Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я рассказал ему, зачем приехал. Тут же, в винограднике, мы присели к столу. Прокофий Павлович срезал с кустов крупные гроздья спелого винограда и положил на блюдо. Я смотрел на него, и мне все не верилось, что это тот самый человек, о котором в сорок втором году уже ходили легенды. Помнят Саенко не только соотечественники. Даже много повидавший и повоевавший фельдмаршал Манштейн написал позже в своих воспоминаниях такие слова:
«Здесь произошла трагедия, показавшая, с каким фанатизмом боролись большевики… Когда наши войска ворвались в населенный пункт Инкерман, вся скала за населенным пунктом задрожала от чудовищной силы взрыва. Стена высотой примерно 30 метров обрушилась на протяжении примерно 300 метров».
Да, в том далеком теперь 1942 году даже до Манштейна (а мы знаем, как далеко находился его КП!) донесся гром этого взрыва. Только Манштейн не написал правду, что же именно тогда произошло. А случилось вот что. От взрыва колоссальной силы погибло много фашистов, танков, орудий, автомобилей, которые были завалены огромной рухнувшей стеной на протяжении более трехсот метров.
И сделал это Саенко.
Прокофий Павлович, как многие сильные люди, человек обстоятельный, неторопливый. Он и разговор повел не спеша, издалека, с самого начала:
– В годы гражданской войны, как вы знаете, косил народ сыпной тиф, вот и мои мать и отец почти разом один за другим умерли от тифа. Было мне тогда одиннадцать лет. С той поры я стал самостоятельным, сам пахал, косил, молотил. Жил я на Херсонщине и, как только стали создаваться первые колхозы, сразу же вступил в колхоз, стал колхозным конюхом. В тысяча девятьсот двадцать девятом году пришло мне время идти служить в армию. Попал я на флот. Служил краснофлотцем на крейсере «Красный Кавказ». Служилось мне хорошо, радостно. Для сироты дружная семья моряков стала настоящим домом. И когда я закончил свою срочную службу, а служили в те годы на флоте долго, пять лет, мне не захотелось увольняться. Остался я на сверхсрочную. Грамотешка у меня была небольшая, но на флоте кое-чему научился. А тут наш командир, желая помочь, послал меня учиться на курсы командиров. В тысяча девятьсот тридцать девятом году я закончил эти курсы, и мне было присвоено звание воентехника. Получил я назначение в Севастополь, в артиллерийское управление, стал начальником отдела хранения артиллерийских боеприпасов. Склады были в Сухарной балке. Находились боеприпасы не только в подземных хранилищах, но штабелями лежали на площадках на поверхности. Когда произошло нападение фашистов на нашу страну, начались налеты фашистской авиации, надо было боеприпасы, которые хранились открыто, куда-то спрятать. Стали искать место. Наиболее подходящими оказались штольни. Это недалеко от Инкермана. Штольни давние. Здесь добывали белый камень. Из такого камня построены очень многие красивые дома в Константинополе, Афинах, Риме, Неаполе. Да и наш Севастополь почти весь выстроен из этого камня. Вот в эти пустые штольни и стали свозить боеприпасы. А потом, когда уже фашисты подступали к Севастополю и было ясно, что будет долгая битва за город, нам привозили запасы, и мы их тоже складывали в штольни. Я был начальником хранилища. Свезли сюда очень много – больше пятисот вагонов. Машины с боеприпасами заходили прямо в штольни, и мы их тут же разгружали. Работа была адская, ящики с боеприпасами сами знаете какие тяжелые. Работали мы день и ночь, до полного изнеможения.
– Вам надо было, наверное, не только разгружать и складывать, но и охранять? Ведь фашисты знали, наверное, о таком большом складе боеприпасов? – спросил я Прокофия Павловича.
– Конечно же знали, они пытались даже нас захватить. Я вам об этом еще расскажу. Так вот, в июне бои приблизились к нам уже вплотную. Фашисты подступили к Инкерману. Перед отплытием из Севастополя меня вызвал контр-адмирал Заяц, мой бывший командир на крейсере «Красный Кавказ», а в ту пору он был уже контр-адмиралом и начальником тыла флота. Он сказал: «По решению Военного совета, товарищ Саенко, придется ваше хранилище и боеприпасы взорвать. У тебя почти пятьсот вагонов боеприпасов и пороха. И если они попадут в руки фашистов, все это будет обращено против нас же. Понимаешь?» Я, конечно, понимал. И сказал, что ни в коем случае не допущу, чтобы боезапасы попали в руки противника. Адмирал посмотрел на меня очень участливо. Мы же с ним старые знакомые, он всегда меня хорошо помнил. И он стал мне подсказывать: «Взорвать такое количество боезапасов не так просто – ты же и сам можешь погибнуть. Нужно все как следует рассчитать. Взрыв будет очень большой силы – успеешь ли ты унести ноги, Прокофий Павлович?» Ну, я заверил адмирала, что дело не во мне, а в том, чтобы не допустить захвата такого огромного количества боезапасов. На прощание адмирал обнял меня, попрощался.
– Одна из трудностей защитников Севастополя была в недостатке боеприпасов, а у вас в штольнях пятьсот вагонов. Что-то тут не вяжется, Прокофий Павлович.
– Так у нас не те калибры, что нужны сухопутным частям, снаряды для корабельной артиллерии, бомбы авиационные. Даже от первой империалистической войны оставшиеся порох и боеприпасы хранились.
– Что произошло дальше?
– Я все время прислушивался к бою: где он происходит. И вот взрывы и треск автоматов и пулеметов постепенно приближались. И настал день, когда мы уже стали слышать стрельбу позади нас. Связи телефонной с частями уже не было. Послал я красноармейца узнать: есть ли еще кто впереди нас? Но красноармеец не вернулся, видно, погиб, а может быть, и попал в лапы фашистов. Послал я другого разведчика, он вернулся и говорит, что впереди никого нет.
После этого я сам пошел в Инкерман, где находился, как я знал, штаб Двадцать пятой дивизии, командовал ею Коломиец. Когда я зашел в блиндаж, командир дивизии сидел за столом, держась руками за голову. Я спросил его: «Как обстоят дела?» Он сказал коротко: «Все погибли, в живых почти никого не осталось, но будем держаться сколько сможем». Дивизия держалась еще четыре дня. До этого, зажигая определенные отрезки бикфордова шнура, я проверил, сколько времени они горят. Уже все было подготовлено к взрыву, во все штольни проведен бикфордов шнур, присоединен к толовым шашкам и ящикам с порохом. Если по какой-то случайности шнуры погаснут, я, чтобы взрыв произошел наверняка, заложил в боеприпасы мины с часовым механизмом. И вот настал момент, когда мы уже сами увидели фашистов. Большая их колонна остановилась вдоль речки Черной, и солдаты выпрыгнули из автомобилей и танков, пили воду, умывались, плескались. А справа от нашей высоты вдоль ската стояла колонна танков.
Я не хотел рисковать всем личным составом и поэтому спросил: «Кто остается со мной добровольно?»
Из тех, кто вышел вперед, я оставил старшего техника-лейтенанта Палея и рядовых Кондрашова, Брюшко и Гаврилюка. Вот впятером мы и остались, чтобы произвести взрыв, а весь остальной личный состав с капитаном Зудиным стал пробиваться к своим. Я говорю «пробиваться» потому, что к тому времени нас уже со всех сторон окружили немцы. Когда все ушли, я посмотрел на оставшихся товарищей и спросил, понимают ли они, что при взрыве мы можем погибнуть, не успеем далеко убежать. Они были согласны на такси крайний исход и ответили: «Погибнем все, но боеприпасы фашистам не дадим!» – «Ну, тогда давайте начинать». Мы подожгли шнуры и побежали прочь от штолен через балку, на другую сторону. Мы успели отползти метров на триста – четыреста. И вдруг раздался такой ужасный взрыв и так задрожала земля, что мне показалось, что она вообще перевернулась. Я упал и потерял сознание. Не знаю, сколько я пролежал, но очнулся оттого, что меня трясли за плечи и Кондратов спрашивал: «Товарищ начальник, вы живы?» Я посмотрел вокруг и сначала не понял, что же произошло: все было вокруг бело, как будто выпал снег. И только потом я осознал, что это взрывом выбросило на поверхность белый камень, который превратился в пыль, и вот он осел, и все стало белым.
Помогая друг другу, потому что все были контужены, мы побрели в сторону города и там стали пробираться к морю. Город был разрушен, всюду валялись убитые. Около одной из развалин я обнаружил знакомого мне директора завода шампанских вин Петренко, он был ранен. Я его взвалил на себя и вынес. В одном месте нас свои приняли за немцев и чуть не обстреляли. Ну, в общем, с большим трудом мы добрались до берега моря. Здесь отходили последние катера, баржи. Брали главным образом раненых. Я прыгнул на один из последних отходящих катеров, но не достал до борта и упал между катером и набережной. Меня выловили матросы и втащили на катер. Как потом выяснилось, я ушел вовремя: гитлеровцы объявили розыск меня… Да, после ущерба, который принес взрыв гитлеровцам, они с ног сбились в поисках виновника. Гестаповцы осматривали всех, кто оказался у них в плену. Они даже нашли похожего на меня человека…
- Генералиссимус. Книга 2. - Владимир Карпов - История
- История Хоперского полка Кубанского казачьего войска 1696–1896 гг. - Василий Григорьевич Толстов - История
- Освобождение. Переломные сражения 1943 года - Алексей Исаев - История
- Рождённый в блуде. Жизнь и деяния первого российского царя Ивана Васильевича Грозного - Павел Федорович Николаев - Биографии и Мемуары / История
- Хрущёв и Насер. Из истории советско-египетских отношений. Документы и материалы. 1958–1964 - Сборник - История
- Реформа в Красной Армии Документы и материалы 1923-1928 гг. - Министерство обороны РФ - История
- Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы - Майкл Дэвид-Фокс - История
- Москва в судьбе Сергея Есенина. Книга 2 - Наталья Г. Леонова - Биографии и Мемуары / История
- История Украинской ССР в десяти томах. Том восьмой - Коллектив авторов - История
- Страшный, таинственный, разный Новый год. От Чукотки до Карелии - Наталья Петрова - История / Культурология