Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вдоль дороги колосились пшеница, ячмень, овес. Пахло васильками.
— Знатный урожай зреет, — продолжал Махно, — и мужику сейчас не до войны, пропади она пропадом. Он знает: уберет зерно — будет сало и к салу. Кто бы ни властвовал. А просыплется хлеб — верный конец. Потому и мы подождем. Он помолотит снопы и с новой силой ухватится за ружье. Меня не проведешь. Я всю душу крестьянина вижу насквозь!
На станции Гуляй-Поле пыхтел красный бронепоезд имени какого-то Руднева.
— Кто командует? — спросил Махно у бойцов на перроне.
— Илья Ротштейн.
— Где он?
— Далеко. Снаряды добывает.
— А кто замещает?
К ним подошел крепыш в кожаной куртке, измазанной машинным маслом. Поинтересовался устало:
— Ищете?
— Я Батько Махно. А ты?
— Семенов. Слушайте, еле отбились от кадетского бронепоезда «Иван Калита».
— Та-ак, Семенов. Деникинцы наседают, и сдерживаем их только мы. Поэтому поступаешь в мое распоряжение. Других войск тут нет, — сказал Нестор и прибавил почти просительно: — Все ресурсы иссякли. Дай хоть ящик патронов.
— Вчера до ночи, слушайте, отмахивались от этого проклятущего «Калиты» и теперь тоже на мели, — уклончиво ответил Семенов, и видно было, что врет, боится нарушить приказ Троцкого: «За любую помощь Махно — расстрел!» — Уж извините, товарищи, могу отпустить лишь коробку. Эй, Петрушин, неси цинк!
Маруся стояла рядом и слышала весь разговор. «Господи, до чего же докатился грозный Батько! — думала злорадно. — Неужели возьмет? Какой позор!»
Петрушин принес цинковую коробку и держал ее, не зная, кому передать. На рельсах тяжело отдувался паровоз. Никифорова-Бржостэк даже отвернулась, чтоб не видеть крушения легенды о вожде: «Это же конец! Он ни на что… не годен. Клянчит, словно последний нищий. Да лети в бой, вырви из глотки, герой!»
— Оставьте себе цинк, — сказал Нестор. — Поехали на Гайчур. Там Ворошилов?
— Вроде бы.
— Тогда вперед, и только!
Бронепоезд ушел на северо-восток, где глухо ворчала канонада.
Станция Гайчур, 8-го июня, 15 час. 40 мин.
Штаб 14-й армии — Ворошилову.
Харьков, Предреввоенсовета — Троцкому.
Москва — Ленину, Каменеву
…Мною была послана телеграмма, в которой я заявлял о сложении с себя полномочий Начдива, просил прислать специальное лицо для приема от меня дел. Сейчас я вторично заявляю об этом и считаю обязанным себя дать нижеследующее объяснение.
Несмотря на то, что я неизменно вел ожесточенную борьбу с белогвардейскими бандами Деникина, проповедуя народу лишь любовь к свободе и самодеятельности, несмотря на глубокотоварищеские встречи и прощания со мной ответственных представителей Советской республики, сначала тов. Антонова, а затем тов. Каменева и Ворошилова, — в последнее время официальная Советская газета, а также партийная пресса коммунистов-большевиков распространяет обо мне ложные сведения. Меня называют и бандитом, и сообщником Григорьева, и заговорщиком… Враждебное поведение Центральной власти по отношению повстанчества с роковой неизбежностью ведет к кровавым событиям внутри трудового народа. Считаю это величайшим, никогда не прощаемым преступлением.
Начальник дивизии Махно.
Никто на эту телеграмму, как и прежде, не ответил. Ленин прочитал ее и черкнул: «В архив». Повстанцы же, сдав Гуляй-Поле, отчаянно отбивались винтовками-дубинами. Белые не вступали с ними в рукопашные схватки — расстреливали с дистанции. Зато по ночам махновцы брали свое. Их внезапные налеты на тачанках трудно было остановить, и села, участки железной дороги то и дело переходили из рук в руки. Тая и медленно откатываясь на запад, полки Батьки все-таки держали фронт около магистрали Мелитополь — Синельниково.
Кое-какую помощь им оказывали части Ворошилова. Для координации действий при его штабе работали махновские оперативники: Озеров (ему, израненному, не позволили уйти в отставку по рапорту), горячий и скорый на язык Михалев-Павленко, другие. Их всех внезапно арестовали.
Троцкий по-прежнему бесился, угрожал «выжечь партизанщину каленым железом». Но те, кто воевал, в том числе и Ворошилов, видели — сил для этого нет. Если слушать Льва Давидовича, с кем останешься? Тогда он спешно сколотил чрезвычайный трибунал и сцапал штабников. Весть об этом долетела и до станции Верхний Токмак, где собрались на последнее совещание соратники Махно.
— Окруженные заградотрядами, чекистами, мы не поддались на провокации, — говорил он уверенно. — Вопреки желанию Троцкого — толкнуть нас в объятия Деникина — стоим на своем. Пусть посмеет арестовать еще кого из нас — закатим ему такой скандал, что задрожит и Киев!
«Пустомеля, — раздраженно думала Мария Бржостэк. — Где же силы? Вон штаб заграбастали. Ану лети, спасай его, герой! Что ж ты сидишь в этой дыре и тявкаешь?» Нестор между тем продолжал:
— Наша дивизия должна повернуть штыки против… («Неужто скажет «комиссаров»? — не поверила Маруся), против своего тыла, где засели карательные отряды. Мы им предложим: идите на помощь против белогвардейцев или дайте дорогу на Херсонщину…
— Так они тебя и послушают! — не выдержала Маруся.
Махно даже не взглянул на нее, нервно потер нос пальцем и закончил:
— Надо выйти из перекрестного огня, отдохнуть, пополниться. Что скажете?
Не торопясь поднялся Василий Куриленко, тоже награжденный советским орденом.
— Моя разведка донесла, что белые выбили зарвавшуюся армию Дыбенко из Крыма. Она в панике бежит за Днепр и, потеряв голову, может треснуть по нашему тылу. Против красных я воевать не буду! — твердо заявил он. С открытым лицом, широкогрудый, отчаянно смелый Василий всегда говорил, что думал, и слово держал. С ним считались, к нему прислушивались. Он представлял приазовскую треть махновцев. «Значит, ее нет», — загнул Батько большой палец.
Встал Виктор Билаш.
— Нельзя бросать родных людей на растерзание. Потому пойдем под красный флаг.
«Еще треть долой!» — загнул Махно указательный палец. Это были его лучшие из лучших командиры, и хотелось заплакать от досады: «Вот она, преданность идее. Вот благодарность за все! Припекло — и разбегаются, как крысы».
— А мы остаемся. Сами по себе. Никакой Херсонщины, ни красных, ни белых! — угрюмо брякнул Петр Петренко — третий кремень из Батькиного войска. Нестор загнул безымянный палец.
Тогда поднялся Федор Щусь — последняя надежда:
— Мои хлопцы, вы знаете, из Дибривского лесу. Туда и подадимся.
«Это… крах! Вся борьба — коту под хвост. С кем же я остался? — приложив кулак ко лбу и покачиваясь, думал Махно. — Ничего-о, ничего-о, еще прибегут. Куда денутся, жеребчики? Если мы и правда представляем народ. А нет — туда нам и дорога!»
— Что ж вы-ы молчите, идейные братья? — спросил он с иронией, глядя на Петра Аршинова, Марка Мрачного. — Жива наша анархическая теория или сдохла благополучно? Захлебнулась свежим ветром революции! С кем вы? Когда побеждали, все с шумом летели в Гуляй-Поле. А сейчас — прочь? Поджав хвосты?
— Негоже так, Нестор Иванович, — попросил Аршинов, не поднимаясь. — Нам всем тяжело. Поступим разумно, как того требует момент и будущее.
— Чего же оно хочет? — ледяным тоном уточнил Батько.
— Вы отправили много телеграмм, писем Ленину, Троцкому. Всю суть изложили. А где они? Их опубликовали в «Правде», «Бедноте», «Известиях»? Нет. Атам миллионные тиражи, — отвечал Марк Мрачный. — Поэтому мы должны ехать в центры и нести о движении истину. Пусть и заграница узнает. В этом наша задача. Или вам нужен мой штык? Я его, извините, и в руках никогда не держал.
Командиры оживились. Что верно, то верно.
— Согласен, — кивнул Махно. — Только Гутмана-Эмигранта оставьте при мне с типографией. А ты, Маруся, куда?
Она игриво посмотрела по сторонам.
— Мы решили так…
— Кто это вы?
— Боевики. Разлетимся в три конца. Шуба с Чередняком отправляются в Сибирь, находят Колчака и кончают на месте.
— Крепко замахнулись! — поддел Петр Лютый. Он сидел не в первом ряду, но не спускал глаз с Батьки: жаль его было и хотелось хоть чем-то помочь, поддержать.
Маруся не обратила внимания на реплику, продолжала:
— Те, кто работал в мариупольской контрразведке у Левы Зиньковского: Петр Соболев, Яков Глазгон и Казимир Ковалевич, едут в Харьков и взрывают чеку, которая арестовала наш штаб. Затем в Москве поднимают на воздух Кремль.
Тут не выдержал Федор Щусь, хлопнул бескозыркой по колену.
— Постой, Мария. Тебе ж ничего не достанется!
Командиры захохотали, надрывно, нервно. Ее это не смутило.
— Мы с Витольдом и товарищами пробираемся в ставку Деникина через Крым. Напрямую не проскочить. И кончаем Верховного главнокомандующего. Вот так.
— Дай Бог нашему тэляти та вовка зйисты, — подвел итог Махно.
- Звон брекета - Юрий Казаков - Историческая проза
- Степан Разин. Книга первая - Степан Злобин - Историческая проза
- Золото бунта - Алексей Иванов - Историческая проза
- Cамарская вольница. Степан Разин - Владимир Буртовой - Историческая проза
- Осколок - Сергей Кочнев - Историческая проза
- Белое солнце пустыни - Рустам Ибрагимбеков - Историческая проза
- Окровавленный трон - Николай Энгельгардт - Историческая проза
- Дорога издалека (книга вторая) - Мамедназар Хидыров - Историческая проза
- Золото Югры - Владимир Дегтярев - Историческая проза
- Марш - Эдгар Доктороу - Историческая проза