Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Такое не забудется. Долго будет помниться. До гроба, – прочувствованно продолжает Желтых. – Но и мы однажды ее выручили. Тут, видно, не все знают. Кто помоложе – не был. Кто с той поры остался? – оглядывая нас, спрашивает командир. – Попов – раз, ну Кривенок, остальные новички. Как-то под вечер нас перебросили на фланг, – затянувшись, говорит Желтых и гасит о землю цигарку. – Стояли в вишеннике, я, помню, присел переобуться. Ребята окоп роют. Грязи – на каждом сапоге полпуда. И тут прибегает солдатик – так и так, мол: в хуторе немцы раненых окружили. Двадцать солдат и одна девка. Отбиваются, помогите. А до хутора километр с гаком. Слышим, стрельба усилилась. Не докопали мы окопа, бросили лопаты, автоматы в руки – и туда. А Попов зарядил орудие и давай палить. Один, а ловко так, брат, палил. Бежали мы и радовались.
– Снаряд туда стрелял, снаряд сюда стрелял, хату не задевал, – довольно усмехается в сумерках Попов.
– Ага, ладно приловчился. Около часа мы карабкались на бугор, а Попов все не допускал немцев. Подбежали, ударили, немцев отбросили – и в хату. А там пехотинцы, саперы и, глядим, Люся, раненная в ногу. Повытаскивали всех, потом кто как мог из-под огня выбирался. Люсю Кривенок выносил. Обхватила она его за шею, так и волок он девку через все поле. А минометы лупили – думал, пропадут оба. Но обошлось. Только я неделю боялся – а ну, думаю, комбат снаряды проверит. Попов чуть не все расстрелял. Хорошо, что танки нас тогда не потревожили.
– Было законно! – подтверждает Лешка и бесцеремонно врывается в наше приглушенное, по-ночному задумчивое настроение. – Вот у меня такое было, что ахнешь! В госпитале. Как родная стала, даже больше. Вот история…
И он со всеми подробностями начинает рассказывать нам «полтавскую историю» о том, как встретилась ему «изюминка-сестренка», и как доставала обмундирование, и как он, переодевшись, перелезал через забор и бежал к ней на окраину, и обо всем, что было дальше. Мы молча слушаем. От всех этих приключений отдает пошлятиной, хочется остановить его: «Неправда! Врешь ведь!» Но никто не перебивает Задорожного, все со скрытым любопытством слушают до конца.
Когда он на минуту умолкает, Желтых неопределенно покряхтывает, приподнимается на колени и всматривается в сторону неприятеля.
– Что-то очень тихо сегодня у фрицев, – говорит он. – И ракет нет. Сменяются, что ли?
Действительно, почему-то сегодня они не пускают ракет. Это немного тревожит нас. Правда, пока все спокойно, очень мирно, и нам не хочется и думать о скверном.
Но вот вдали, со стороны траншеи, появляются люди. Кажется, их двое, и идут они не по тропке, а напрямик, полем. Еще через какое-то время мы различаем знакомый голос, от которого сразу умолкает Лешка, и все вдруг теряют интерес к его сказкам.
– Ну и что, артиллеристы? – звучит из темноты надтреснутый баритон нашего командира батальона капитана Процкого. – Дружно спите?
– Никак нет, товарищ капитан, – говорит Желтых и не торопясь, с достоинством поднимается навстречу.
Мы сидим, где сидели, только поворачиваемся к комбату и настораживаемся, знаем: так просто капитан не придет. И действительно, Процкий приближается к площадке огневой позиции, с обычной своей строгостью обращается к Желтых:
– Почему часового нет?
– Так мы все тут. Никто не спит, товарищ капитан, – поясняет командир. Но это объяснение и особенно обращение «товарищ капитан» звучит как оправдание.
– Ага, все тут. А кто наблюдает за противником?
– Да вот все и наблюдаем…
– Гм!..
Капитан идет дальше вдоль окопа, рядом топает притихший Желтых, сзади следует молчаливый связной с автоматом, прижатым к груди. Возле пушки Процкий останавливается, о чем-то думает и спрашивает Желтых:
– Сколько вы тут сидите, на этой огневой?
Желтых переступает с ноги на ногу:
– На этой огневой? На этой мы, товарищ капитан, так с десятого или с двенадцатого – четыре дня, значит.
– И за четыре дня, старший сержант, вы не могли вырыть укрытия для орудия?
– Могли.
– Почему же не выкопали?
– Так приказа не было, товарищ капитан. Думали, еще куда перебросят. Все время перемещают, перебрасывают.
– «Перемещают»! – сердится капитан. – Вы что, первый день на войне?
Желтых молчит.
– Вы мне завтра уничтожьте пулемет, тот вон, крупнокалиберный, – Процкий тычет пальцем во тьму. – Десять снарядов вам на это и десять минут времени.
– Отсюда? – спрашивает Желтых.
– Откуда же еще?
– Отсюда нельзя. Тут нас накроют, товарищ капитан.
– Возможно. Если не окопаетесь как следует, могут и накрыть.
– Как тут окопаешься, если для блиндажа ни одного бревна нет, – начинает злиться старший сержант. – Все на соплях.
– Ищите.
– Что тут найдешь? – удивляется Желтых и, подумав, спрашивает: – А что, с закрытой позиции нельзя? Вон гаубичники, дармоеды, ни разу за неделю не выстрелили… Вот им и дать бы задачу…
Но Процкий не такой командир, чтобы позволить уговорить себя и отказаться от принятого решения. Мы уже знаем его повадки, этого самого строгого из всех командиров в полку.
– Вы поняли задачу? – спрашивает Процкий.
Однако Желтых тоже с характером и, если разозлится, может показать свое упрямство даже перед высоким начальником.
– Что тут понимать! Досиделись!.. Пулемет вон три дня лупит оттуда. А так и пулемет не уничтожишь, и орудие погубишь. Тут же под самым носом. Надо подготовиться.
– Готовьтесь!
– Ага… Надо огневую сменить, окопаться как следует. Это не шутка. За ночь не сделаешь.
– Вот что! – обрывает его капитан уже категорическим тоном. – Мы не на базаре, товарищ старший сержант. В три ноль-ноль доложить о готовности.
Комбат поворачивается и уходит с огневой. За ним как тень следует связной, а Желтых молча стоит и смотрит им вслед. Рядом так же молча топчемся мы. Первым не выдерживает Задорожный, со злостью плюет в траву.
– Черт бы их там побрал, командиров этих. Попробуй стрельни! Немец тебе задаст такого, что за день трупы не пооткапываешь…
– Главная опасность – минометы, – в гнетущей тишине вздыхает Лукьянов.
– На водоразделе у них корректировочный пункт.
Желтых молчит, вслушивается в темноту, напряженно стараясь что-то понять и ни на кого не обращая внимания, будто не слышит, что говорят хлопцы. Потом, выругавшись, лезет в окоп, полминуты копается там и появляется с полевой сумкой на боку и автоматом на груди.
– Я быстро, – говорит Желтых. – Попов, остаешься старшим. Кривенок, за мной!
Кривенок неторопливо встает, берет карабин и бредет за командиром. Вдвоем они постепенно скрываются в лунном полумраке.
– К начарту пошел! – говорит Лешка. – Да что толку?
Начальник артиллерии давний знакомый Желтых, он уважает старшего сержанта и всегда считается с его мнением. Но кто знает, удастся ли на этот раз старшему сержанту добиться, чтобы отменили приказ командира батальона?
Хлопцы тоже забеспокоились, притихли и садятся на бруствере, как всегда в предчувствии беды, поближе друг к Другу. Теперь все мы добреем и как будто взрослеем. Лешка Задорожный и тот кажется в эту минуту вовсе не плохим парнем. Сразу отступает в прошлое все, что полчаса назад отравляло жизнь. Теперь мы чувствуем, что главное в нашей судьбе – завтрашнее испытание, и это незримой силой сплачивает нас.
– Ему-то что! – зло говорит Задорожный. – Ему лишь бы приказать, а мы тут свои головы положим по-дурацки.
– Зачем так говоришь? Нехорошо говоришь! – отзывается из темноты Попов.
– Мы приданы пехоте… Должны стрелять…
– Ерунда! Приданы не проданы, а будешь выполнять все, что им вздумается, так и неделю головы не проносишь. А до Берлина еще вон сколько! Махать да махать!
– Почему не проносишь? В голове мозги есть – проносишь. Нет мозгов – потеряешь! – убежденно говорит Попов.
Лукьянов, кутаясь в шинель, задумчиво произносит:
– Что же поделаешь? Приказ есть приказ! Надо.
Задорожного, однако, не переубеждают никакие доводы, он поворачивается к Лукьянову и злобно возражает:
– Хе, приказ! Если приказ правильный, так я нутром его понимаю. А если нет, так ты мне ничем не докажешь, как ни крути.
Конец ознакомительного фрагмента.
- Где-то возле Гринвича - Олег Куваев - Советская классическая проза
- Афганец - Василий Быков - Советская классическая проза
- Высоко в небе лебеди - Александр Жуков - Советская классическая проза
- Лебединая стая - Василь Земляк - Советская классическая проза
- Ветер с юга - Эльмар Грин - Советская классическая проза
- Утро. Ветер. Дороги - Валентина Мухина-Петринская - Советская классическая проза
- Умру лейтенантом - Анатолий Маркуша - Советская классическая проза
- Большие пожары - Константин Ваншенкин - Советская классическая проза
- Степное солнце - Петр Павленко - Советская классическая проза
- Безкрылые птицы - Вилис Лацис - Советская классическая проза