Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Красноармейцев брать в плен лишь в исключительных случаях, другими словами, если нет другого выхода. А в остальных случаях их необходимо расстреливать, то же самое распространяется и на военнослужащих женщин».
Еще один постановочный кадр. На этот раз, уже плененный красноармеец «сдается» солдатам войск — СС
Как утверждал Шнайдер, большинство солдат его подразделения «действовали вопреки упомянутому приказу». То есть все решалось в зависимости от каждого конкретного случая. Мартин Хирш, 28-летний унтер-офицер из 3-й танковой дивизии, удостоился под Брестом осуждения солдата из другой части, когда тот увидел, как Хирш перевязывал тяжелораненого русского солдата. «Что это тебе в голову взбрело?» Я ответил ему, что должен был перевязать его. Тот взъярился на меня и выкрикнул, что незачем спасать этих «недочеловеков». Хирш не стал с ним спорить. «Он пригрозил доложить об этом начальству, но я его больше так и не видел и ничего о нем не слышал». По мнению Хирша, тот солдат был «закоренелым нацистом, поэтому я обрадовался, что он сгинул куда-то».
В 6-й армии, действовавшей в составе группы армий «Юг», «приказ о комиссарах» довели даже до командиров батальонного уровня. И расстрелы захваченных в плен советских политработников стали в ходе наступления почти рутиной. Например, уже сутки спустя после начала вторжения 1-я танковая группа сообщила в разведуправление 6-й армии, что в 48-м и 3-м корпусах были случаи захвата комиссаров и что «с ними обошлись надлежащим образом». Согласно донесению, отправленному в штаб 62-й пехотной дивизии, с одетыми в гражданскую одежду лицами, а также с выявленным комиссаром, захваченными в лесах под Штунем, «обошлись в соответствии с имеющимся приказом». Имеются и другие свидетельства о расстрелах: 1 июля в расположении 298-й пехотной дивизии и 62-й дивизии расстреляны пятеро комиссаров, на следующий день еще девять человек. Из пойманных в расположении 44-го корпуса двоих комиссаров один покончил с собой, другой был расстрелян. В 6-й армии расстрелы политработников тоже стали повсеместным явлением: 122 человека были «казнены» в ходе проведения операции против партизан 51-м корпусом по завершении битвы за Киев. А в ходе наступления было расстреляно около 30 человек.
Постепенно солдат привыкал к расстрелам, ценности смещались, принимая форму массового умопомешательства. Фронтовые солдаты, стоит отметить справедливости ради, редко кого-нибудь ставили к стенке исключительно по причине разницы идеологических или политических воззрений. Отчеты, представленные эйнзатцкомандами, а также другие документы — неоспоримое свидетельство, и составлялись они явно из расчета произвести впечатление на вышестоящее начальство, причем на ту его часть, которая тяготела именно к идеологии. Можно ли на этом составить представление о вермахте в целом — вопрос спорный. Очевидно, истина, как всегда, лежит где-то посредине, и ее вряд ли отыщешь, полагаясь исключительно на архивную пыль. Гельмут Шмидт, бывший офицер-зенитчик, дав волю эмоциям в одном из интервью послевоенных лет, утверждает, что вообще не все солдаты имели ясное понимание происходящего. «Есть люди, которые свидетельствуют как раз об обратном тому, что изложено в архивных документах», — утверждает Шмидт.
Никто не пытается спорить с официальными доказательствами творившихся в ту пору бесчинств, однако представляется спорным голословно утверждать, что подобные явления можно отнести к разряду повсеместных на всех без исключения участках фронта. Такой альтернативный взгляд Гельмута Шмидта на вещи (и не только его одного, но и всех побывавших на фронте), по сути, можно свести к формулировке, что солдаты были слишком молоды, чтобы сделать из увиденного и пережитого ими на фронте глубокие политические или идеологические выводы. Тогда их всецело занимал вопрос о том, выживут ли они в этой бойне. Осознание размаха творимых преступлений пришло много позже. А с ним и осознание себя ничего не подозревавшими «жертвами» бесчеловечной тоталитарной государственной машины. А с жертв, как говорится, и взятки гладки. Солдат по имени Роланд Кимиг, тот вообще понял, что есть, что лишь после добровольной сдачи в плен русским.
«Когда я был пленным, русские меня называли «фашистом». Я только в лагере узнал о том, сколько преступлений на совести немцев, причем не только на территории России, но и в концентрационных лагерях Европы. Мы ничего об этом не знали. Сначала мы вообще не поверили, считая все это притянутым за уши. Они и нас называли не иначе, как «фашистские орды». Но когда были представлены веские доказательства этого, тут уж мы призадумались».
В боях было не до размышлений. Оказавшись в строю, молодые люди переходили в разряд бессловесных роботов, вынужденных действовать в контексте общих для всех и определяемых национал-социализмом установок, в основном сводившихся к «преодолению тягот фронта». Такого постоянного прессинга вполне хватало, чтобы человек, расставшись с личными предпочтениями, вплотную подошел к тому, чтобы расстаться и с совестью. Далее Кимиг поясняет:
«Не забывайте, это сейчас мне 66 лет, а тогда ведь было 17–18, и я был совершенно другим человеком. Не успевшим сформироваться. Это была машина, спасения от которой не было никому. Что я мог поделать? Пойти на службу был мой долг. А уклонившихся ждало суровое наказание, и вот этого мне не хотелось».
Руди Машке из 6-го Померанского пехотного полка высказывался куда конкретнее. «Невыполнение этих приказов [имелся в виду «приказ о комиссарах». — Прим. авт.]стоило бы жизни нам самим». Кимиг утверждал, что его в подобном случае просто «арестовали бы и предали военному суду».
«Я стремился быть ни за тех, ни за других. Вы скажете, разве это преступление. Но если кто-то станет утверждать, что большинство немцев ни в чем не виноваты, то он сообщник преступления. И я, будучи солдатом, — тоже «сообщник».
Что же превращало солдата в сообщника преступных деяний?
Факторы, воздействовавшие на психику немецких солдатНемецкого солдата, как и солдат всех времен и народов, волновало одно: выживет ли он в следующем бою? Времени для размышлений о собственной судьбе имелось в избытке — дорога на фронт была длинной. Иногда туда приходилось добираться несколько недель; немецкие войска продвигались все дальше в глубь России. Спешившие навстречу санитарные поезда в известной степени давали представление о том, что ждет солдата впереди. Бенно Цайзер, водитель транспортного подразделения, на первых порах был человеком наивным. В учебном подразделении его, как и его товарищей по службе, подсадили на пропагандистское меню, что и заставило Цайзера искренне утверждать:
«Каждому дураку понятно, что потери были и будут, нельзя зажарить яичницу, не разбив яиц, но нас впереди ждет победа и только победа. Кроме того, если уж суждено получить пулю, то умрешь героем. Так что, ребята, ура и вперед!»
В рейх отправлялось все больше санитарных поездов
Но уже первый санитарный поезд с фронта быстро развеял ура-патриотический настрой Цайзера. «Стали на носилках выносить раненых. У кого не было ноги, у кого руки, а то и обеих, форма в крови, почерневшие от грязи и запекшейся крови повязки, на лицах гримасы боли, глаза впалые, как у мертвецов». В поезде один солдат просветил его насчет фронтовой жизни:
«Если ему верить, все оказалось мрачнее некуда. Красные бьются насмерть, несмотря ни на какие потери. Хотя наступление идет быстрыми темпами, все равно непонятно, когда и чем все это закончится, к тому же у русских больше людей, намного больше».
Давление на психику солдата начиналось с первых минут пребывания на фронте. Первый его видимый признак — убитые вражеские солдаты. Многие необстрелянные солдаты только на войне увидели трупы. Вернер Адамчик из батареи 150-мм орудий с ужасом убедился под Минском, насколько эффективно он «поработал» своей пушкой. «Я еле на ногах устоял, увидев весь этот кошмар, но все же каким-то образом сумел взять себя в руки, — говорит он. — И потом глазам открылась еще более ужасная картина». Война очень быстро счищает пропагандистскую шелуху. Окопы доверху были наполнены телами убитых советских солдат. «Меня передернуло, и я повернулся, собираясь вернуться к грузовику, — многовато было для меня впечатлений». Адамчик был в шоке. Увиденное никак не вязалось с тем, что им втемяшивали в голову пропагандисты — мол, «русский солдат понятия не имеет о дисциплине и ни на какой героизм не способен».
«Я сразу понял, что они боролись до конца и отступать не собирались. Если это не героизм, то что же? Неужели одни только комиссары гнали их на смерть? Как-то не похоже. Не видно было среди них комиссарских трупов».
С первых дней этой войны немецкий солдат имел массу возможностей убедиться, что советский солдат отнюдь не так уж плох и туп, как это стремилось доказать начальство. Адамчик вспоминает: «Осознав это, я быстро понял, что мои шансы вернуться живым домой здорово поубавились». Рядовой Бенно Цайзер тоже отрезвел, увидев убитого русского. «Ведь совсем недавно он был жив, он был обычным человеком, — размышлял вслух Цайзер. — И тогда я понял, что эта картина вечно будет стоять у меня перед глазами». Военный художник Тео Шарф, также наступавший в составе 97-й дивизии группы армий «Юг», «заметил у обочины лежащего советского солдата, он будто спал, но пыль успела толстым слоем осесть на него. И на лице лежал слой пыли». Это был первый убитый из очень многих, которые довелось видеть ему. Со временем зрелище стало привычным — убитых русских было много. А вот к виду своих убитых солдат привыкнуть оказалось труднее. Горечь утраты, ожесточение, страх — вот чувства, которые вызывала гибель товарища по оружию. Вернер Адамчик вспоминает, как хоронил двух друзей из своей батареи. «Вот и все, конец, их больше не стало. Я стоял, не зная, что делать». Обоих разорвало на куски при взрыве грузовика, который вез боеприпасы.
- Черный крест и красная звезда. Воздушная война над Россией. 1941–1944 - Франц Куровски - История
- Война: ускоренная жизнь - Константин Сомов - История
- Германо-итальянские боевые операции. 1941–1943 - Илья Мощанский - История
- «Черная смерть». Правда и мифы о боевом применении штурмовика ИЛ-2. 1941-1945 - Дмитрий Дёгтев - История
- Русские Курилы. История и современность. Сборник документов по истории формирования русско-японской и советско-японской границы - Вячеслав Зиланов - История
- Танковые войны XX века - Александр Больных - История
- Диверсанты Второй мировой - М. Токарев - История
- Исследование по истории феодального государства в Германии (IX – первая половина XII века) - Николай Колесницкий - История
- Немецкая оккупация Северной Европы. 1940–1945 - Эрл Зимке - История
- Броня на колесах. История советского бронеавтомобиля 1925-1945 гг. - Максим Коломиец - История