– Так вот, значит… Теперь вы сами видите, – продолжал он, – по поручению начальника УНКВД я должен научить вас будущей работе. С этого и начну. До выборов в Верховный Совет осталась одна неделя. Трудящиеся будут голосовать за кандидатов блока коммунистов и беспартийных. Под моим руководством мы вместе с вами должны обеспечить безопасность нашего избирательного участка. К нам же прикреплены еще курсанты школы милиции. Им вверена охрана и наблюдение вне помещения, а наша задача – вести работу среди членов избирательной комиссии и внутри помещения, где будут голосовать. Я постараюсь каждому из вас дать индивидуальное задание.
Передохнув и все окидывая нас испытующим взглядом, Яневич продолжал:
– Вам известно, что в последние дни мы арестовали около пяти тысяч вредного элемента, но не думайте, что это – все. Нет, таких субъектов кругом полно. Чтобы вы убедились в этом лично, я буду вызывать арестованных к себе, при вас, и вы услышите их собственные признания. Это же будет для вас практикой по части ведения допросов. Завтра придете сюда ровно в 8 часов. Ждать не станете – я дам на вас заказ в бюро пропусков. Возьмите вот – пропуск на выход отсюда и – до завтра!..
ПРОДОЛЖАЕМ ПРАКТИКОВАТЬСЯ
На следующее утро, ровно в 8 часов, мы были снова здесь. Наш «инструктор» встретил нас у подъезда с готовым пропуском. В комнате своей он еще минут пять втолковывал нам необходимость быть бдительными, а потом надел шинель, затянулся ремнем с висевшей на нем кобурой и, не глядя на нас, потупив голову, как бы подчеркнуто секретно, открыл ящик письменного стола и вынул револьвер. Уложив его в кобуру, усмехнулся.
– От этакой штуки ни один гад живым не уйдет…
Он явно рисовался перед нами, то выпячивая грудь, то гибко поворачиваясь. Затем все вышли, чтобы ехать на избирательный участок. По совпадению, в этом участке находился и дом, где квартировал мой Григорий Федорович Корнеев, а помещение для голосования было неподалеку от этого дома.
Сначала мы были подробно ознакомлены с помещением. По левую сторону – подмостки, как бы сцена. За нею, вдоль стены, были сооружены кабинки. Посреди комнаты стояла урна. Начался общий предварительный инструктаж, с предварительной «расстановкой сил». Мне было поручено наблюдение за избирающими в их пути к кабинкам с бюллетенями в руках.
– Разрешите доложить, товарищ начальник!
– Да.
– Я, до поступления в школу, жил тут рядом, и многие мои знакомые знают, что я учусь в школе НКВД. Удобно ли будет показываться им здесь в гражданском платье, да еще и стоять без видимого дела?
– Вы правы, товарищ Бражнев, – ответил Яневич. – Я подумаю, а завтра скажу вам, чем занять вас.
Часть курсантов была рассажена за столом и практиковалась в выдаче бюллетеней. Это – те, кому поручалось наблюдение за самой комиссией. Другие курсанты (их задача – кабины) изображали собою избирателей. Когда «избиратель» подходил к столу, «член комиссии» вежливо спрашивал: фамилию, имя, отчество, адрес, избирательный номер, документ. Тут требовалось – пристально смотреть в глаза. Вручив бюллетень, «избирателя» провожали до кабины, услужливо предлагая карандаш (в кабинах карандаши имелись), а по выходе из кабины он не сопровождался до урны – ему на нее показывали, а стоявшие около урны перенимали «избирателя» глазами и следили до момента, когда бюллетень будет опущен.
После репетиции, прошедшей в общем, как по маслу, мы были отпущены до следующего дня. Дней пять такие репетиции продолжались с все более точным инструктажем. Вдруг однажды, часов в 10 вечера, нашу группу вызвали к начальнику школы: ровно в 24.00 мы должны явиться к тому же сержанту Яневичу.
Яневич был весел, слегка под хмельком.
– Ну, вот и прибыли! – встретил он нас. – Сегодня покажу вам кое-что новенькое. Будете присутствовать на допросах. На первый раз – допрашиваю я, а вы учитесь. Будьте внимательны – следующий раз допрашивать будете сами. Начальник управления приказал, чтобы каждый курсант научился технике ведения допроса.
Взяв телефонную трубку, Яневич распорядился, чтобы арестанта привели.
– Доставьте-ка мне того старого обалдуя, – сказал он в трубку, – да, того самого… Я ему слегка ребра прощупаю.
Смеясь, Яневич положил трубку и сказал нам:
– Пошли!
Пройдя коридорами и лестницами, мы спустились в подвал и вошли в камеру № 276. Включили свет. Камера была, приблизительно, шесть на шесть метров, без окон, стены и дверь обиты войлоком, слегка побеленным. В левом дальнем углу – стол, по обе стороны которого были расставлены стулья. На двери, с внутренней ее стороны, висел лист бумаги, размером метр на восемьдесят сантиметров, забрызганный чернильными точками в огромном количестве.
Я недоуменно глянул на эту «картину».
– Удивлены? – весело спросил Яневич. – Сейчас увидите…
Открылась дверь, на пороге застыл чекист с двумя треугольниками в петлицах.
– Можно заводить, товарищ начальник?
– Да, – коротко бросил в ответ Яневич и кинулся к двери.
В камеру ввели человека, которого мы не успели разглядеть – так быстро Яневич повернул его лицом к двери.
– Стой, как я тебя учил! – приказал Яневич и сунул арестанту спичку. Тот, не оборачиваясь, стал отмеривать спичкой расстояние от двери – 16 спичек – после чего остановился.
– Голову вперед, руки по сторонам, задницу назад! Забыл, что ли?! – заорал чекист во всю глотку. Сбавив тон до нормального, Яневич приказал. – Теперь считай! Да громче, громче! Посмотрю, сколько за полчаса насчитаешь…
Оказывается, считать надо было чернильные точки на том листе, что висел на двери.
Я посмотрел на курсантов: на их лицах отражалась ненависть к Яневичу и его подручному. Такого «допроса» мы, конечно, не ожидали. Яневич же, развалившись на стуле, превесело и предовольно ухмылялся. Несчастный считал, считал, считал… Вот он начал сбиваться, и тут же дверь распахнулась, ударив арестанта в лицо. Он упал, обливаясь кровью. Яневич встал, взял графин с водой и начал поливать голову жертвы. Когда тот пришел в себя, его подняли, я узнал в нем инженера авиамоторов Лаврина. Встреча!
Узнать-то я его узнал, но – с трудом и ужасом: на месте лица, кровавая масса, синяки и рваные раны на щеках, глаза – еле заметные отверстия, оправленные сплошной опухолью. Было жутко не только видеть его, но и заговорить с ним.
– Будешь признаваться? – крикнул садист.
– Я ни в чем не виноват, – тихо ответил Лаврин.
– Ага, не виноват?.. Раз, раз, раз, – Яневич бил инженера по лицу крепко сжатым кулаком, по этой опухоли, по этим ранам.
Устоять голодный и измученный человек не мог – через минуту он уже снова лежал на полу, а мерзавцы стали бить его ногами.
Курсанты, как по команде, вскочили и оттеснили садистов. По их лицам было видно, что они почти готовы убить Яневича, но – только почти: страх привит всей советской действительностью, еще там – «на воле», «на гражданке».
Мгновенно растворилась дверь, и вошли двое вооруженных рядовых – должно быть, они наблюдали каким-то образом происходящее в камере. Они унесли избитого. Мы же, немедленно получив обратный пропуск, отправились домой. На следующий день «практики» не было, не было и классных занятий. Курсанты сходились группами, делясь недавними впечатлениями. Каждый имел что-нибудь такое, что взбудоражило его душу и сознание.
Виденное лично мною было «пустяком» в сравнении с тем, что пришлось видеть и пережить многим другим курсантам.
Курсант Майсюк рассказывал:
– Я попал к старшему оперуполномоченному, младшему лейтенанту госбезопасности Фридману. Принял прекрасно и папиросами угостил. Потом повел по закоулкам НКВД в темноту, где понадобился электрический фонарик. Добрались до одной комнаты. Комната как комната, столы и стулья. Но сразу видно, что тут и приспособления для пыток. У одной из стен – мраморная доска и перед нею стул, с наглухо прикрепленными к полу ножками. Над стулом свисало множество проводов. Фридман подмигнул нам:
– Вот аппаратик! А?
Подошел к столу, нажал какую-то кнопку, появился рядовой чекист. Фридман подмигнул и ему. Тот вышел и вскоре привел арестанта лет сорока, должно быть, но измученного так, что и семьдесят лет дашь ему: скелет, кожа да кости, небритый, грязный, чуть на ногах держится.
Майсюк вздохнул и, прервав рассказ, обратился к нам – взволнованно и почти плача:
– Неужели и мы станем так «работать»?.. Я заявлю начальнику школы. Так нельзя же!
Оправившись, рассказчик продолжал:
– Будешь признаваться? – спросил младший лейтенант.
– В чем?
– Не знаешь разве?
– Нет.
– Сколько ты получал от английской разведки? Какое они дали тебе задание?
– О чем вы говорите? – воскликнул арестант и заплакал.
– Не реветь! Москва слезам не верит. Не признаешься, я покажу тебе кузькину мать – вот, при курсантах. Это будущие чекисты. Ну?
