Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В гостях
(Петербург)
Холостой стаканчик чаю(Хоть бы капля коньяку),На стене босой Толстой.Добросовестно скучаюИ зеленую тоскуЗаедаю колбасой.
Адвокат ведет с коллегойСпециальный разговор.Разорвись – а не поймешь!А хозяйка с томной негой,Устремив на лампу взор,Поправляет бюст и брошь.
«Прочитали Метерлинка?» – «Да. Спасибо, прочитал…» – «О, какая красота!»И хозяйкина ботинкаВзволновалась, словно в шквал.Лжет ботинка, лгут уста…
У рояля дочь в реформе,Взяв рассеянно аккорд,Стилизованно молчит.Старичок в военной формеПрежде всех побил рекорд —За экран залез и спит.
Толстый доктор по ошибкеЖмет мне ногу под столом.Я страдаю и терплю.Инженер зудит на скрипке.Примирясь и с этим злом,Я и бодрствую, и сплю.
Что бы вслух сказать такое?Ну-ка, опыт, выручай!«Попрошу… еще стакан…»Ем вчерашнее жаркое,Кротко пью холодный чайИ молчу, как истукан.
<1908>Европеец
В трамвае, набитом битком,Средь двух гимназисток, бочком,Сижу в настроенье прекрасном.
Панама сползает на лоб.Я – адски пленительный сноб,В накидке и в галстуке красном.
Пассаж не спеша осмотрев,Вхожу к «Доминику», как лев,Пью портер, малагу и виски.
По карте, с достоинством емСосиски в томате и крем,Пулярдку и снова сосиски.
Раздуло утробу копной…Сановный швейцар предо мнойТолкает бесшумные двери.
Умаявшись, сыт и сонлив,И руки в штаны заложив,Сижу в Александровском сквере.
Где б вечер сегодня убить?В «Аквариум», что ли, сходить?Иль, может быть, к Мери слетаю?
В раздумье на мамок смотрю,Вздыхаю, зеваю, курюИ «Новое время» читаю…
Шварц, Персия, Турция… Чушь!Разносчик! Десяточек груш…Какие прекрасные грушки!
А завтра в двенадцать часовНа службу явиться готов,Чертить на листах завитушки.
Однако: без четверти шесть.Пойду-ка к «Медведю» поесть,А после – за галстуком к Кнопу.
Ну как в Петербурге не жить?Ну как Петербург не любитьКак русский намек на Европу?
<1910>Мухи
На дачной скрипучей верандеВесь вечер царит оживленье.К глазастой художнице ВандеСлучайно сползлись в воскресеньеПровизор, курсистка, певица,Писатель, дантист и девица.
«Хотите вина иль печенья?» —Спросила писателя Ванда,Подумав в жестоком смущенье:«Налезла огромная банда!Пожалуй, на столько барановНе хватит ножей и стаканов».
Курсистка упорно жевала.Косясь на остатки от торта,Решила спокойно и вяло:«Буржуйка последнего сорта».Девица с азартом макакиСмотрела писателю в баки.
Писатель, за дверью на полкеНе видя своих сочинений,Подумал привычно и колко:«Отсталость!» И стал в отдаленье,Засунувши гордые рукиВ триковые стильные брюки.
Провизор, влюбленный и потный,Исследовал шею хозяйки,Мечтая в истоме дремотной:«Ей-богу, совсем как из лайки!..О, если б немножко потрогать!»И вилкою чистил свой ноготь.
Певица пускала руладыВсё реже, и реже, и реже.Потом, покраснев от досады,Замолкла: «Не просят! Невежи…Мещане без вкуса и чувства!Для них ли святое искусство?»
Наелись. Спустились с верандыК измученной пыльной сирени.В глазах умирающей ВандыЛюбезность, тоска и презренье:«Свести их к пруду иль в беседку?Спустить ли с веревки Валетку?»
Уселись под старой сосною.Писатель сказал: «Как в романе…»Девица вильнула спиною,Провизор порылся в карманеИ чиркнул над кислой певичкойБенгальскою красною спичкой.
<1910>«Смех сквозь слезы»
(1809–1909)
Ах, милый Николай Васильич Гоголь!Когда б сейчас из гроба встать ты мог,Любой прыщавый декадентский щегольСказал бы: «Э, какой он, к черту, бог?Знал быт, владел пером, страдал. Какая редкость!А стиль, напевность, а прозрения печать,А темно-звонких слов изысканная меткость?..Нет, старичок… Ложитесь в гроб опять!»
Есть между ними, правда, и такие,Что дерзко от тебя ведут свой тусклый родИ, лицемерно пред тобой согнувши выи,Мечтают сладенько: «Придет и мой черед!»Но от таких «своих», дешевых и развязных,Удрал бы ты, как Подколесин, чрез окно…Царят! Бог их прости, больных, пустых и грязных,А нам они наскучили давно.
Пусть их шумят… Но где твои герои?Все живы ли, иль, небо прокоптив,В углах медвежьих сгнили на покоеПод сенью благостной крестьянских тучных нив?Живут… И как живут! Ты, встав сейчас из гроба,Ни одного из них, наверно б, не узнал:Павлуша Чичиков – сановная особаИ в интендантстве патриотом стал, —
На мертвых душ портянки поставляет(Живым они, пожалуй, ни к чему),Манилов в Третьей Думе заседаетИ в председатели был избран… по уму.Петрушка сдуру сделался поэтомИ что-то мажет в «Золотом руне»,Ноздрев пошел в охранное – и в этомНашел свое призвание вполне.
Поручик Пирогов с успехом служит в ЯлтеИ сам сапожников по праздникам сечет,Чуб стал союзником и об еврейском гвалтеС большою эрудицией поет.Жан Хлестаков работает в «России»,Затем – в «Осведомительном бюро»,Где чувствует себя совсем в родной стихии:Разжился, раздобрел, – вот борзое перо!..
Одни лишь черти, Вий да ведьмы и русалки.Попавши в плен к писателям modernes[2],Зачахли, выдохлись и стали страшно жалки,Истасканные блудом мелких скверн…
Ах, милый Николай Васильич Гоголь!Как хорошо, что ты не можешь встать…Но мы живем! Боюсь – не слишком много льНам надо слышать, видеть и молчать?
И в праздних твой, в твой праздник благородный,С глубокой горечью хочу тебе сказать:«Ты был для нас источник многоводный,И мы к тебе пришли теперь опять, —Но «смех сквозь слезы» радостью усталойНе зазвенит твоим струнам в ответ…Увы, увы… Слез более не стало,И смеха нет».
1909Стилизованный осел
Ария для безголосых
Голова моя – темный фонарь с перебитымистеклами,С четырех сторон открытый враждебным ветрам.По ночам я шатаюсь с распутными пьянымиФеклами,По утрам я хожу к докторам.Тарарам.
Я волдырь на сиденье прекрасной российскойсловесности,Разрази меня гром на четыреста восемь частей!Оголюсь и добьюсь скандалезно-всемирнойизвестности,И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей.
Я люблю апельсины и всё, что случайно рифмуется,У меня темперамент макаки и нервы как сталь.Пусть любой старомодник из зависти злитсяи дуетсяИ вопит: «Не поэзия – шваль!»
Врешь! Я прыщ на извечном сиденье поэзии,Глянцевито-багровый, напевно-коралловый прыщ,Прыщ с головкой белее несказанно жженоймагнезииИ галантно-развязно-манерно-изломанный хлыщ.
Ах, словесные тонкие-звонкие фокусы-покусы!Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу.Кто не понял – невежда. К нечистому!Накося-выкуси.Презираю толпу. Попишу? Попишу, попишу…
Попишу животом, и ноздрей, и ногами, и пятками,Двухкопеечным мыслям придам сумасшедшийразмах,Зарифмую всё это для стиля яичными смяткамиИ пойду по панели, пойду на бесстыжих руках…
<1908>Недоразумение
Она была поэтесса,Поэтесса бальзаковских лет.А он был просто повеса,Курчавый и пылкий брюнет.
Повеса пришел к поэтессе.В полумраке дышали духи,На софе, как в торжественной мессе,Поэтесса гнусила стихи:
«О, сумей огнедышащей ласкойВсколыхнуть мою сонную страсть.К пене бедер за алой подвязкойТы не бойся устами припасть!
Я свежа, как дыханье левкоя…О, сплетем же истомности тел!»Продолжение было такое,Что курчавый брюнет покраснел.
Покраснел, но оправился быстроИ подумал: была не была!Здесь не думские речи министра,Не слова здесь нужны, а дела…
С несдержанной силой кентавраПоэтессу повеса привлек,Но визгливо-вульгарное: «Мавра!!» —Охладило кипучий поток.
«Простите… – вскочил он. – Вы сами…»Но в глазах ее холод и честь:«Вы смели к порядочной даме,Как дворник, с объятьями лезть?!»
Вот чинная Мавра. И задомУходит испуганный гость.В передней растерянным взглядомОн долго искал свою трость…
С лицом белее магнезииШел с лестницы пылкий брюнет:Не понял он новой поэзииПоэтессы бальзаковских лет.
<1909>Переутомление
- Стихи и поэмы - Константин Фофанов - Поэзия
- Поэмы и стихотворения - Уильям Шекспир - Поэзия
- Борисоглебский, 6. Из лирического дневника 1914—1922 - Марина Цветаева - Поэзия
- Поэма воздуха - Марина Цветаева - Поэзия
- Отрывки из "Большого завещания" и баллады - Франсуа Вийон - Поэзия
- «Под этим небо черной неизбежности…» - Юрий Трубецкой - Поэзия
- Стихотворения. Поэмы. Драматические произведения. - Марина Цветаева - Поэзия
- Попытка ревности - Марина Цветаева - Поэзия
- Дайте мне в руки гитару (сборник) - Капитан Ураган - Поэзия
- Незнакомка (Лирическая драма) - Александр Блок - Поэзия