Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заболоцкий воздействует не только поэтически, но и поведенчески. В большей части "Столбцов" среди конкретных образов — умозаключение общего свойства и нравоучительного характера: поэтика басни. В голос художника вплетается голос резонера. Это вмешательство часто проходит мимо: невиданная яркость основной ткани затмевает басенную дидактику. Так, на картине Пиросмани сбоку написано: "Миланер бездетный, бедная с детами", но мы его любим не за надпись, а за живопись.
В первом же "Столбце" нарисованная поэтом картинка поясняется: "И всюду сумасшедший бред" ("Белая ночь"). Мораль, как и положено, обычно завершает стихотворение: "Так он урок живой науки / Душе несчастной преподал" ("Незрелость"); "Я продолжаю жизнь твою, / Мой праведник отважный" ("На лестницах"); "И смеется вся природа, / Умирая каждый миг" ("Прогулка"). Но может и открывать стихотворение, сразу провозглашая: "В жилищах наших / Мы тут живем умно и некрасиво" ("В жилищах наших"); "И вот, забыв людей коварство, / Вступаем мы в другое царство" ("Рыбная лавка"). Есть "Столбцы"-нравоучения целиком - "Искушение", "Вопросы к морю", "Предостережение". Есть, наконец, прямое указание, с подлинным именем, без псевдонимов: "Как сон земли благополучной, / Парит на крылышках мораль" ("Свадьба").
Из позднего Заболоцкого ушли гротеск, эксцентрика, парадоксальная метафора. Но сознательное нарушение логики — его фирменный знак — осталось. Осталось и вот это — мораль.
Точно и убедительно ситуацию "двух Заболоцких" обрисовал за столетие до этого его любимый Баратынский, который писал Пушкину: "Я думаю, что у нас в России поэт только в первых, незрелых своих опытах может надеяться на большой успех. За него все молодые люди, находящие в нем почти свои чувства, почти свои мысли, облеченные в блистательные краски. Поэт развивается, пишет с большою обдуманностью, с большим глубокомыслием; он скучен офицерам, а бригадиры с ним не мирятся, потому что стихи его все-таки не проза".
Заболоцкий 50-х попал между офицерами и бригадирами. Тот же Баратынский: "Но не найдет отзыва тот глагол, / Что страстное земное перешел". "Столбцы" и есть "страстное земное".
Все-таки нет раздела между "двумя Заболоцкими". Заманчиво считать, что из одного человека получились два поэта. Но по такой калькуляции и Лермонтовых — двое. И Пастернаков. И Георгиев Ивановых. Еще многолюднее в музыке или живописи, где следовало бы насчитать двух-трех Стравинских, а Пикассо — не меньше полудюжины.
Заболоцкий остался тем же. На стилистическом уровне — пластичность слова. На мировоззренческом — натурфилософия, пантеизм. На этическом — дидактика. И ранний, и поздний, он вызывает недоуменные вопросы. Виртуозная образность 20-х — как он это изобретает? Нравоучительный пафос 50-х — почему ему можно? Почему ему одному— можно?
ФИЗИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ
Николай Заболоцкий 1903-1958
Где-то в поле возле Магадана,Посреди опасностей и бед,В испареньях мерзлого туманаШли они за розвальнями вслед.От солдат, от их луженых глоток,От бандитов шайки воровскойЗдесь спасали только околодокДа наряды в город за мукой.Вот они и шли в своих бушлатах —Два несчастных русских старика,Вспоминая о родимых хатахИ томясь о них издалека.Вся душа у них перегорелаВдалеке от близких и родных,И усталость, сгорбившая тело,В эту ночь снедала души их.Жизнь над ними в образах природыЧередою двигалась своей.Только звезды, символы свободы,Не смотрели больше на людей.Дивная мистерия вселеннойШла в театре северных светил,Но огонь ее проникновенныйДо людей уже не доходил.Вкруг людей посвистывала вьюга,Заметая мерзлые пеньки.И на них, не глядя друг на друга,Замерзая, сели старики.Стали кони, кончилась работа,Смертные доделались дела...Обняла их сладкая дремота,В дальний край, рыдая, повела. Не нагонит больше их охрана,Не настигнет лагерный конвой,Лишь одни созвездья МагаданаЗасверкают, став над головой.
1956
За два года до "Магадана", при жизни Заболоцкого не напечатанного, он написал стихотворение "Ходоки" — в том же дорожном жанре, тем же размером, пятистопным хореем, с такими же безударными первой и четвертой стопами: полный ритмический близнец. Сын поэта рассказывает, что для участия в альманахе "Литературная Москва" подборку стихов Заболоцкого следовало для надежности укрепить идейно, и приводит объяснение отца: "Нужно мне было написать стихотворение о Ленине. Я подумал, что бы я мог о нем сказать, не кривя душой. И нашел ту тему, которая всегда была мне близка, — написал о крестьянах".
Трое ходоков, в отличие от двоих под Магаданом, дошли. И то сказать — те только направлялись за мукой, а у этих мучные изделия были с собой, и они даже поделились с хозяином Смольного: "И в руках стыдливо показались / Черствые ржаные кренделя. / С этим угощеньем безыскусным / К Ленину крестьяне подошли. / Ели все. И горьким был и вкусным / Скудный дар истерзанной земли".
Люди те же. Старики потому и замерзли от слабости в поле под Магаданом, что отдали в Смольный свои кренделя. И земля в этих кощунственных близнецах — "Ходоках" и "Магадане" — одна и та же, узнаваемая: скудная, истерзанная. Вот небо над землей — "дивная мистерия", но не имеющая никакого отношения к человеку. Поразительно, какими жестоко безразличными предстают космос и природа в поздних, после "Столбцов", стихах пантеиста и анимиста Заболоцкого.
"Разумной соразмерности начал / Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе / Я до сих пор, увы, не различал".
"Природа, обернувшаяся адом, / Свои дела вершила без затей...".
"Природы вековечная давильня / Соединяла смерть и бытие...".
"И все ее беспомощное тело / Вдруг страшно вытянулось и оцепенело..." "Ее" — это реки. Жуткая смерть замерзающего водного потока описана с такой невиданной пластичностью, что неловко употреблять термин "антропоморфизм" — слышно и видно, что для Заболоцкого в самом деле нет различия: "И речка, вероятно, еле билась, / Затвердевая в каменном гробу".
У его любимых Тютчева и Баратынского природа тоже равнодушна. Это тютчевский небесный театр над Магаданом: "Одни зарницы огневые, / Воспламеняясь чередой, / Как демоны глухонемые, / Ведут беседу меж собой". Ничего не слыша, объясняются на своей азбуке — но все же элегически, а не свирепо. Заболоцкий пошел дальше Тютчева и Баратынского. Их метафизика у него переходит в физику, умозрительность оборачивается повседневностью — лагерем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Калейдоскоп жизни - Всеволод Овчинников - Биографии и Мемуары
- Петр Великий и его время - Виктор Иванович Буганов - Биографии и Мемуары / История
- Неизвестный В.Я. Пропп. Древо жизни. Дневник старости - Владимир Яковлевич Пропп - Биографии и Мемуары / Литературоведение
- Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
- Послание сверчку. Стихи и поэмы - Петр Межурицкий - Биографии и Мемуары
- Оно того стоило. Моя настоящая и невероятная история. Часть II. Любовь - Беата Ардеева - Биографии и Мемуары
- Любовь к далекой: поэзия, проза, письма, воспоминания - Виктор Гофман - Биографии и Мемуары
- Любовь к далекой: поэзия, проза, письма, воспоминания - Виктор Гофман - Биографии и Мемуары
- Любовь к далекой: поэзия, проза, письма, воспоминания - Виктор Гофман - Биографии и Мемуары
- Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале - Александр Воронцов-Дашков - Биографии и Мемуары