Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каин вышел наружу, глубоко вдохнул холодного воздуха. Солнце еще не взошло, однако небо по краю уже окрасилось нежно-розовым, и этого оказалось довольно, чтобы в первом свете зари безжизненный и однообразный пейзаж перед глазами преобразился, представ новым эдемом, в отличие от старого не знающим запретов. У каина не было никаких оснований направлять свои стопы в какую-то определенную сторону, но он инстинктивно отыскал те метки, что мысленно оставил перед тем, как свернуть к лачуге, давшей ему приют вчера. Впрочем, ее и так было бы нетрудно найти — надо лишь идти навстречу солнцу, в ту сторону, откуда оно вскоре должно будет взойти. Желудок перестало сводить, видно, несколько умиротворенный сном, он унял свои требования, и хорошо бы ему и дальше оставаться в таком расположении, ибо надежды на то, что скоро удастся раздобыть еды, не было никакой, и хотя изредка попадались смоковницы, плодов на них не имелось, их время еще не пришло. И, собрав остаток сил, о котором прежде и не подозревал, каин снова двинулся в путь. Выглянуло солнце, день сегодня, судя по всему, обещал быть жарким и погожим. Прошло не очень много времени, и каин вновь почувствовал, что устал. Следовало непременно найти себе пропитание, иначе он так и останется распростерт в этой пустыне и через несколько дней хищные птицы или свора одичалых собак, до сих пор пока еще не обнаруживавших свое присутствие, позаботятся о том, чтобы труп его превратился в дочиста обглоданный скелет. Но, впрочем, нет оснований предполагать, что история каина здесь окончится, и нет их прежде всего потому, что не стал бы господь тратить столько времени на проклятия, если бы злодею предстояло умереть на этой пустоши. Известие пришло снизу, поднялось от усталых ног, с опозданием заметивших, что ступают уже по другой почве, голой, без трав и пресловутых волчцов, по которым так трудно было идти, а если все назвать своими словами — и притом немногими — скажем, что каин, сам не зная, как это у него вышло, выбрался наконец на дорогу. И возрадовался бедный странник, ибо всякому известно, что любая дорога, тракт, большак, тропинка рано или поздно, но непременно выведет к какому-нибудь поселению, где найдешь работу, крышу над головой и ломоть хлеба, чтобы унять этот несносный голод. И окрыленный нежданным открытием, каин сжал, как принято выражаться, волю в кулак, нашел в себе — где-то там, где их вроде бы и быть уже не могло, — силы и ускорил шаги, все надеясь увидеть дом с признаками жизни, мужчину верхом на осле или женщину с кувшином на голове. Но идти пришлось долго и пройти много. И тот, кто в конце концов появился перед ним, был стариком, шел пешком и вел на одной веревке двух овец. Каин приветствовал его самыми сердечными словами, какие только имелись в его распоряжении, но встречный ответил, что называется, не в такт: Что это у тебя на лбу такое. Захваченный врасплох каин в свою очередь ответил вопросом: Где. Да вот здесь, и старик дотронулся до собственного лба. Родимое пятно. Должно быть, ты нехороший человек. С чего ты взял, откуда ты можешь это знать, неблагоразумно воскликнул каин. Есть такая поговорка: Дьявол знает, кого когтем тронуть. Я не лучше и не хуже всех прочих, а сейчас просто работу ищу, сказал на это каин, стараясь перевести беседу на интересующую его тему. Чего другого, а работы здесь в избытке, ответил старик, ты что умеешь делать. Земледелец я. Земледельцев у нас больше чем надо, тут ты ничего не добьешься, тем паче что пришел один, без семьи. Потерял я ее. Это как же. Потерял, да и все, и рассказывать тут нечего. Раз так, оставайся, а я пойду, лицо твое мне не нравится, да еще и метка эта на лбу. Старик уже отошел на несколько шагов, но каин задержал его: Постой, скажи хоть, как называются эти места. Страна нод. А что значит нод. Значит край изгнанников, земля беглецов, а теперь ты, раз уж пришел сюда, скажи мне, откуда изгнан и почему бежишь. Я не рассказываю о своей жизни первому, кто попался мне навстречу на дороге с двумя овцами на одной веревке, я тебя не знаю, не обязан тебя уважать и, значит, отвечать на твои вопросы. Мы с тобой еще увидимся. Может быть, может быть, если здесь не найду работы и принужден буду искать другой судьбы. Если умеешь обжигать кирпич и кладку ладить, то вот она, судьба твоя. И куда же мне идти, спросил каин. По этой улице направо, дойдешь до площади, там и получишь ответ. Прощай, старик. Прощай, ты, надеюсь, старости не изведаешь. За словами произнесенными угадываю много слов утаенных. Ну да, вот, к примеру, на лбу у тебя вовсе не родимое пятно, и оно не само собой появилось, и в речах твоих нет ни крупицы правды. А ты не думаешь, что моя правда для тебя может прозвучать ложью. Может, может, все может быть, сомнения присущи тем, кто много прожил, и не потому ли тебе не удалось выдать за правду то, что мне представляется ложью. Кто ты, вопросил каин. Остерегись, паренек, спрашивая, кто я, ты тем самым признаешь мое право задать тот же вопрос тебе. Никто не принудит меня ответить. Ты сейчас войдешь в этот город, ты в нем обоснуешься, и рано или поздно все станет известно. Пусть так, но не от меня. Ладно, назови хоть, по крайней мере, свое имя. Авель — имя мое, сказал каин.
И покуда лже-авель шагает к площади, где, если верить старику, он встретится со своей судьбой, ответим на высокоученое наблюдение наших читателей — самых бдительных, до тошноты дотошных, вечно пребывающих настороже, — которые наверняка заявят, что вышеприведенный диалог решительно невозможен с точки зрения исторической и неправдоподобен в плане культурном, ибо пресловутый земледелец без земли и невесть откуда взявшийся старик без роду и племени никогда не смогли бы ни мыслить подобным образом, ни излагать свои мысли. И, разумеется, в своем праве будут заявляющие об этом читатели, однако, согласимся, вопрос не в том, располагаем ли мы нужными мыслями и должными средствами их выражения, а в собственной нашей способности допустить — хотя бы в силу простой человеческой способности к сопереживанию и интеллектуального великодушия, — что селянину из самой изначальной эпохи и старику, ведущему на одной веревке двух овечек, ограниченность познаний и скудость языка, тоже еще только делающего первые шаги, не помешают выразить предчувствия и наития, на сторонний взгляд им вовсе не свойственные. Ну, то, что они не произносили именно эти слова, настолько очевидно, что даже не обсуждается, но сомнения, подозрения, замешательства и смущения, наступления и обороны аргументов — это все наличествовало. А мы всего-навсего облекли в слова современного языка двойную, непостижимую для нас тайну языка и мышления, бытовавших во времена иные. И если сейчас вышло связно, то почему бы не выйти такому и в те давние поры, ибо да кто мы все в сущности есть, как не погонщики мулов, по дороге шагающие. Все — и мудрецы, и невежды.
Но вот и площадь. Вообще-то говоря, было бы безбожным преувеличением назвать все это — город. Россыпь приземистых, вразнотык стоящих домишек, кучка детишек, играющих непонятно во что, взрослые, бродящие как во сне, ослы, бредущие, кажется, куда им хочется, а не куда ведут, и ни один город, достойный называться городом, не опознается в убожестве той картинки, которую мы нарисовали, потому что не хватает автомобилей и автобусов, дорожных знаков и указателей, светофоров, подземных переходов, реклам на фасадах или на крышах домов, ну, одним словом, современности не хватает. Впрочем, все в свое время придет, ход прогресса, как будет признано несколько позднее, неудержим и фатально неизбежен как смерть. Или как жизнь. В глубине виднеется здание — нечто вроде неуклюжего двухэтажного дворца, не имеющего ничего общего с мафрой,[2] скажем, с версальским или букингемским — в лесах, на которых надрываются десятки каменщиков и их подручных, сии последние тащат на спине поддоны с кирпичами, а первые укладывают их правильными рядами. Каин ничего не смыслит в высоком искусстве каменщика или в низком ремесле подсобника, но если судьба поджидает его здесь, то, сколь бы горькой ни оказалась она, а узнáется это, когда изменить что-либо уже слишком поздно, остается лишь встретить ее лицом к лицу. Как подобает мужчине. Поглубже запрятав страх и голод, от которого подкашиваются ноги, каин подошел к лесам. Если работяги поначалу и приняли его за еще одного из тех досужих зевак, которые во все века глазеют на то, как работают другие, то очень скоро поняли, что ошиблись, и перед ними — очередная жертва кризиса, бедолага безработный, ищущий выход из затруднительного положения. И, избавляя каина от необходимости изъяснять свою нужду, мигом указали ему в ту сторону, где стоял, следя за работой, надсмотрщик: Потолкуй-ка с ним. Каин пошел, куда было сказано, взобрался на площадку и после взаимных приветствий сообщил, что ищет работу. Что умеешь делать, осведомился тот, и каин ответил: В вашем ремесле не разумею ничего, полагаю однако, что пара рук могут вам пригодиться. Пара рук — едва ли, коль скоро ты незнаком с тонкостями кладки, а вот пара ног может и понадобиться. Ног, удивился каин, не понимая. Ну да, ног, чтобы месить глину. А-а. Постой здесь, я переговорю с десятником. И отошел, но уже на ходу обернулся и спросил: Как зовут тебя. Авель, ответил каин. Надсмотрщик вскоре вернулся и сказал: Можешь начинать прямо сейчас, пойдем, отведу тебя туда, где месят глину. Сколько я буду получать, спросил каин. Месильщики все получают одинаково. Нет, но я-то сколько заработаю. Не я этим заведую, но во всяком случае вот тебе добрый совет — о деньгах прежде времени не спрашивай, не в том ты виде, вот покажешь, чего стоишь, тогда и допытывайся, и еще тебе скажу — вообще вопросов не задавай, жди, когда тебя спросят или молча уплатят. Если ты считаешь, что так будет лучше, я так и поступлю, хоть мне и кажется, что это неправильно. Здесь лучше быть терпеливым и покладистым. Чей это город, как зовется он. Кто — город или тот, кому он принадлежит. Оба. У города, видишь ли, еще нет имени, кто так его называет, кто — эдак, но так или иначе здешние места лежат в пределах земли нод. А, это я знаю, старик, которого я повстречал по дороге, сказал. Старик с двумя овцами, привязанными на одну веревку, уточнил провожатый. Да. Он появляется здесь время от времени, но сам нездешний. Ну, так как же зовут того, кто владеет этими землями. Не того, а ту, и зовут ее лилит. Она что же, не замужем, спросил каин. Я слышал, что вроде есть у нее муж по имени ной, но всем вертит и заправляет она, сказал надсмотрщик и тотчас добавил: Ну вот, пришли. Несколько человек в подоткнутых и завязанных узлом выше колен рубахах топтались в неимоверных размеров лохани, заполненной песком, глиной и соломой, имея целью превратить эту смесь в однородную массу, насколько возможно это при полном отсутствии механических средств. Работа эта не требовала ни навыка, ни большой искушенности, а всего лишь крепких ног, но также, вероятно, и смирённого, то бишь сытого, брюха, что, как мы знаем, к каину не относится. Сказал надсмотрщик: Давай лезь, делай то же, что и другие. Я три дня не ел, ноги не держат, боюсь свалиться в эту глину. Ступай за мной. Мне нечем уплатить. Потом сочтемся, пошли. Оба приблизились к стоящему сбоку площади подобию ларька, где торговали чем-то съестным. Чтобы не перегружать наш рассказ историческими деталями, без которых вполне можно обойтись, обойдем молчанием и скромный ассортимент, тем более что не все его ингредиенты поддаются нашей идентификации. Но выглядело вполне аппетитно, и каин набросился на еду так, что любо-дорого было посмотреть. Тут надсмотрщик спросил: Что за блямба у тебя на лбу, не похоже, что от природы. Может, и не похоже, но я с ней на свет появился. А кажется, будто кто-то тебя пометил. Старик с двумя овцами на одной веревке сказал, помнится, то же самое, но вы оба ошибаетесь. Ты сказал. Да, сказал, и говорю, и буду повторять столько раз, сколько нужно будет, но лучше бы оставили меня в покое, ведь будь я хромоног, не стали бы мне тыкать в нос моим увечьем и беспрестанно напоминать о нем. Ты прав, не буду больше тебе досаждать. Да ты нисколько не досаждаешь, наоборот, я так благодарен тебе за великую помощь, ты и на работу меня устроил, и достал еды, от которой душа стала наконец на место, а, может быть, еще и. Что еще. Мне ночевать негде. Ну, это не беда, дам тебе циновку, а поблизости есть постоялый двор, замолвлю за тебя словечко перед хозяином. Да ты просто добрый самаритянин, сказал каин. Самаритянин, с интересом переспросил надсмотрщик, это что. Я и сам не знаю, как-то само сказалось это слово, а что оно значит, понятия не имею. Похоже, однако, что понятий у тебя в голове больше, чем можно судить по твоему виду. Да уж, рубаха моя, прямо скажем. Одолжу тебе свою, а в этой будешь работать. По крайнему моему разумению, на свете этом не слишком-то много добрых людей, и мне крепко повезло, что я встретил одного из них. Сыт, грубовато, словно досадуя на эти хваты, оборвал его надсмотрщик. Да, больше не лезет, не припомню, когда в последний раз так наедался. В таком случае — становись на работу. Они вернулись ко дворцу, на этот раз пройдя мимо уже достроенной его части, и увидели на балконе женщину, одетую с роскошью, надо полагать, по тем временам неслыханной, и женщина эта, даже издали казавшаяся писаной красавицей, рассеянно скользнула по ним невидящим взглядом. Кто это, спросил каин. Лилит, хозяйка этого дворца да и всего города, молись, да покрепче, чтобы не положила на тебя глаз. Почему. Да рассказывают о ней такое. Что именно. Говорят, она колдунья и чарами своими способна свести мужчину с ума. Какими чарами, допытывался каин. Не знаю и знать не хочу, я человек не любопытный, и мне хватило того, что я видел двоих или троих, познавших ее плотски. И что же. Без слез нельзя было смотреть на этих несчастных, это были призраки, тени самих себя. Не сошел ли ты с ума, воображая, что месильщик будет спать с той, кто царит в этом городе. Не царит, а всего лишь владеет. Это одно и то же. Вот и видно, что ты не знаешь женщин, они на все способны, и на лучшее, и на худшее, одна отдаст свой царский венец, только бы дали ей стирать в реке рубаху своего возлюбленного, другая на все пойдет, по трупам пройдет, чтобы воссесть на престол. Знаешь по собственному опыту, полюбопытствовал каин. Да нет, просто наблюдаю, смотрю, для того я и сделан надсмотрщиком. Тем не менее какой-то опыт у тебя есть. Да, кое-какой имеется, но я, знаешь ли, птица невысокого полета, крылья коротки. А я и вообще не взлетал ни разу. Хочешь сказать, что не был еще с женщиной. Не был. Успеется, ты еще молод. Тем временем они уже подошли к исполинской бадье, и надсмотрщик, дождавшись, когда поравняются с ними месильщики, которые смещались от центра к периферии и время от времени менялись местами, так что те, кто был посередине, оказывался с краю, а кто с краю — посередине, тронул каина за плечо и сказал: Войди.
- Житие преподобного Серафима для детей - Архимандрит Тихон (Шевкунов) - Религия
- Послание к Евреям - Реймонд Браун - Религия
- Кришна. Верховная Личность Бога (Источник вечного наслаждения) - А.Ч. Бхактиведанта Свами Прабхупада - Религия
- Пророчества через разные сосуды. Так говорит Господь! - Василий Василльев - Религия
- Путь ко спасению. Краткий очерк аскетики - Феофан Затворник - Религия
- Православный советчик. Обрести телесную бодрость и уврачевать душу христианской молитвой - Евдокия Агафонова - Религия
- Сумма Теологии. Том VIII - Фома Аквинский - Религия
- Послание к Евреям - Р. Браун - Религия
- Апология I представленная в пользу христиан Антонину Благочестивому - Мученик Иустин Философ - Религия
- Жизнь после смерти - Коллектив авторов - Религия