Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так и на этот раз… Подстрелил кто-то второпях мать, а с ней был маленький тюлененок, дня два только как родился.
Прибежали тут зверобои на лед, стали убитых тюленей к берегу тащить. Мать тюлененка тоже потащили вместе с другими в амбар, где тюленей разделывают. А тюлененок остался один на льду, заплакал и пополз за матерью. Дрожит, нюхает ее след, ластами перебирает, хвостом себе помогает и ползет быстро, как только может.
Зверобоев трое было – два пожилых, а один молодой парень, глупый еще, насмешник. Увидел он тюлененка, засмеялся и прицелился в него из винтовки, убить хотел тоже. У него еще патрон в стволе остался, и очень выстрелить хотелось. Но старый зверобой дядя Зосим не позволил, ударил парня по руке.
– Чего ты, дурак, делаешь! – сказал он и сморщился. – Это же дите махонькое…
Стоят зверобои на морозе и уж поостыли немного от горячки, уж замерзли, в избу хочется – в избе тепло, чай на печке кипит, – а уйти все не решаются. И тюлененок перед ними лежит на снегу, шевелится, смотрит на них, как человек, как ребенок.
Крохотным он был и желтого цвета. Все в нем было маленькое: головка точеная, тельце, шейка… Но удивительней всего были его глаза. Таких больших черных глаз нет ни у кого больше. И такая тоска была в этих глазах, такое горе, такие крупные слезы катились по мордочке, что невозможно было на него смотреть.
Поморы люди суровые. Всю жизнь тюленей бьют, а летом рыбу ловят: семгу, треску, селедку. В тихую погоду и в штормы одинаково по морю ходят на маленьких мотоботах, сами не раз в глаза смерть видали. Всякого насмотрелся каждый за свою жизнь. А тут вдруг всем им, и даже парню-насмешнику тяжело как-то, неловко на сердце стало.
– Что ж с им делать? – в раздумье сказал дядя Зосим.
– Возьмем в избу, пущай погреется, – решил дядя Перфилий, тоже старик.
А парень-насмешник ничего не сказал, только заморгал и стал в сторону смотреть. Нагнулся дядя Перфилий, взял тюлененка на руки и пошел скорей домой.
Как ни жалели зверобои тюлененка, а пришлось бы неминуемо погибнуть ему без матери. Некогда было зверобоям заниматься с ним, надо было дело делать. Но на другой день с утра прибежал на лыжах к дяде Зосиму внук Вася, сахару принес, табаку, ватрушек свежих, молока…
– Ой, кто это?! – закричал он, увидев тюлененка. А тюлененок за ночь будто похудел, будто еще меньше стал, только глаза по-прежнему огромные и горькие такие, заплаканные.
– Да вот матку вчера убили, так дите ейное осталось – тюлененок, – сказал дядя Зосим. – Всю ночь ревел, сам не спал и нам не давал.
– А что вы с ним делать будете? – спросил Вася.
– А что с им делать? – вздохнули разом зверобои.
– Дайте нам в школу, у нас живой уголок, – загорелся вдруг Вася.
– А возьми, – обрадовался дядя Зосим. И все зверобои обрадовались, заулыбались.
– Пущай ребятишки ухаживают. Это им для науки, – сказал дядя Перфилий.
– Только вы ему ванную сделайте, а то подохнет без воды, – захохотал парень-насмешник.
– Сделаем, все сделаем… – бормочет Вася, а сам уже одевается в обратную дорогу.
– Да ты хоть чайку попей! – уговаривает его дядя Зосим.
Но Вася и слышать про чай не хочет. Еще бы, радость какая – живого тюлененка в школу принесет!
Надел Вася лыжи, тюлененка в мешок положил и побежал домой. Тюлененок за спиной у Васи плачет, стонет, а Вася только ходу прибавляет – единым духом в деревню примчался, к школе.
У ребят в школе в живом уголке синицы жили, рыбы речные и морские в аквариумах, камбала плоская, с одной стороны белая, с другой коричневая, тупоносая навага, пятнистая кумжа и даже морские оранжевые звезды. Жили еще два ежика, заяц, который зимой сам в школу забежал, а тут прибавился тюлененок.
Обрадовались ребята, захлопотали, выпросили для него большую деревянную кадку, в каких летом семгу засаливают, – ведер тридцать воды в нее входит.
Натаскают ребята воды, тюлененка пустят, плавает он там, плещется, фыркает. А устанет – вылезет, обчистится, обсушится, на половичок ляжет и посматривает кругом. Глаза у него ничуть не уменьшились, все такие же кроткие, умные, как человеческие, только взгляд веселей стал.
Кормили его сперва молоком, а потом, когда подрос, стали рыбу давать. Чуть не целыми классами на рыбную ловлю отправлялись, ловили со льда навагу и кормили тюлененка. Ко всем он относился хорошо, доверчиво, никого не дичился, но изо всех особенно отличал одного Васю и, когда видел его, начинал от радости головкой помахивать.
А когда наступила весна и сошел лед, поднялся в школе большой спор. Одни предлагали тюлененка в зоопарк отправить, другие хотели его выпустить на волю. Спорили, спорили и решили все-таки выпустить тюлененка в море.
В тот день все в деревне знали, что тюлененка в море выпускать будут, и когда понесли его ребята на берег, то и взрослые рыбаки туда же пришли.
Пришли дядя Зосим с дядей Перфилием и даже парень-насмешник пришел, тот самый, кто тогда зимой хотел тюлененка застрелить. Весело было очень, на праздник похоже.
Пустили тюлененка на берег к самой воде, а он ничего не понимает, забыл все. Облило его раз волной, другой раз обдало, вдруг он понял что-то, ластами, хвостом зашлепал – и в воду.
Сначала на мелком месте его раза два перевернуло волнами. На берегу все засмеялись, руками захлопали, ногами затопали, закричали даже, как, бывает, на зайца кричат:
– Держи, держи его!
Только ребята стояли молча, притихшие. Жалко им было тюлененка, привыкли к нему, а Вася так тот чуть не плакал.
Тюлененок выбрался на глубокое место, скоро справился и нырнул. Показался снова он уже далеко – черной точкой. Долго эта точка на одном месте покачивалась, и всем казалось, что тюлененок на берег смотрит, прощается. И хоть не видели уже, но каждый воображал себе большие его темные глаза. Наконец опять нырнул тюлененок, и больше уж его не видели.
А зверобои закурили все вместе, задымили и тут же решили на будущее, что если опять случится грех – убьют нечаянно матку, – так детеныша ребятам в школу отдавать, а весной всей деревней выпускать на волю.
Ночь
Мне нужно было попасть на утиное озеро к рассвету, и я вышел из дому ночью, чтобы до утра быть на месте.
Я шел по мягкой пыльной дороге, спускался в овраги, поднимался на пригорки, проходил реденькие сосновые борки с застоявшимся запахом смолы и земляники, снова выходил в поле… Никто не догонял меня, никто не попадался навстречу – я был один в ночи.
Иногда вдоль дороги тянулась рожь. Она созрела уже, стояла недвижно, нежно светлея в темноте; склонившиеся к дороге колосья слабо касались моих сапог и рук, и прикосновения эти были похожи на молчаливую, робкую ласку. Воздух был тепел и чист; сильно мерцали звезды; пахло сеном и пылью и изредка горьковатой свежестью ночных лугов; за полями, за рекой, за лесными далями слабо полыхали зарницы.
Скоро дорога, мягкая и беззвучная, ушла в сторону, и я ступил на твердую мозолистую тропку, суетливо вившуюся вдоль берега реки. Запахло речной сыростью, глиной, потянуло влажным холодом. Плывущие в темноте бревна изредка сталкивались, и тогда раздавался глухой слабый звук, будто кто-то тихонько стукнул обухом топора по дереву. Далеко впереди на другой стороне реки яркой точкой горел костер; иногда он пропадал за деревьями, потом снова появлялся, и узкая прерывистая полоска света тянулась от него по воде.
Хорошо думается в такие минуты: вспоминается вдруг далекое и забытое, обступают тесным кругом когда-то знакомые и родные лица, и мечты сладко теснят грудь, и мало-помалу начинает казаться, что все это уже было когда-то… Будто проходил уже прохладными от сырости оврагами и сухими борками, и река темнела, с плеском обрывались в нее куски подмытого берега, тихонько стукались плывущие по воде бревна, появлялись и исчезали черные стога сена, и деревья с искривленными в немой борьбе ветвями, и зарастающие тиной озерца с черными окнами… Только никак не вспомнить, где же, когда это было, в какую счастливую пору жизни.
Я шел уже часа полтора, а до озера было еще далеко. Ночью тяжело идти: надоедает спотыкаться о корни и кротовые кучи, устаешь от боязни сбиться с дороги, заблудиться в незнакомом лесу. Я почти жалел уже, что ушел ночью из дому, и думал, не присесть ли под деревом, не подождать ли рассвета, как вдруг до меня донесся тонкий дрожащий звук, похожий на песню. Я остановился, прислушался… Да, это была песня! Слов нельзя было разобрать, слышалось только протяжное: «оооо… аааоо…», но я обрадовался этому голосу и на всякий случай прибавил шагу. Песня не приближалась и не удалялась, а все так же тянулась тонкой запутанной нитью. «Кто это? – думал я. – Сплавщик? Рыбак? Охотник? А может быть, как и я, идет ночью, идет впереди меня и, чтобы не было скучно, поет?»
Я пошел быстрее, выдрался из елового колка, прошел осиновым подлеском и наконец внизу, в небольшом распадке, окруженном со всех сторон густым лесом, увидел костер. Возле него, подперев рукой голову, лежал человек, смотрел в огонь и негромко пел.
- Алые перья стрел - Сергей Петрович Крапивин - Детские приключения / Детская проза
- Скрип-скрип - Юрий Павлович Казаков - Природа и животные / Детская проза
- Утро моей жизни - Огультэч Оразбердыева - Детская проза
- Дом П - Юлия Кузнецова - Детская проза
- Новые рассказы про Франца - Кристине Нёстлингер - Детская проза
- Рецепт волшебного дня - Мария Бершадская - Детская проза
- Моя одиссея - Виктор Авдеев - Детская проза
- Герой ее романа - Вера и Марина Воробей - Детская проза
- Третий лишний - Вера и Марина Воробей - Детская проза
- Папа, мама, восемь детей и грузовик - Анне Вестли - Детская проза