Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приноси чего послаще.
С весёлым, посмеятельным укором ответ кладёт парень:
Ах, девочки, что за нация!
Десять тысяч поцалуев — спекуляция!
— Кому десять тысяч… А кому ни одного… — противно нудила Лушка. — Справедливка где-тось заблудилась… Ну и блуди… Что мне, совсем край подпал уж замуж невтерпёж? А-а… Где уж нам уж выйтить замуж? Мы уж так уж как-нибудь…
И расстроенно, в печали проронила по слогам:
На узенькой на лавочке
Сидят все по парочке.
А я, горька сирота, —
На широкой, да одна…
— Это дело исправимо, плакуша. Так, значит, не видит тебя? — подворачиваю к нашему давешнему разговору. — Выше, подруженция, нос! Теперь завидит! Объяснились мы с ним нынче. По-олный дала я ему отвал.
— Не каяться б…
— Ни в жизнь!
Мы вошли в радушинскую калитку.
Из будки выскочил пёс с телка. Потянулся. Лизнул мне руку — поздоровался. Знает своих.
Снова доплескалось ло нас девичье пение. Жалобистый голосок:
— Полюбил меня и бросил,
Я теперь плыву без весёл…
Уже на порожках остановила я Лушу. Усмехнулась:
— Ну, горюешь по своим вёслам?.. А что… Раз по сердцу, чего, поспелочка, теряться? Ловкий подбежал случай… Не выпуска-а-ай, Жёлтое, такого раздушатушку!
— Ну-у… Ты, посмешница, всё с хохотошками. Всё б тебе подфигуривать[58]. А я, не пришей рукав, что, сама навяливайся? И как?.. Так и фукни в глаза: «Здрасте, Михал Ваныч! Знаете ли вы, что я выхожу за вас замуж?!»
— Чего мелешь? Иль у тебя чердак потёк? Не модничай!
— Всё одно поздно уже. Чё в пустой след лясы строчить? Впозаранок, на краснице[59], встанет, поспасибничает да и кугу-у-ук! Аля-улю на Губерлю!
— Не спорю. Встать-то он встанет. Никуда не денется. Выгостит до утра. А вот по части поезда… Это ещё как мы, подружушка, возрешим.
— Нет уж, Нюр. Ничё не надо решать.
— Понимаю… Ты не айдашка[60] какая… Не рука тебе, поскакуха, с ним первой заговаривать. Неловко самой барнаулить…[61] Так на что ж тогда я? Кто я тебе? Названая сестра иль пустое место? Шуткой, пробауткой — это уж моя печалька как! — кину про тебя словко. А там как знай…
— Не надо, Нюра. Направде. Навовсе ничего не надо.
— Да иди ты в баню тазики пинать![62] Я ж слышу, односумушка[63], не от своего сердца несёшь шелуху[64]. Тихо. Котёл свой допрежь времени не вари. Не лезь, чехоня[65], поперёд. Я старшей тебя?
— Ну?
— Не нукай, скорослушница. Отвечай.
— Ну… На месяц.
— Вот именно! Подчиняйся-ка, голуба, старшинству. Айда спатеньки. Утро вечера умнее.
Утром чем свет, наранках, бегу я назад. Сочиняю развесёлые планы, как это свергнутому я раздушатушке своему стану экивоками подпихивать Лушку, ан вижу: мама и Михаил рыщут по двору с лампой.
В серёдке у меня всё так и захолонуло.
— Чего, — насыпаюсь с расспросами, — днём с огнём в две руки ищете?[66]
— У м-ме-ня, Н-н-ню-ра… к-ко-шель… с день… га… — ми… п-п-п-про… пал… В-в-вот… Л-л-лихота какая…Всёшко о-о-обрыскали… Н-н-ну… В к-к-аких ещё в чертях по-од… з-з-заколодками[67] и-и-искать?..
Михаил сильно заикался.
Помалу я стала понимать, что спеклось что-то ужасное.
На нём не было лица… Убитый, оторопелый, белее по— лотна, стоял он на свежем, — ночью, только вот выпал, — первом молодом снегу и совсем не чувствовал холода, совсем не видал себя, совсем не видал того, что одна нога была в лаковом сапоге, а другая лишь в бумажном носке.
Где-то далече, за горой, глухо, будто со дна земли, за— слышался протягливый паровозный гудок. (Мы жили тогда от путей метрах так в полусотне. Никак не дальше.)
На ту минуту вернулась наша хозяйка.
По нашей по нужде квартирничали мы у одних моло— дых. Как-то так сложилось… Держались впрохолодь, не всхожи были с ними…[68] Никогда молодайка с лубочными глазками[69] — за кроткий нрав и смазливую внешность её звали куклёнком — никуда не носила своего кричливого мальца (детей у них больше не было). А тут притемно ушуршала с ним вроде как к своей к свекрухе и вот выщелкнулась.
Гадать нечего.
Подозрение легло на эту большеухую лису.
— Пеняй на свою на доблестну невестушку! — окусилась смиренная кукла. А самой злой румянец в лицо плесканул. — Эт она, твоя сродная любимушка, твой жа капиталец по — родственному подгýндорила[70] с большого доброчестия. Тепере и не жалае за тебя. Приспосо — о — обчивая курёнка!
— Мерзавица! — открикнул Михаил. — Нечеуху[71] горо дишь, кощуница! Иль ты пердунца[72] хватила? Мор бы тебя взял, кружная овца![73] Не верю твоим клеветным словам, дрянца ты с пыльцой! Бреховня! Я пихнусь в сельсовет! На тебя заявлю, блудячая ты вяжихвостка! И тебя враз упакуют![74]
Обточила баширница[75] Михаила незнамо каким этажом и даль орёт:
— Оя! Кляп тебе в дыхало! Да греби ты отсюда! Нагнал морозу… Выпужал до смерточки, молневержец… До лампадки мне все твои погрозы! Так я и затарахтела перед тобой своим попенгагеном![76] Да заявляй хоша в пять сельсоветов, укоротчик! Греми своей крышкой эсколь угодно, персюковый козёл![77] Мамишну[78] свою попугай! А я навету не боюсь. Как уметил один умный дядько, «движущееся колесо собаки не обгадят»! Куда хошь и чего хошь лепи. Не дёржим. Только мы упрёмся — она спёрла! — И шатоха лошадино выкорячила зад. — Она! Она-с!
Михаил поднял усталые шальные глаза.
— Раз ты, Н-н-нюра, н-н-не идёшь… Р-р-раз д-д-деньги п-п-пропали… Остался на эфесе ножки свеся…[79] Что ж мне?.. Ззагнать с себя всё до нитоньки и вертаться б-б-бобылём?.. За такущее тятяка по головушке не погладит… Сезон! Сезон же увесь в поту арабил!.. Как проклятый… И в одну ночь опал достатком! Обтрясли… Нет, нет, нет уж!.. Нет уж!! Пускай лучше мои костыньки в Крюковку свезут, чем так! — дурным голосом рявкнул Михаил. — Ко всем лешим заявления!.. Ко всем лешим деньги!.. Он нас рассудит! — ткнул в огне рукой в сторону поезда.
А поезд уже грохотал навблизях. В упор так летел. Будто сам сатана выкинул его стрелой из лука-поворота.
И наперехватки вихрем пожёг Михаил к рельсам.
Что было во мне мочушки стеганула я следом.
В слезах ору во весь рот:
— Не смей!.. Не с-с-смей!!..
Машинист подал сигнал. Зычный. Тягучий.
Не знаю, что подхватило меня, не знаю, какая сила подтолкнула меня, только
- Оренбургский платок - Анатолий Санжаровский - Классическая проза
- Возвращение - Ги Мопассан - Классическая проза
- Собрание сочинений. Т. 22. Истина - Эмиль Золя - Классическая проза
- И огонь пожирает огонь - Эрве Базен - Классическая проза
- Том 24. Наш общий друг. Книги 1 и 2 - Чарльз Диккенс - Классическая проза
- Том 25. Наш общий друг. Книги 3 и 4 - Чарльз Диккенс - Классическая проза
- Большой пожар - Рэй Брэдбери - Классическая проза
- Сиденья для королей - О. Генри - Классическая проза
- Кнульп. Демиан. Последнее лето Клингзора. Душа ребенка. Клейн и Вагнер. Сиддхартха - Герман Гессе - Классическая проза
- Записки из мертвого дома - Федор Достоевский - Классическая проза