Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы обо мне говорите?
— О тебе и твоих сверстниках!.. Возьмем, к примеру, Бакена. Порядочный, скромный человек, преданный друг, добросовестный ученый…
Едиге с трудом подавил усмешку.
— Науку двигают вперед как раз такие люди…
Едиге вскочил. Если бы перед ним был кто-то другой, он расхохотался бы ему в лицо. Но Азь-ага… Едиге остался стоять на месте, не спуская глаз с профессора, с победным видом вышагивающего вдоль кабинета.
— Мы стареем, у нас уже не те силы, не та энергия… Теперь дело за вами. — Азь-ага остановился и пристально, в упор, взглянул на Едиге. — Но что же получается? Ты целый год в аспирантуре, а добился единственного — сдал минимум. К сбору материалов для диссертации так и не приступил, месяцами никто знать не знает, чем ты занимаешься. Видно, за тобой нужен глаз да глаз. Пускай за тебя возьмется Бакен. Он будет твоим научным руководителем.
— Хотите, чтобы я написал для него докторскую?
Профессор не то не понял, не то не расслышал.
— Это верно, он пишет докторскую, но она, кажется, уже близка к завершению. Так что время у него найдется.
— И это ваше окончательное решение?
— Я забочусь о твоем будущем.
— Спасибо, — сказал Едиге. — Я бы согласился, и с величайшей радостью. Но я долго думал, весь этот год, и вижу, что у меня нет, к сожалению, никаких научных способностей…
Азь-ага небрежно отмахнулся:
— И со мной такое случалось. Но потом…
— Это мне подсказало не чувство, а холодный рассудок. Я не смогу быть полезным для науки человеком. — Профессор опять хотел возразить, Едиге его не слушал. — Наука требует полной самоотдачи, ей нужно посвятить все силы, от многого в жизни отказаться…
— Ты прав, сынок, ты прав… — кивал профессор, довольный тем, что Едиге повторяет его собственные слова, и еще, наверное, не до конца осознав, к чему тот клонит.
— Ну, а я, как ни старался, не смог найти у себя необходимых для науки достоинств…
— Ошибаешься, сынок. Способности у тебя есть, и не малые, ты только разболтался немного.
— …И поэтому я решил, что мне пора проститься с наукой.
— Что?.. Проститься?..
— Да, проститься с наукой.
— И что же…
— Я пришел сказать, что ухожу из аспирантуры.
— И ты… — Азь-ага растерянно шагнул к Едиге. — И что же ты собираешься делать дальше?
— Страна у нас велика. Для двух рук одна лопата везде найдется.
— Аллах милосердный, что за чепуху он городит!.. — Профессор покраснел, даже глубокие залысины залила багровая краска. Еще немного — и он, казалось, в гневе затопает ногами. — Твое будущее — это наука! Ты слышишь? Наука!.. Ты подумал о своем будущем, глупый ты мальчишка?..
Едиге стало жаль старика.
— Я хочу быть писателем, Азь-ага. — Он попытался улыбнуться. — Я заканчиваю роман.
— И прекрасно!.. — Азь-ага снова принялся расхаживать по кабинету. Пальцы, туго стиснутые за спиной, громко похрустывали. — Прекрасно! Пиши свой роман. Одно другому не мешает. Разве Ауэзов…
— К несчастью, я не Ауэзов, — сказал Едиге, стараясь, чтобы голос его звучал возможно мягче. — И потом, насколько я знаю, его никто не грабил средь бела дня.
— Что такое?..
— Вы все время твердите, какой превосходный человек Бакен Танибергенов, какой он талантливый ученый. А что, если он — вор? Да, самый обыкновенный вор?..
Конечно, Азь-ага опешил. Вор?.. Что за слова! Как можно, и еще вдобавок за глаза, обвинять человека бог знает в чем — только потому, что его не любишь… Как можно!.. И тут Едиге отбросил всякое стеснение.
— Вы радуетесь… — Он подхватил газету, лежавшую на тахте, и приподнял ее на раскрытой ладони, как бы прикидывая на вес. — Радуетесь, какой это вклад в историю литературы, великое открытие… — Он швырнул газету на тахту. — Два месяца назад я положил на ваш стол — этот вклад, это открытие. Что же тогда вы не радовались?.. Вы не прочитали ни строчки, отдали все Бакену — выдающемуся ученому и превосходному человеку!
Азь-ага смущенно молчал, пощипывая поросший седой щетиной подбородок.
Скрипнула дверь.
— Иди, иди, не мешай, — не оглядываясь, махнул рукой профессор.
Но дверь открылась, вошла невестка. Никого не замечая, она прошла к стеллажу, раздвинула стекло на одной из полок, вынула из плотного ряда какую-то книгу и, держа ее в руке, все так же неспешно, лениво, покачивая бедрами, выплыла из комнаты.
— Погоди, погоди… — В мучительном недоумении потирая нахмуренный лоб, Азь-ага машинально притворил дверь, оставленную невесткой открытой. — Только сейчас начинаю припоминать. Да, ты что-то такое мне приносил, я передал Бакену… Потом он вернул рукопись, по его мнению, в ней не было ничего интересного. «Все это мне давно известно», — так он, кажется, сказал… Где-то здесь она должна быть, эта рукопись. Где-то… Алима! Эй, Алима!.. Ах, да, ведь она отправилась на базар… Но скоро она придет, и я… Я разыщу… Не может быть, чтобы Бакен… Чтобы он…
Едиге неловко и горько было смотреть на виновато суетящегося старика.
— Возможно, мы одновременно наткнулись в архиве на этот текст. Ведь чего не случается… — Едиге хотелось чем-нибудь его утешить. — Просто руки у него оказались длиннее, вот он и опередил меня.
— Ты так думаешь? В самом деле… — ухватился за это предположение профессор. Лицо его прояснилось, он обрадовался, как малый ребенок. — Вполне вероятная вещь… Такие истории бывали… Я поговорю с ним, мы разберемся. Наверное, Бакен согласится на соавторство. Он честный человек, он…
У Едиге иссякло желание продолжать разговор.
Зачем доставлять старому профессору лишние страдания?.. Он и без того растерян, сбит с толку, не знает, как поступить, Говорит и не верит собственным словам… Кое-как успокоив Азь-агу, он тепло с ним простился и ушел.
Когда Едиге вернулся в общежитие, здесь в полном разгаре был предпраздничный вечер. В нижнем вестибюле танцевали, гремела радиола…
Спал он плохо, тревожно. Вначале ему мерещились Гульшат. Потом он увидел белого козленка. Со связанными ногами козленок лежал на свежем пушистом снегу, и кто-то размахивал над ним огромным сверкающим ножом. «Пусть, — подумал Едиге. — Ведь она сама же, сама…» Брызнула кровь, заливая белый снег. Козленок в последний раз жалобно заблеял и вдруг произнес голосом Гульшат: «Умираю…» Едиге очнулся. Казалось, и снег, и кровь, и голос Гульшат — все это не сон, а явь. Голос ее продолжал звучать у него в ушах. Едиге засыпал, просыпался — и все слышал его, этот голос…
42
Ложь пересилила правду.
Коварство сломило отвагу.
Подлость восторжествовала над справедливостью.
Месяц за месяцем черной тучей носились вороны над полем битвы, кружили коршуны-стервятники, пировали, терзая непогребенные тела кипчаков. Богатой была добыча. Проворные хорьки
- Твой дом - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- Чудесное мгновение - Алим Пшемахович Кешоков - Советская классическая проза
- Победитель - Юрий Трифонов - Советская классическая проза
- Мы были мальчишками - Юрий Владимирович Пермяков - Детская проза / Советская классическая проза
- Мешок кедровых орехов - Николай Самохин - Советская классическая проза
- Семипёрая птица - Владимир Санги - Советская классическая проза
- Сплетенные кольца - Александр Кулешов - Советская классическая проза
- Песочные часы - Ирина Гуро - Советская классическая проза
- По старой дороге далеко не уйдешь - Василий Александрович Сорокин - Советская классическая проза
- Долгие крики - Юрий Павлович Казаков - Советская классическая проза