайший синтез здесь, в ядре. А на периферии будет находиться очень разное. По ситуации, а также, в принципе, по мере симпатии.
Вам это претит? И вы вместо этого хотите сформировать марксистский язык? Его уже столетие формируют. Я с глубочайшим уважением отношусь к Марксу. Что вы там хотите сформировать?
Если бы марксистский язык мог сковать ядро глобального противодействия империализму, мы бы жили сейчас при коммунизме. Но этого не произошло. В силу объективных причин. Потому что что-то было сказано и блестяще, а что-то нет. Если мы хотим реванша, то есть победы, а не невротического самоудовлетворения (сознательно не произношу более жёстких слов), то мы должны найти ошибки в своём проекте.
Вы не понимаете, что если мы не нашли ошибки в своём, любимом проекте, а этот проект рухнул, то мы дедушки и бабушки, обуреваемые ностальгией.
— Back to USSR. Бек ту еэсэса. Бе-е-е-к, бе-е-е-к, бе-е-е-к.
Так хотите? Так кто-то хочет, чтобы это всё происходило? Пусть так происходит на периферии, на самой далёкой, но не в центре.
Боксёр, потерпевший поражение, легкоатлет, проигравший Олимпийские игры, гимнастка, упавшая со снаряда, — все они анализируют ошибки. Свои — а не чужие. Почему? Потому что они хотят победить. И потому, что их тренеры днём и ночью сходят с ума для того, чтобы выявить эти ошибки и исправить. Выявить и исправить. Выявить и исправить.
Так ведут себя мужчины, которые хотят победить.
Всё остальное — это ностальгия. Это реставрационное «му-му». Оно 20 лет длится и ни к чему не идёт. Значит, была ошибка.
Была ошибка. И в марксизме она была. И в том проекте, который был сооружён, она была. И её надо выявить.
Так вот, к концу этого, последнего цикла передач я хотя бы пунктирно обрисую и эти ошибки, и методы их исправления с тем, чтобы в следующих циклах передач уже заняться подробным разбором всего этого. Но и это ещё не самое главное.
С каким врагом мы собираемся воевать? С каким врагом? С либералами? — Их нет уже. С неолибералами, с либероидами? Кто они? Самый точный термин по отношению к тому, что представляет собой то, с чем я воюю в «Суде времени» и в «Историческом процессе» — это постмодернистский враг.
Ну, и что? Кто-то собирается с постмодернизмом воевать с помощью чего? Ну, скажите честно… С помощью модерна, да? Рационального модернистского дискурса…
Но проиграл этот дискурс! Постмодернизм специально создан для того, чтобы его разгромить. С помощью чего? Того, что Дугин называет Традиционализмом (с большой буквы)? С помощью контрмодерна? С помощью возвращения в какую-то такую средневековую упёртость?
Но, во-первых, эта средневековая упёртость прекрасно находит общий язык с постмодерном. И в Ливии она его нашла. Западная сволочь и «Аль-Каида» нашли общий язык. И найдут его по всему миру. И всюду они его находят, потому что их интересует определённое мироустройство.
А во-вторых, это не наш язык. Это язык гетто. Никто же не хочет назад, в гетто. Так где же язык?
Если модерн разгромлен постмодерном, если контрмодерн — это гетто, и он связан с постмодерном, — то где же язык? Либо есть сверхмодерн, либо языка нет. И войны быть не может.
Кроме того, ведь не постмодерн же является окончательным врагом. Постмодерн — это только способ предуготовить зло, расчистить ему дорогу. Зло придёт после того, как постмодерн сломит волю к борьбе, уничтожит различения.
Религиозным людям очень близок язык пришествия Антихриста. Но вы же прекрасно понимаете, что, с точки зрения этого языка, вначале надо уничтожить различение. Вот когда грань между добром и злом, между скверной и благодатью будет стёрта, тогда «Добро пожаловать», — скажут адепты зла.
Так вот, те, кто стирают грани — это одна группа. Это слуги зла. А дальше-то придёт само зло. Так что же это за зло?
Если мы находимся не на религиозной территории, то с каким злом мы хотим воевать? С империализмом? Транснациональным империалистическим государством? С кем? Но этого же недостаточно… Грядёт нечто намного более страшное, сосредоточенное, мощное. У него другие цели. Если служанки этого зла хотят обогатиться, сконцентрировать капитал или сделать что-то ещё, то само зло хочет утвердить в мире нечто ужасающее. И оно на наших глазах уже начинает это делать. Значит, нужна мобилизация против этого зла. Мобилизация на всех уровнях, включая метафизику. Так в чём же метафизика зла? И что мы ей хотим противопоставить? Вот самый фундаментальный вопрос практической теории.
Я создаю эту идеологическую модель так, как создают любые модели — с паяльником, — а не грежу о каких-то там заоблачных далях. Не создадим эту многоуровневую модель, не спаяем всё правильно, — проигрыш обеспечен — всех ждёт судьба Каддафи, всех, кто хочет сопротивляться этому злу.
Но должно-то быть по-другому.
Однажды сумели это победить? Сумели. И надо суметь второй раз. Будет очень нелегко — противник намного сложнее. На порядки.
Так в чём же всё-таки это зло? Какова его и светская, и религиозная метафизика? И что можно этой метафизике противопоставить для того, чтобы действительно мобилизоваться против этого зла до предела, потому что иначе не победить?
Все любят рассуждать о том, какие вопросы Чубайсу заданы были, какие — нет. И никто не видит, что Чубайс:
— первое, уже сидит на скамейке;
— второе, оправдывается;
— третье, совершает жалкокомические телодвижения, пытаясь каким-то образом вывернуться из ситуации, из которой вывернуться нельзя.
А значит, он боится.
Кого он боится? — Нас.
Почему?
Потому что у людей за счёт организации, за счёт сплочения и мобилизации возникла возможность быть. Мы не можем ничего здесь предоставить людям, никаких благ, которые даёт респектабельная политика, никаких должностей и позиций. Даже никаких возможностей к самовыражению. Мы можем предоставить им счастье быть и побеждать. И только тогда, когда люди мобилизуются до конца и сплотятся в эту когорту, — они станут непобедимы. Ради этого стоит жить и работать посреди всего нынешнего ужаса. Так какова же метафизика зла? Я имею в виду не какую-то там высосанную из пальца эзотерику, а конкретную, движущуюся на нас метафизику зла.
- В этой сказке… Сборник статей - Александр Александрович Шевцов - Культурология / Публицистика / Языкознание
- Молот Радогоры - Александр Белов - Публицистика
- Цена будущего: Тем, кто хочет (вы)жить… - Алексей Чернышов - Публицистика
- Левый фашизм: очерки истории и теории (СИ) - Нигматулин Марат "Московский школьник" - Публицистика
- Ради этого я выжил. История итальянского свидетеля Холокоста - Сами Модиано - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Неосталинизм и «красный» патриотизм. Новая «концепция» истории и нравственный кризис - Александр Ципко - Публицистика
- Пир на краю вселенной - Валентин Долматов - Публицистика
- Советский Союз, который мы потеряли - Сергей Вальцев - Публицистика
- Малайзия изнутри. Как на самом деле живут в стране вечного лета, дурианов и райских пляжей? - Дарья Кириенко - Публицистика / Путешествия и география
- Последнее прибежище. Зачем Коломойскому Украина - Сергей Аксененко - Публицистика