Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как самочувствие? — вдруг спрашивает меня Порываев.
— Вполне нормальное. Даже приглашение от властей принял на банкет по случаю годовщины…
— Ну, тогда лады, — удовлетворенно кивает он. — Я тоже получил. Да вот только… — Порываев не договаривает, а я не спрашиваю.
И лишь когда мы приезжаем в штаб дивизии и входим в кабинет Порываева, он, позвонив дежурному, чтобы вызвали начальника штаба, говорит мне:
— Приказано быть в готовности. Приказ может поступить даже завтра. Идет вся дивизия.
— К соседям? — догадываюсь я.
— Да. Но где пойдем, нам сообщат позже. Когда поступит приказ, личный состав должен будет знать одно: выходим на учения.
— На совместные с союзниками?
— Не знаю, на совместные ли… Может быть, получим особую задачу. Обстановку-то знаете…
Я знаю. У наших друзей за последние дни по всей стране все сильнее кипят политические страсти. Местами уже подняли голову фашисты, рядящиеся в демократов. Совершено несколько террористических актов. И в несомненной связи со всем этим возле западных границ наших друзей и союзников начались большие маневры бундесвера. Об этом последнее время много пишут газеты, передает радио, говорим и мы солдатам на политинформациях, подчеркивая, что обстановка тревожная.
Я сосредоточенно слушаю толчки своего сердца: медленно, но безостановочно оно наполняется тревогой, сколько забот возникает сразу…
Мы много месяцев ждали приказа о выходе на учения за рубеж, ждали их как праздника, на котором можно будет и других поглядеть, и себя показать. Но учения, вероятно, будут очень трудными, могут встретиться любые неожиданности. Конечно, мы всегда готовим людей к тому, чтобы любая неожиданность была для них ожидаемой, — на том стояла и стоит вся наша политработа, и солдат всегда должен быть солдатом, готовым выполнить любой, самый внезапный приказ. Но чем он внезапнее, тем труднее его разъяснить, а ведь чем лучше мы разъясним, тем легче приказ выполнить. «Каждый солдат должен понимать свой маневр» — это еще Суворов сформулировал.
Видимо заметив мою озабоченность, Порываев говорит:
— Не знаю, сколько времени до выхода осталось — день или больше. Но надо сделать так, чтобы тревога никого не застала врасплох. Получим задачу — на марше доразъясним. Так что готовьте своих политотдельцев. — Он спохватывается: — Да что мне вас наставлять? Ученого учить — только портить. — И вдруг внимательно заглядывает мне в глаза: — Что-то видик ваш мне не очень нравится сегодня. Как сердце-то, если по-честному?
— Да все в порядке, я уже вам говорил.
— Ну-ну… — Порываев на несколько секунд задумывается о чем-то, потом говорит: — Чувствую, придется нам в любом случае в заграничных пределах помотаться по-фронтовому. Может быть, стоит вам, Андрей Константинович, поберечься? Вот и Пал Саныч рекомендует…
— Это в каком же смысле поберечься? — настораживаюсь я. — Остаться, что ли? Пока что я на строевой службе. Или вы предпочитаете в такой поход отправиться без меня?
— Ох, дорогой мой, зачем же на меня напраслину возводить? — шутливо-обиженным тоном отвечает Порываев. — Вы же знаете… Что́ нам объясняться в теплых чувствах? И так мы друг другу ясны.
Что верно, то верно. Мне вспоминается: еще в начале весны, когда я прихворнул и Пал Саныч начал намекать, не пойти ли мне на комиссию, у меня состоялся с Порываевым разговор, дружеский и откровенный.
«И вам и мне отставка маячит, — помнится, сказал он тогда и вздохнул. — Скоро и командира дивизии не сыщешь, который войну видел, не то что кого помоложе…»
Да дело не только в возрасте. Закон жизни: молодые должны успеть научиться. Надо уже сейчас думать, кому передать дело. Не Кобецу же… Вот такому бы, как Сережа Бахтин, будь он чуть поопытнее и постарше. Или такому, как Левченко…
Эти мысли, уже не новые для меня, идут сейчас за строем других, еще более заботящих меня в эту минуту мыслей: какие распоряжения надо отдать перед маршем, что́ сделать самому, как только Порываев подробнее расскажет об указаниях, полученных в округе. Наверное, сразу же придется собрать политотдельцев, поставить задачу каждому, послать в части… Жаль срывать людей с отдыха, сегодня воскресенье. Но ведь и сам поеду куда-нибудь в полк. Куда целесообразнее?..
Входит запыхавшийся начальник штаба. Его только что разыскали на рыбалке неподалеку от города: он страстный любитель ловить форель.
— Успели что-нибудь поймать? — спрашивает Порываев.
— Четыре штуки… — улыбается начштаба. — Ну, остальные пускай пока нагуливают вес. — Порываев оглядывает нас; выражение его лица делается сосредоточенным, весь он сейчас уже в деле, ради которого так срочно собрал нас. Мы достаем блокноты, чтобы «взять на карандаш» его указания, а затем высказать свои соображения. Наш маленький дивизионный «военный совет» начинает свою работу.
2Со вчерашнего дня, когда поступило распоряжение срочно готовиться к выходу, я провел несколько совещаний, побывал у артиллеристов и в полку Рублева — оттуда я приехал только что. Заглянул там в батальон к Левченко. В разговоре с ним вспомнили о Макарычеве. Левченко сказал, что по службе у Макарычева все в норме, и даже более того — его взвод за последний месяц по всем показателям снова вышел в число лучших в батальоне, и многие теперь считают, что с Макарычевым обошлись по партийной линии, пожалуй, крутовато, можно было бы и продлить ему кандидатский стаж. Но Левченко остается при прежнем мнении, полагая, что так получилось по вине прежде всего самого Макарычева — слишком ершисто держался он на партсобрании. Однако Левченко согласился со мной, что главное в каждом человеке — не слова, не поза, а суть. А суть в Макарычеве, я убежден, надежная…
В каждой части дивизии есть у меня свой Макарычев, и не один… Мои армейские сыны. И у Вовки, если его призовут в армию, будут свои заботливые армейские отцы в разных командирских званиях, начиная от старшины…
Уже поздно, наверное за полночь. Надо бы взглянуть на часы, но не хочется подымать руку — какое-то странное оцепенение нашло на меня. Но сон не идет, голова остается ясной-ясной, хотя за день я порядочно устал.
Ночь прохладная, какие всегда бывают здесь, в горах, летом даже в самое жаркое время.
Тишина… Наш маленький город засыпает рано. Сейчас даже на главной улице можно увидеть только случайного прохожего, да разве что какую-нибудь влюбленную пару, Интересно, дома ли уже Владимир? Фая живет довольно-таки далеко…
Тишина-тишина… Только еле слышен в ней далекий ровный гул, напоминающий звук непрерывно идущих поездов. Но никакие поезда мимо нашего города не проходят. Железная дорога в ста километрах, за горами. А шумят это ручьи, речки, водопады. Их множество в окрестностях, все вместе они и создают этот мягкий, журчащий фон ночной тишины.
Я подхожу к окну, шире распахиваю створки. Воздух свеж и чист, как вода горных источников. Он бодрит, снимает усталость, хочется пить его, как освежающую влагу.
Свежесть и тишина… А может быть, уже завтрашнюю ночь я проведу на марше, в машине, идущей в колонне среди сотен других, и в горле будет сухо от пыли. Что ж, не впервой. Но как бы не в последний… Сколько ни тяни, а придется идти на комиссию. Пойду, когда вернемся. Но когда вернемся? Обстановка сложная. С газетных страниц так и тянет запахом гари. Все может случиться.
Выйду-ка подышу…
Выхожу на крылечко, сажусь на верхнюю ступеньку.
Тихо скрипнула калитка. Вглядываюсь: сын? Он. Медленно идет по дорожке, ведущей от калитки к крыльцу. Владимир пока что меня не видит.
— Пап? — удивляется он, подойдя. — Ты что не спишь?
— А ты? — спрашиваю я, хотя отлично знаю, что он провожал Фаю.
— Так, гулял… — нарочито небрежным тоном отвечает Вовка, не желая посвящать меня в подробности своей личной жизни. Он садится рядом со мной на ступеньку. Тянется к карману за сигаретами, но, поглядев на меня, задерживает руку: наверное, вспомнил, что табачного дыма я с некоторого времени не переношу.
— Кури, кури! — говорю я. — Ведь на дворе — не в комнате.
«Кури, кури». Давно ли сын и показаться мне не посмел бы с папиросой. А знаю — курить он начал с восьмого класса.
Спрашиваю:
— Когда у вас заканчиваются работы на линии?
— Недели через две дотянем до конечной опоры.
— И куда ты потом?
— Не знаю… Наверное, устроюсь здесь в городе работать. На монтаже подстанции, мне предлагают. Буду готовиться за десятый.
— Ну, а дальше?
— Сообразить надо…
Вовка молчит, задумчиво курит. Потом говорит тихо, как бы не вслух, а про себя:
— Я же не один решаю.
— Ну, а если бы Фая в консерваторию поступать надумала — у тебя голос бы открылся? Бас или тенор?
— Шутишь, пап. А я всерьез.
- В списках спасенных нет - Александр Пак - О войне
- Сквозь огненные штормы - Георгий Рогачевский - О войне
- Жизнь моя, иль ты приснилась мне?.. - Владимир Богомолов - О войне
- Краткая история Великой Отечественной войны. Учебное пособие - Руслан Шматков - Детская образовательная литература / Историческая проза / О войне
- Присутствие духа - Марк Бременер - О войне
- Генерал Мальцев.История Военно-Воздушных Сил Русского Освободительного Движения в годы Второй Мировой Войны (1942–1945) - Борис Плющов - О войне
- За плечами XX век - Елена Ржевская - О войне
- «Максим» не выходит на связь - Овидий Горчаков - О войне
- В бой идут одни штрафники - Сергей Михеенков - О войне
- Алтарь Отечества. Альманах. Том 4 - Альманах Российский колокол - Биографии и Мемуары / Военное / Поэзия / О войне