во тьме, в горе и смраде.
Но не наша они забота, Вася. Наша забота – Тень хранить от лишнего зла. И потому ты, будущая владычица здешняя, тише должна стать, спокойней, вдумчивей. Укротить мне нужно твой пыл, твой Солонный, в матушку, нрав. Потому и превращу тебя в лягушку на Край-Болоте, потому и сонные чары наведу, потому и оставлю в холоде, в одиночестве, в сырой тишине.
Прости меня, Василиса, зёрнышко, и пусть никогда не придётся тебе сделать того же, что мне».
Былое. Птичка
Гнева глядела на маленькую Василису, боялась коснуться. Прав владыка: зёрнышко – оно и есть зёрнышко. Крохотная… Куколка словно. И сломать страшно.
Горя усмехнулась рядом, взяла дочь на руки.
– Мне тоже страшно было сначала. А теперь ничего, привыкла.
Гнева кивнула неловко, сама не понимая, чему смущаться. Всё на Горю поглядывала, понять пыталась: изменилось ли что? В лице, в голосе? Каково это – зёрнышко вот такое растить?
Снова засмеялась Горя, будто мысли угадала. Сказала:
– Не зёрнышко, а камешек драгоценный. Нянюшка говорит, другие дети не спят, бывает, ночами, всё плачут. И в Солони братья мои младшие тоже всё плакали, пока малы были… – Вздохнула Горя, но тотчас ласково улыбнулась, сдула мушку, что летала вокруг Василисы. – А эта… Луковка блеснёт – Василиса уснёт. Колыбель качаю – ни слёз, ни печали.
И вправду, стоило сумеркам погустеть, как спала́ уже Василиса – сначала на руках у матери, затем – в колыбели своей плетёной.
* * *
– Стали у нас потешки пропадать. – Горицвета пожала плечами, глянула на дочь. – На той седмице шаркунки[201] куда-то девались… Кощей дергунчика сделал – уж как Вася его любила, совсем не расставалась. Тоже вчера исчез…
Василиса лопотала что-то, обряжая в лоскутки соломенную куклу. С лугов шёл ветер, шевелил на столе скатерть, ерошил волосы. Пахло скошенной травой и гречишным мёдом.
– Никак домовой завёлся? – хихикнула Таньява. Отпила из канопки. – Ох и вкусный кисель тени дворцовые варят.
Горицвета оглянулась растерянно на дворец, а Злата одёрнула подругу сердито:
– Ну тебя, Таньява! Какой домовой? Это в Солони домовые водятся, у нас тени летают, нам помогают. – Надкусила пряник. Протянула хитро: – Гне-ева! Ты ж у нас дочь ведуна лесного. Расскажи, куда потешки девались? Может, наговоры какие есть, чтоб вернуть?
– Батюшка не ведун, а свечник и травник, – с досадой молвила Гнева. Сердито посмотрела на Злату: – Сколько раз объясняла! А за наговорами в Солонь сунься да кликуш тамошних спроси.
– Гнева, – Таньява глазами указала на Горю. – Не надо про Солонь.
А Горицвета и не услышала вроде: вытирала Василисе пальцы, липкие от мёда. Уж и куколка вся в меду была. Подошла Злата, опустилась рядышком на колени.
– Как, Васенька, поживаешь? Кукла у тебя какая красивая. Что за умелец сработал?
Василиса глянула застенчиво, промолчала.
– Куколку Цыба сшила, – ответила Горя. – А Васенька хорошо поживает. Ты не гляди, что молчаливая. Это она при вас… С батюшкой не угомонишь её: звенит трещоткой.
– Ну, это не беда, – засмеялась Злата.
– Это-то не беда, – вздохнула Горя. – Да только чудеса она такие устраивает… Порой что и думать не знаю.
– Какие чудеса? – в один голос спросили Таньява с Гневой.
Склонилась Горицвета над дочкой, смахнула соломинку с рубашки.
– Да мало ли. Во сне будто зовёт кого… Потешки вот пропадают. А вчера показалось, будто клевер Васёна распустила. Глянула на него… он и разложил лепестки.
– Владыке скажи, – тихо предложила Гнева.
Прикусила губу Горицвета. Качнула головой.
– Не хочу Кощея тревожить. Своих у него забот хватает.
* * *
Тепло было в просторной поварне, горели свечи, метался за окном снег. Злата месила тесто, Таньява мак с мёдом мешала, а Горицвета уговаривала сердитую Цыбу:
– Ничего мы тут дурного не сделаем, Цыбушка. Пирог только испечём к Кощееву возвращению, и всё.
– А то дворцавые тени пирога не испекут! А то я сама с тестом не справлюсь! А то Солонные пироги непременно печь надо, Тенных будто не хватит! – шуршала Цыба. – Ты, матушка, совсем уж меня от дел отстранишь!
Горицвета тронула ласково Цыбу за покрывало:
– Ну что ты… Куда мы без тебя. На тебе весь дворец держится.
Хмыкнула Цыба, словно хрупнули ракушки под сапогом. Глянула на подруг:
– Печь по камешку, смотрите, не разберите!
– Не разберём, – отозвалась Злата.
– Да за дитём приглядывайте!
– Приглядим, – пообещала Таньява.
Исчезла Цыба. Василиса тем временем подкралась к Таньяве, потянула со стола деревянную ложку, полную мёда с маком.
– Куда, Васька! – воскликнула Горицвета. Подхватила дочку, а Таньява ложку вовремя подхватила, не дала упасть. – Для пирога это! Ты съешь – пирогу не останется.
Насупилась Василиса. Так посмотрела на миску с мёдом, что ясно стало: доберётся как пить дать.
Застучали шаги по плитам, вошла Гнева. Держала она у груди льняной мешочек.
– Гневушка! Яблоки принесла? – встрепенулась Горя.
– Лучше, – засмеялась Гнева. – Яблоки тебе и тени соберут, а я свечи принесла особые.
Вынула из мешочка тонкие свечи, но не те белые, что повсюду во дворце горели, а рудые и жемчужные. Кликнула огоньки – те заплясали, освещая поварню серебряным да червлёным. Кругом сгустился мрак, только свечи да огонь в печном горниле спорили с темнотой. Потрескивали дрова, шумела в Темень-Горах метель. Оглянулись Таньява, Горя и Злата на свечи, очарованно замерла Василиса, забыв о мёде.
Гнева повела рукой – разгорелись огоньки ярче. Повела рукой Василиса – вспыхнули свечи, заплакали воском, прогорели тотчас. С шипеньем погасли, а следом и в печи умолкли поленья. Погрузилась поварня во тьму, вокруг завыла вьюга, и в восемь глаз уставились подруги на дочь владыки Тени.
* * *
Задремала Василиса, раскинувшись на траве, устроившись головой на коленях у матушки. Горицвета вплетала ей в косу лютики, отгоняла мошкару. Гнева сидела рядом.
– Гневушка… Ведь опять вчера было.
Давно сошёл снег, слабенько зацвело разнотравье, а всё холода держались. Вынула Гнева тёплый платок, накинула Василисе на плечи.
– Опять?..
Горицвета поправила платок, укутала дочь. Сказала нарочито-спокойно:
– Опять. Да и теперь тоже… Посмотри на цветы.
Гнева огляделась растерянно. И вправду: всюду по одному-два цветочка, и то на солнечном месте, а вокруг Василисы – клевер, ятрышник, лютики, колокольчик: звонкие, яркие, словно в середине ласкового горячего лета.
– Думаешь… дар батюшкин передался? – шёпотом просила Гнева.
– Да тут уж и гадать не приходится, – грустно улыбнулась Горицвета.
– А сам он?.. Владыко сам что говорит?..
– Тревожится он, – опустила голову Горицвета. – Я ему не сказывала ничего… И он мне. Но вижу, что тревожится сильно… Отчего – не знаю… Боюсь за него. И за
