Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но ведь такого давно уж не бывало, – вмешался в разговор какой-то корзинщик. – Пожалуй, Ани особенно доволен, что именно Руи осчастливлен священным сердцем. Почему, спросите вы? Эх, дурни вы этакие! Ведь Хатшепсут – прародительница Ани!
– А Руи был пророком ее храма, – добавил столяр.
– Жрецы на том берегу Нила все привержены к старому царскому дому, уж я-то это знаю, – сказал пекарь.
– Как будто это тайна! – воскликнул сапожник. – Да, в старину людям получше жилось. Война дорого нам обходится, и даже уважаемые люди ходят босиком, потому что им не на что купить кожи. Да и добыча в прошедшем году была неважная. Рамсес, конечно, великий воин и герой, да к тому же он сын Ра, но что может он поделать без богов, если им не любы уже больше Фивы, – иначе почему же священное сердце барана стало искать себе вместилище в Городе Мертвых, да еще в груди сторонника старой…
– Придержи язык, – предостерег его корзинщик. – Вон идет стража.
– Ну, мне пора за дело, – заторопился пекарь. – А то у меня перед завтрашним праздником работы по горло.
– И у меня тоже, – вздохнул сапожник. – Кому охота брести босиком в Город Мертвых за первым из богов?
– Вы, верно, заработаете хорошие денежки! – вскричал корзинщик.
– Все бы ничего, если бы было кому помочь, а ведь сейчас все подмастерья на войне, приходится возиться с этими дрянными мальчишками. Да тут еще эти жены! Моя купила себе для процессии новую одежду, а детям, даже самым малым, – по ожерелью. Мы, правда, очень чтим наших покойников, и они нередко вознаграждают нас своей милостивой помощью, но что стоят мне жертвоприношения – и сказать невозможно. Больше половины моих доходов уходит на…
– А я под впечатлением смерти моей хозяйки дома дал клятву каждое новолуние приносить малую жертву, а раз в год – большую, – не выдержал пекарь. – Жрецы-то не отступятся от обещанного, а времена становятся все хуже и хуже. К тому же покойница не любит меня и неблагодарна, как, впрочем, и при жизни, потому что, являясь мне во сне, никогда не обрадует добрым словечком, да и нередко мучает меня.
– Она теперь – светлый и всезнающий дух, – сказала жена корзинщика. – А ведь ты, конечно, ей изменял. Блаженные-то знают все, что творится на земле.
Пекарь от растерянности даже крякнул, а сапожник воскликнул:
– Клянусь Анубисом, властелином подземного мира, я хочу умереть раньше моей старухи! Если она узнает у Осириса, что я здесь на земле творил, она, пользуясь своим правом принять там любой образ, какой захочет, будет являться ко мне каждую ночь, щипать меня, как рак клешнями, и давить кошмарами.
– А если ты умрешь первым, – сказала женщина, – то рано или поздно она все равно тоже попадет в преисподнюю и там увидит тебя насквозь.
– Это не так уж страшно, – со смехом сказал сапожник. – Ведь тогда я сам буду блаженным, и ее жизнь будет лежать передо мной как на ладони. Она тоже окажется не такой уж чистенькой, и если она бросит в меня там туфлей, то я запущу в нее молотком.
– Пойдем-ка лучше домой, – сказала жена корзинщика и потянула мужа за рукав. – Ничего путного ты здесь все равно не услышишь.
Окружающие захохотали, а пекарь воскликнул:
– Ну, мне пора! Я должен быть в Городе Мертвых еще засветло и распорядиться, чтобы мне там поставили стол для завтрашнего праздника. Лавка моя стоит как раз у входа в долину. Приводи ко мне завтра твоих детишек, сапожник, я подарю им сластей. А может быть, переправишься сейчас вместе со мной?
– Мой младший брат с товаром уже там, – ответил сапожник. – У нас же еще много дел в Фивах, а я вот стою здесь и теряю время на пустую болтовню! Интересно, покажут ли завтра чудотворное сердце святого барана?
– Непременно, – заверил его пекарь. – Ну, будь здоров! Вон и мои лари!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Несмотря на поздний час, вместе с пекарем через Нил переправлялись сотни людей. Им было разрешено провести там под надзором стражников ночь накануне праздника, чтобы они могли заранее подготовить свои прилавки, установить навесы, разбить палатки и разложить товары, так как с восходом солнца следующего дня запрещалось всякое движение по священной реке с деловыми целями. В это утро от фиванского берега могли отчаливать лишь празднично убранные барки и другие суда, перевозящие на другой берег паломников – мужчин, женщин, детей, местных жителей и приезжих, чтобы все могли принять участие в большой процессии.
В залах и мастерских Дома Сети также царило необычное оживление. Причисление к священным реликвиям чудотворного сердца, правда, прервало ненадолго подготовку к празднику. Теперь же все снова пошло своим порядком: в одном месте происходили спевки хоров, в другом шла репетиция религиозной мистерии, которая будет показана завтра на священном озере [165], столисты [166] обтирали от пыли статуи богов и одевали их, освежали краску на священных эмблемах. Всюду проветривали и чинили шкуры пантер, а также другие предметы жреческого облачения, начищали жезлы, кадильницы и прочую металлическую утварь, украшали праздничную ладью [167], которую должны были нести во время торжественного шествия. В священной роще Дома Сети младшие ученики под руководством садовника плели гирлянды и венки для украшения пристани, сфинксов, храма и статуй богов. Перед пилонами на мачты с бронзовыми остриями поднимали флаги, а над дворами натягивали пурпурную парусину для защиты от солнца.
Старший жрец, ведающий жертвоприношениями, уже расположился в боковых воротах храма и начал прием скота, зерна и фруктов; ему помогали писцы, заносившие приношения в списки, ловкие неокоры и рабы-земледельцы. В день Праздника Долины в храм Сети обычно поступали щедрые дары.
Амени появлялся то возле хоров, то около чудотворцев, которые должны были показать народу удивительные превращения, то подле неокоров, расставлявших кресла для везира, посланцев других жреческих общин страны [168] и пророков из Фив, то у жрецов, занятых приготовлением курений, то около слуг, готовивших тысячи факелов для праздничной ночи, – короче говоря, он был повсюду, одних понукая, другим расточая похвалы. Убедившись, что приготовления идут полным ходом, он приказал одному из святых отцов позвать Пентаура.
Простившись с Рамери, изгнанным из храма, Пентаур вместе со своим другом Небсехтом удалился в его рабочую комнату.
Молодой врач беспокойно расхаживал взад и вперед среди своих бесчисленных сосудов и клеток. Охваченный лихорадочным возбуждением, он то отбрасывал ногой попадавшиеся ему на пути пучки растений, то, ударяя кулаком по столу, рассказывал Пентауру, в каком виде нашел он свою комнату, когда вернулся от парасхита. Рассказ свой он сопровождал резкими и неловкими жестами.
Его любимые птицы погибли от голода, змеи вырвались из своих клеток, а обезьяна, испугавшись змей, тоже выскочила наружу.
– Эта скотина, эта дрянь опрокинула горшки с жуками, открыла ящик с мукой, которой я кормлю пгиц и червей, и вся вывалялась в ней! – гневно воскликнул он. – Она выбросила за окно мои ножи, иглы, щипцы, резцы, циркуль и перья. А когда я вошел в комнату, она сидела вон на том шкафу, вся в муке, как эфиоп, день и ночь ворочающий жернов, и, держа в руках свиток папируса, где записаны все мои наблюдения над строением тела животных, этот плод многолетних занятий, склонила голову набок и с самым серьезным видом глядела в него. Я хотел отнять у нее свиток, но она увернулась от меня, выскочила в окно и, усевшись возле колодца, стала яростно мять папирус и рвать его в клочки. Я выскочил вслед за ней, но она уселась в бадью, дернула за цепь и, насмешливо выпучив на меня глаза, исчезла в колодце. Когда же я ее вытащил, она с остатками свитка бросилась в воду головой вниз.
– И утонула? – спросил Пентаур.
– Я снова выудил ее бадьей и положил сушиться на солнце, но она вдобавок ко всему еще наглоталась всяких лекарств и благополучно протянула ноги сегодня в полдень. И записи мои пропали! Кое-что у меня, правда, осталось, но в общем нужно все начинать сначала. Видишь, что получается – даже обезьяны и те враждебно относятся к моей работе, не говоря уже о наших мудрецах. Вон эта бестия лежит в ящике.
Пентаур, который от души смеялся, слушая рассказ друга, выразил сожаление по поводу столь тяжкой утраты.
– Это животное здесь? – спросил он озабоченно. – Ты забыл, что оно должно находиться в молельне бога Тота при библиотеке? Эта обезьяна принадлежит к священному роду собакоголовых [169], у нее были найдены все признаки святости.
А библиотекарь доверил ее тебе, чтобы ты вылечил ей больной глаз.
– Глаз-то я ей вылечил, – с наивной непосредственностью заметил врач.
– Но ведь они потребуют у тебя обезьяну целую и невредимую, чтобы отдать ее для бальзамирования, – возразил Пентаур.
- Дочь фараона - Георг Эберс - Историческая проза
- Жена бургомистра - Георг Эберс - Историческая проза
- Забытые генералы 1812 года. Книга первая. Завоеватель Парижа - Ефим Курганов - Историческая проза
- Пляска Св. Витта в ночь Св. Варфоломея - Сергей Махов - Историческая проза
- Хей, Осман! - Фаина Гримберг - Историческая проза
- Тьма египетская - Михаил Попов - Историческая проза
- Польская супруга Наполеона - Сергей Нечаев - Историческая проза
- Битва за Францию - Ирина Даневская - Историческая проза
- Сумерки царей - Наталия Филимошкина - Историческая проза
- День гнева - Артуро Перес-Реверте - Историческая проза