Форма входа
Читем онлайн Повелитель теней: Повести, рассказы - Наль Подольский
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
И вздохнет ангел-хранитель:
— Ну пошли, горемыка.
Будет несколько лет путешествовать чемодан под землей по трубам, но однажды под напором течения встанет он на ребро, застрянет и лишит горячей воды сразу целый район. Долго будут искать причину, пока не найдут этот странный металлический чемодан, а ночью, тайком, бригадир аварийных рабочих вырежет автогенной горелкой замок чемодана и увидит внутри раскисшее месиво из бумаги и магнитофонных пленок. Плюнет, ругнется матерно и выкинет все на помойку.
БЕГИН НАРОДНАЯ МУДРОСТЬ БЕГИН МЕРТВЫЕ ИНОГДА КУСАЮТСЯ ЕНД ЕНД ЕНД
ЗАМЕРЗШИЕ КОРАБЛИ
повесть
Памяти Роальда Мандельштама
Жил-был поэт. Он был одним из тех многих юных существ, что приезжают однажды взглянуть на наш город, тотчас в него влюбляются и стараются в нем остаться на любых условиях, меняя сытую жизнь под родительским кровом на голодное, полное случайностей, сомнительное и неспокойное существование.
Нашему поэту везло: отличая его от большинства других поклонников, город ему отвечал чем-то вроде взаимности. Поэту была подарена редкая привилегия: за два года житья в городе он почти не имел столкновений с людьми административными, с представителями закона и с соседями — одним словом, с людьми, не обязательно поголовно злыми, но изгоняющими музу поэта далеко и надолго.
Город давал поэту жилье и пищу и взамен требовал службы. В зимнее время город хотел, чтобы в домах его было тепло, и каждый четвертый день заточал поэта на сутки в каменное подземелье котельной. Низкие потолки, сплетение серых труб и гудение газовых горелок отпугивали музу поэта, и писать в котельной стихи ему не удавалось. Если находилась подходящая книжка, он сидел и читал, а в противном случае, признаемся с прискорбием, попросту спал во время дежурства.
По утрам город будил поэта. Сначала он посылал голубей ворковать и хлопать крыльями перед окном на карнизе, а если это не помогало, по улице начинали ездить гремучие грузовики с железными трубами.
Город спасал поэта от голодовок. Если тому нечего было есть, достаточно было прогуляться по городу ночью, когда из машин в булочные перегружают теплые мягкие булки, и уж хлебом тогда он бывал обеспечен, ибо на многих из этих машин работали такие же, как он, нищие поэты и художники.
Подобно дикарю в джунглях, которого лес поит, кормит, пугает и развлекает, наш поэт полностью зависел от города и обожествлял его не в меньшей степени, чем дикари — свои джунгли. Он жил словно наедине с городом и ощущал в отношениях с ним даже некоторую интимность.
Город часто менял наряды и порой был капризен, как стареющая актриса. Каждое утро он украшался по-новому, чтобы поэт, выходя на улицу, вновь и вновь удивлялся его красоте и говорил:
— Ты прекрасен, о город!
Каждый четвертый день поэту к восьми нужно было в котельную. Часов у него не было, — для чего поэту часы — и ему город сам показывал время. Шестиэтажный дом против окошка поэта, дом-часы, начинал оживать с половины седьмого. Первым загоралось окно на шестом этаже слева, загоралось неярким голубым светом, и за ним правее внизу вспыхивали два желтых окошка. Постепенно освещались все новые окна, образуя меняющиеся в заведенном порядке световые фигуры, и наступал момент, когда от верхнего голубого окна наискось вниз протягивалась сплошная гирлянда разноцветных огней, и это значило: пора выходить. Через несколько минут голубой фонарик наверху гаснул — город, все еще кротко, увещевал поэта:
— Дружок, ты опаздываешь!
Но стоило ему помедлить еще — и город терял терпение: резким слепящим светом, перечеркивая цветную гирлянду, вспыхивали сразу все окна второго и третьего этажей:
— Беги же, несчастный! Беги скорее!
И действительно, после этого окончательного предупреждения, как бы он ни спешил, опаздывал уже обязательно и выслушивал от своей сменщицы слова хотя и расширявшие его лексикон, но для поэзии совсем не годившиеся.
Жизнь ему не давала поводов для знакомства с людьми правильными, проводящими день на службе, а вечер — в кино или у телевизора, зато в изобилии предоставляла общение с дворниками, мусорщиками, грузчиками магазинов и с людьми просто болтающимися, живущими неизвестно чем и все-таки живущими, — другими словами, со всеми, кому улицы, скверы, дворы служат жильем и кто существует на улице так же непринужденно, как иные — в своих собственных квартирах.
Среди этого люда встречались персоны весьма примечательные, и из них для поэта, пожалуй, наиболее был любопытен немой Феликс, которого про себя поэт называл «черный скрипач». Сначала его поразила известность этого имени — немой был одинок и по имени сам, естественно, не представлялся, но тем не менее всюду, от Мойки и до Канала, по всем улицам и у всякого пивного ларька, каждый знал Феликса. Сам город хранил его имя, представлял новичкам и заботился, чтобы это и так уж обиженное его дитя не влачило жизнь безвестно и безымянно. Второе же удивление поэта, связанное со скрипачом, было литературного свойства. В одном из его сочинений возник персонаж, похожий на Феликса, и на поэта напало упрямство не копировать имя, а заменить его; он промучился несколько дней, и оказалось, что если писать об уличном немом скрипаче, то назвать его можно лишь Феликс и никак иначе. После этого он для себя и прозвал Феликса черным скрипачом — за черноватую смуглость лица, за угольный цвет глаз, за черную хотя и оборванную, но всегда черную одежду.
Черный скрипач играл во дворах и просто на улице, когда ему вздумается, останавливался и начинал играть, не интересуясь присутствием слушателей; денег не собирал специально, но если давали, брал.
Поэт за ним вскоре заметил престранное чудачество: раза два или три он тащил куда-то старые картинные рамы, подобранные, видимо, на помойке.
А однажды он увидал черного скрипача, входящего в дом на Мойке, с лепными ящерицами на фасаде, в пустой и заброшенный, предназначенный для ремонта дом; часть окон была выбита, и они смотрели в воды реки черными глазницами. Это было уже по-настоящему интересно, и поэт в тот же день посетил этот дом.
Он вошел в вестибюль, и гулкое эхо где-то наверху, в сводах, еще долго хлопало дверью. Под ногами кровавыми брызгами алели осколки стекла из разбитого витража; не зная сам почему, он шел осторожно, стараясь не наступать на них.
Он поднимался по широким истертым ступеням и слушал, как сверху навстречу ему по лестнице эхо ведет его же шаги, словно невидимого двойника, а вскоре такой же двойник появился и снизу, точно под ним, этажом ниже он повторял каждый шаг его, каждый вздох, каждый скрип башмака.
На площадках лестницы двери встречали его по-разному. Были двери забитые наглухо и заваленные грудами мусора; были двери распахнутые, льющие на мрамор ступенек яркий веселый свет; были двери чуть приоткрытые, манящие голубым полумраком; были и пустые проемы, ведущие в полную темноту, готовую всякого, кто рискнет в нее погрузиться, растворить мгновенно и без остатка, чтобы пришелец исчез навсегда.
Поэт чувствовал, что попал во власть странных чар этого дома, ему стало казаться, что все эти двери — не просто так двери, что от того, в которую он войдет, зависит, быть может, очень многое. У него даже скользнула — возникла на миг и тотчас исчезла — мысль удалиться отсюда, не тревожить покой пустоты, не искушать судьбу зря.
Часом или двумя позднее ему так и не удалось сообразить, на каком этаже он свернул с лестницы; он помнил только, что вошел в светлую комнату, привлеченный фотографией на стене. Он долго ее разглядывал, забытую или просто брошенную, старинную фотографию, пожелтевшую, в черной овальной рамке. Женщина в шляпе с вуалью и в платье с глубоким вырезом, опираясь на зонтик, смотрела вдаль.
Содранные обои свисали со стен лоскутьями, и он насчитал не меньше семи разноцветных слоев. Он почувствовал горечь, доходящую до ощущения едкого вкуса во рту, горечь брошенного человеком жилья, где обитало не одно поколение.
Поэт подошел к окну — пыльные стены красили в серый оттенок глубокий двор, и деревья там далеко внизу, и играющих под ними детей. Дети двигались плавно, замедленно, как это видится иногда во сне, и звуки оттуда не доносились — оттого вместо детской веселой возни он видел сверху непонятный безмолвный обряд. Так, наверное, смотрели бы люди на жителей незнакомых планет… или те на людей… Еще четверть часа назад он принадлежал тому миру, все, что случалось там, было естественно… само собой разумелось, а отсюда так странно… далекий, совсем другой мир…
Ему вдруг ясно представилось, как выглядят снизу эти пыльные окна мертвого дома и как непонятен, как странен, если смотреть оттуда, должен быть человек, находящийся здесь.
Скорей всего это от стекол — он стал открывать окно, изо всей силы, до боли в пальцах нажимая на заржавевшие задвижки и пачкаясь пылью. Окно отворилось со скрипом, словно бы неохотно, ветер вздул с подоконника пыльное облачко.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Повелитель теней: Повести, рассказы - Наль Подольский бесплатно.
Похожие на Повелитель теней: Повести, рассказы - Наль Подольский книги
- Город теней - Михаил Шухраев - Городское фентези
- Ледяная царевна - Лада Лузина - Городское фентези
- Последняя ночь Вампира - Дмитрий Рыков - Городское фентези
- Князь Немертвый (СИ) - Зарецкая Рацлава - Городское фентези
- Последнее сияние света (СИ) - Воронков Влад - Городское фентези
- Глупая пластмасска - Алексей Толкачев - Городское фентези
- Волшебные истории Друскининкая (СИ) - Севидова Елена - Городское фентези
- Ключ желаний (СИ) - Ренни Лия - Городское фентези
- Венец терновый (СИ) - Романов Герман Иванович - Городское фентези
- Грифон - Евгений Щепетнов - Городское фентези
