Форма входа
Читем онлайн Девки - Николай Кочин
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
— Гуляют ежедневно?
— До свету гуляют. Нэпманы. Нас туда не допускают — хоть бы поглядеть на них.
— А чего глядеть? И так ясно — нэпачи и спецы. Для них эта обстановка жизни больно приглядна.
— А для мужиков?
— Для мужиков — нет. Для мужиков труд — священнодействие. Он гульбу не уважает. Вот ежели мужик за машину возьмется — дело иначе пойдет.
— Ты, Матвей, все про машины говоришь. А при хорошей машине плохой мужик все равно хозяйству не подспорье.
— Машина всякому делу движенье придает — от машины весь ход жизни зависит. У Ленина так прописано, у Маркса так прописано, у Энгельса так прописано. Ты Ленина не читала?
— Нет. А ты?
— Доводилось. Старшие студенты шибко читают. От них мы больше набираемся. Например, о «ведущей роли». Мужику надобна подмога. Город должен на буксире мужика вести. Мы знаем с тобой мужика, его душу. У Маркса замечательно сказано про идиотизм крестьянской жизни.
— Я думала всяко, — сказала она, в темноте поправляя платок, — у меня голова от этих разных дум кружится. Вот говорили мне, какой он приветливый, город — всякому в городе вольно жить, всякий нарядным ходит, руки в брюки, в чистоте и все такое прочее. А на поверку оказалось, горя и в городе достаточно. Одинаковая у всех трудовых людей нужда. У городской у иной, поглядишь, платьишко на свой манер, шапочка — шляпочка, а бегает она за эту шляпочку с утра до вечера, не зная ни отдыху, ни сроку. Теперь очень многим девкам в городе большая охота пропала быть.
Балчугом поднялись к кремлевской стене. [Балчуг — овраг.] Матвей, глотая студеный воздух, остановился и стал глядеть на мутную полосу реки. По ней шел лед, раздробленный, бугристый, с пластами снега поверх. Лед двигался сплошной коркой, хрустя, переминаясь. Вода подо льдом мощно вздыхала, и над городом отстаивался непрестанный гул. Вода далеко ступила за берег, покрыла поемные луга — глазом нельзя было достать границу разлива. Воздух окреп, стал звонким, весенние шумы с легкостью ныряли а нем. Вызванивали на смерзающемся снегу кожаной обувью прохожие — точно давили склянки. Восточный угол города терял в сумерках очертания, а на западной его стороне меркнул свет, обливая отдельные речные участки, — на них обозначались закраины матерых льдин.
Они остановились у лестницы, ведущей в гору.
— Прощай, Матвей. Пойду, попробую Саньку выручить. Много зла мне деревня причинила. А когда ее городские ругают, мне обидно становится за мужиков. Они несчастны, а их больше всего на свете. Я вот раньше думала, — они неисправимые звери от натуры, и готова была всех мужиков на костре сжечь, а вот теперь смекаю, что они от несчастья своего друг дружку изводят. Устройство их жизни такое, что, если одному лучше — другому хуже.
— Мужика надо любить такого, каков он есть, с его достоинствами и недостатками. И, главное, его не выдумывать. Много хлопот нам будет с мужиком, даже вошедшим в сельскохозяйственные коллективы. Вообще мужик и хуже и лучше на свой манер. И этот манер надо знать. А вообще — надо оснастить деревню технически...
Они пошли в разные стороны.
Вовсе завечерело. Внизу, у подножия кремлевской горы, реже стали раздаваться гул шагов и шарканье санок. Волга смутной белесой лентой лежала за грудами домов. Зато глухой шум переламывающегося льда стал явственнее. В воздухе разливался холод.
Парунька подошла к двери, на которой золотыми буквами было написано: «Редакция «Нижегородской коммуны».
С замирающим сердцем она взялась за ручку двери.
Глава втораяПриехавши из города, Канашев отправился на базар, не выспавшись, — и все же не сетовал на это, не тосковал по сну. Свежесть утра взбодрила его.
Он увидел на мосту подводы и силуэты людей с котомками. Хозяйственно оглядел он еще раз, хорошо ли укутаны мешки с мукою, и пустился людям вдогонку.
Миновал пятый час предутрия. Базар суматошно пыхтел. Сгруживался скот от Починок, как попало расположился на площади разнообразный кустарный люд. У базарного ЕПО росло очередное сходбище. [ЕПО — единое потребительское общество.] Кооперативная столовая заполнялась народом, раскрытые двери ее испускали чайные пары и гул.
Канашев проехал хлебными рядами. Везде — воза с житом, с мукой, с крупой. Он не остановился тут, а направил мерина в переулок. Здесь было темно от густых деревьев, бань, сарайчиков, замшелых срубов, сваленного в кучу хвороста. Канашев остановил лошадь подле избенки, окруженной вишенником, взвалил на спину мешок и постучался.
Баба в подоткнутом сарафане, едва вмещавшем ее тучное тело, появилась в дверях:
— Ежели к Петру Петровичу, то имейте в виду, он спит. Заседания, собрания, то да се... Холера бы взяла с этой непрерывкой, то субботники, то воскресники. Отдохнуть некогда.
— Известно, ответственный пост. Большому кораблю — большое плавание.
Канашев внес мешок, поставил его в сенцы и сказал:
— Передай, не забудь. Задание я выполнил. Первосортный помол, не мука, а пух. Приду вечерком покалякать.
После этого он тронул лошадь и выехал к гумнам. Мимо прошлогодних ометов, мимо овинов с обнаженными от талого снега поветями, мимо сараев и мшаников. [Овин — строение, приспособленное для огневой сушки хлебов в снопах перед молотьбой.] [Мшаник — неотапливаемая постройка или помещение, предназначенное для хранения съестных припасов, зимовки животных, пчел, рубленые стены которого проконопачены мхом.] Некаткой, плохо наезженной дорогой, он пробрался в сад и въехал на постоялый обширный двор под дранковой крышей.
Тут стояло множество подвод, и на каждых санях изрядная поклажа. Канашев выпряг своего силача — гнедого мерина, напоил, дал ему овса, почистил, накрыл ею попоной, поласкал и прошел в кухню трактира. Содержатель его, известный в районе трактирный воротила — Трифон Трешников, пил чай с блюдечка, сидя за столом в единственном числе. Перед ним пыхтел самовар чудовищной вместительности. На столе — селедка с луком, калачи дугой, ваза с вишневым вареньем и огромные счеты с засаленными костяшками.
Канашев истово поклонился перед иконой и сел напротив. Трифон указал глазами на чайник и на селедку.
— Умаялся, кум, — сказал Канашев, — смучала меня окаянная орда: комсомолы, ячейки, организации, кооперации.
— В городе разве не добился толку?
— В городе облокачиваются на решение местных властей, а средь местных властей Анныч — персона. Человек он не чиновный, но мозговитый, ему от гольтепы почет. [Гольтепа — то же, что голытьба.] Смекай, какое тяжелое у меня ратоборство! А ведь деньги, кум, текут и текут. Вот и сейчас этому, по земельным делам начальнику, Обертышеву мешок ситной свез. Неволя! А велик ли прок от него? Бывало, подмажешь — езжай смело. Начальники совесть знали.
— Что бывало, так то хоть бы во сне приснилось, — ответил Трифон. — Ведь он иначе и не назывался здесь, когда писаренком был, как Петька Шелудивый. Руки вечно в цыпках. Из носу сопли торчат. Я близко его к себе не подпускал. А теперь — свет ты наш Петр Петрович Обертышев. (Оба покачали головами.) Бывало-то, я его за человека не считал. Он передо мной на задние лапы вставал, то за рюмочкой бежит, то за крендельком, то за селедочкой, просит, молит — срам. Ежели дам я — сыт он, а не дам, так и уйдет, с чем пришел. А теперь, вот гляди, я боюсь его, кум, прямо сказать, боюсь. Заест! Рад бываю, когда почтет бесплатно пожрать у меня солянки, водки выпить. И ежели на поклон ответит при встрече, так это у меня особо счастливый день. До чего докатились: перед Европой конфуз.
— Теперь Обертышев последний главный козырь у меня, — сказал Канашев. — Должен всему моему делу правильный ход дать.
— Надежда, кум, плевая. Не пойдет он ни за какие деньги на то, чтобы коммунистический свой сан замарать. За партию он держится всеми зубами — не отдерешь.
Канашев усмехнулся.
— За это самое место его и цапать надо, кум. За красную книжку.
— Как цапать? Какая тут может быть с твоей стороны подковырка? Какую можешь ты мину под него подпустить? Нос не дорос. Кишка тонка. Да, у него красная книжка, а у тебя что? Воздух да кличка «эксплуататор». Не больно грозное оружие.
— Есть у меня для него мина. Какая, не скажу, кум, а есть.
— Ну-ну, — засмеялся Трешников, — дай тебе боже порося съесть. Действуй. Удастся дело — меня поучишь. Ты ведь тароват, тебя тоже на кривой не объедешь. [Тороватый — расторопный, бойкий.] Не сразу оплетешь. А не удастся, кум, — разорят тебя в разор, так и знай. Сорвешься — полетишь вверх тормашками. Разобьешься вдрызг. Уверяю!
Оба заулыбались. Торжественно забомкали в колокола. Перекрестились враз. За стеной усиливался шум — посетители входили в раж.
Трешников разбудил дочь, полноликую, большегрудую девку с длинными, как грива, рыжими косами до пят, и приказал ей идти в зал: мальчишки-шестерки не могли одни управиться. Посетители тут были особенные — крепкие мужики, бакалейщики, мельники и хлеботорговцы, барыги. Все любители побаловаться чайком в трактирном уюте, а у Трифона можно было раздобыть крепкую водочку, позабавиться солянкой, вареным ливером, для друзей водилась даже паюсная икорка, керченская сельдь, семга и горбуша.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Девки - Николай Кочин бесплатно.
Похожие на Девки - Николай Кочин книги
- Брянские зорянки - Николай Егорович Бораненков - Советская классическая проза / Юмористическая проза
- Лога - Алексей Бондин - Советская классическая проза
- Москва – Петушки - Венедикт Ерофеев - Советская классическая проза
- Конец большого дома - Григорий Ходжер - Советская классическая проза
- Это случилось у моря - Станислав Мелешин - Советская классическая проза
- Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 1 - Николай Корнеевич Чуковский - О войне / Советская классическая проза
- Прииск в тайге - Анатолий Дементьев - Советская классическая проза
- Энергия заблуждения. Книга о сюжете - Виктор Шкловский - Советская классическая проза
- Сироты квартала Бельвилль - Анна Кальма - Советская классическая проза
- Ночные смены - Николай Вагнер - Советская классическая проза
