бор. В низине густой зеленью угрюмо чернеет ольховая роща. В кроне дуба робко пискнула вечерняя птица. Потом осмелела и уже уверенно и неспешно выдала с хрипотцой: «Чер-чир, чер-чир…»
«Горихвостка», – угадал я.
«Дюти-фри, дюти-фри…» – в мрачнеющей роще прокричал дрозд. «Чай-пить, чай-пить…» – отозвался ему другой. На далёких озёрах жалобно, словно прощаясь, прокричал в вечереющем небе чибис.
Всё как всегда, как в обыденной жизни, и только вдали, где-то под станицей Луганской, как торжество человеческой немощи, не уставая, били и били орудия.
Лёха Гроза
– Лёха, – представился он, заходя ко мне в дом.
Не Лёша, не Алексей, а именно «Лёха». Лёха приехал из Барнаула. Трое суток в пути… Не успел скинуть рюкзак, уже спрашивает:
– Когда переход?
– Когда на той стороне добро дадут. Умывайся, садись за стол.
– А «на той стороне» могут добро не дать?
Лёха по-детски нетерпелив и наивен.
– Дадут… – улыбаюсь я.
Лёха высок ростом, худощав, немного сутуловат, но это его не портит. Ходит вразвалочку, вроде бы не спеша, но движения выверены и скоры. Губы его постоянно кривятся, так что сразу и не понять: это улыбка или гримаса недовольства, шутит ли он или серьёзен. Но стоит присмотреться к нему, заметить, как в его серых быстрых глазах играет неуёмный задор, и уже не важно – шутит ли он или говорит серьёзные вещи, хочется улыбаться в ответ.
Мы напряжённо ждём звонка с «той стороны», бродим по двору, определяя время, поглядываем на солнце.
– Дядь Сань, хочешь, научу тебя метать ножи? – неожиданно предлагает Лёха.
– А топоры? – усмехаюсь я.
– Ух! Надо попробовать! – восхищённо восклицает он и, достав из колоды топор, начинает сосредоточенно раскручивать его в руке.
– Обожди, Лёха, я отойду подальше, а то не с кем будет тебе идти.
Топор летит в ствол сухого караича и, звякнув, отлетает в сторону.
– Ах! Не встрял… – досадует Лёха, и тут же себя успокаивает: – Но всё равно, если так влупить, можно и обухом пришибить! Верно?!
– Наверняка! – улыбаюсь я.
– Лёха, а семья у тебя есть? – спрашиваю я.
– Мамка…
– Знает, куда подался?
– Да ты чо!.. Сказал, что поехал на заработки…
– Приедешь без денег, что скажешь?..
– А-а… впервой, что ли, без денег возвращаться… – кривятся в усмешке Лёхины губы.
«Добро» дали далеко за полдень. Больше всего не люблю это время – продвигаясь вперёд, смотришь на солнце, щуришь глаза и не всегда замечаешь опасность. Нас же в это время легче всего рассмотреть с вытянувшейся вдоль реки горы. Когда мы вышли из леса и переходили небольшую поляну, с холма нас заметил снайпер и стал стрелять. Расстояние до нас было большое, шли мы быстро, поэтому попасть по нам было нелегко. Но когда в нескольких метрах от нас щёлкнула пуля, Лёха искренне удивился.
– Это по нас, что ли?! – воскликнул он.
– Может быть, и Понас, а может, и Тарас, кто его знает… – отшучиваюсь я и, переходя на бег, увожу Лёху в рощу, где нас уже не заметить.
На опушке леса из высокого раскидистого куста пижмы мелькнув своим рябым оперением, выскочила фазанка, словно приглашая посостязаться с ней, неспешно побежала в сторону. Путаясь в траве, Лёха бросился догонять её. Фазанка ловко увернулась и снова свернула с пути.
– Лёша, не гонись, – смеюсь я. – Она тебя от гнезда уводит.
Осторожно, словно боясь ещё кого-то спугнуть, Лёха крадётся к кусту пижмы, заглядывает внутрь.
– Дядь Сань, тут аж пятнадцать яиц! – восторженным полушепотом восклицает он.
Без улыбки наблюдать за ним невозможно.
– Дядь Сань, а она вернётся?
– Вернётся, – смеюсь я. – Конечно, вернётся!..
Вновь повидаться с Лёхой пришлось уже в Луганске, в расположении ГБР. Увидел его в неподходящий момент. Мы сидели с Жекой на лавке и наблюдали, как один из командиров, по погонам было видно, что ротный, распекал Лёху за то, что он поделился молоком из пакета с приблудившейся дворнягой.
– Люди жизнью рискуют, тягая из России это молоко, а ты его собаке скармливаешь!..
– Ну, я имею право на это молоко? – огрызался Лёха.
– Ты имеешь. Потому тебе и выдали…
– Ну, считай, что я его выпил…
– Ты его не выпил, а собаке скормил!..
Облизываясь и благодарно помахивая хвостом, собака с одинаковой преданностью переводила свой взгляд то на своего благодетеля, то на гонителя.
– Хрен ваше отделение получит в следующий раз, а не молоко… – уходя, пообещал ротный.
Лёха, подождав, когда тот отойдёт подальше, достал из кармана пирожок и разделил на себя и собаку.
– Не ссы, собака, со мной не сдохнешь, – пообещал он.
– Лёха! – наконец окликаю я.
И Лёха, и его псина одновременно вскинули головы.
– Дядь Сань!.. – не скрывая радости, завопил Лёха.
В два прыжка он достиг нашей лавки и, обхватив меня своими длиннющими руками, едва не сшиб на землю.
– А я ещё вчера смотрю – с Бэтменом в штаб идёте… Думал, обознался… Нет!..
– А ты, Лёха, я смотрю, уже обжился здесь, хозяйство завёл, – кивая на собаку, шучу я.
– Да… дядь Сань… Народ с города сдрыснул, собак побрасали… Куда им?… А это умная псина. Я, как на пост заступаю, всегда с собою беру. Она чужого за версту чует, и мне спокойно…
– Мы с Тарзаном на посту, он не ссыт и я не ссу, – смеётся Жека. И, кивая на Лёху, говорит мне: – И учти, он теперь не просто Лёха, а Лёха Гроза!
– Крутой позывной!
– А ты думал! Это тебе не хухры-мухры – гроза танковых колонн! «Гроза» это даже не позывной – звание! – смеётся Жека. – Они, как из-под Вергунки пришли, Бэтмен всех построил и объявляет: «Гроза танковых колонн Лёха, выйти из строя!» Лёха – ать-два! Руки по швам, нос выше крыши… – «Обьявляю благодарность! Молодцы! Стояли на месте и… победили!» Бэтмен он хоть и любит шутить, но не всегда…
– Ну и язва ж ты, Батя… – без обиды говорит Лёха. – Мёда не надо – дай подширнуть…
– Какай «подширнуть»?! Танковую колонну одной «Мухой» сожгли?!.
– Не только «Мухой», у нас ещё и «Шмель» был! – наконец приняв игру, смеётся Лёха.
Жеку вызвали в штаб, и мы с Лёхой остались одни. Я жду от него рассказа, но он кряхтит, вздыхает, треплет за холку собаку, всё не может начать.
– А помнишь, дядь Сань, когда мы переходили, нас чуть снайпер не шлёпнул?.. – зачем-то вспомнил Лёха.
– «Чуть» не считается, – улыбаюсь я. – «Чуть» меня каждый день шлёпают, и ничего… Не каждый тот мужчина, кто когда-то в кого-то стрелял, но каждый, в кого стреляли…
– То так… А я, честно сказать, тогда маленько перетрухнул, – признался
