Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обычно в воскресенье, после обедни, собирались у постройки семья хозяина, священнослужители и приглашенные родные и друзья хозяина, а также рабочие и десятники, занятые на этой стройке. На грубо сколоченном столе ставились икона и миска с водой. Начинался молебен с водосвятием. Священник при пении молитв погружал крест в миску с водой для ее освящения. Молились о «ниспослании благодати и благоденствия дому сему», дьякон зычным голосом провозглашал «многолетие» хозяину и его потомству, затем все подходили целовать крест, при этом священник кропил каждого святой водой. Десятник вставлял в гнездо свинцовую коробочку и наливал в нее вареного постного (обычно так называемого «деревянного») масла. Потом все подходили к гнезду: сначала священник, который кропил святой водой эту коробочку, затем хозяин, его близкие и гости, причем каждый клал в коробочку монету чеканки того года, в который производилась закладка. Затем края коробочки загибались наглухо, и сразу же над коробочкой укладывалось два-три ряда кирпичей, а в деревянных домах гнездо с коробочкой забивалось деревянной пробкой. Тотчас вслед за этим укладывался заранее заготовленный следующий венец.
Далее с пением молитв обходили всю постройку, причем священник все время кропил, а дьякон кадил. По окончании этого ритуала хозяин приглашал всех «откушать хлеба-соли». Если была хорошая погода и тепло, то угощение устраивалось тут же, на наскоро сколоченных столах и скамейках. Если погода была плохая, то приглашали домой или в кухмистерскую[595]. За угощением соблюдалась полная демократия: садились за один стол все, не соблюдая главенства и чина, — рабочие, гости, хозяева. Произносились тосты, разные пожелания хозяину дома и его семье. Рабочие благодарили за угощение и говорили: «Постараемся, будьте покойны, не сумлевайтесь, все будет в аккурате». Если угощение устраивалось на открытом воздухе, закуска, выпивка и посуда приносились в корзинках. Праздник при этом принимал более непринужденный характер. Помогали каждый кто чем мог: мужчины откупоривали бутылки, рабочие топорами вскрывали банки с консервами, топорами же рубили керченские селедки тут же, на столе. Получалось что-то вроде пикника, было весело, забавно, поскольку люди выходили из обычной колеи. Священнослужители тоже обязательно приглашались к столу, причем дьякон снова провозглашал громовым голосом «многолетие».
Часа через два-три все расходились по домам, многие под сильным хмельком.
Деревянный крест оставался до тех пор, пока дом не был подведен под крышу. Тогда его снимали и отдавали какому-нибудь бедняку.
Закладка надолго оставалась в памяти и служила предметом разных пересудов и примет. Говорили: «Дому этому долго не стоять! Поскупились, мало денег положили в коробочку, сам хозяин и тот пожалел денег, всего полтинничек положил!» Или: «Крест-то во время молебна покосился, не бывать добру».
Заключение
Петроградское небо мутилось дождем,
На войну уходил эшелон.
Без конца — взвод за взводом и штык за штыком
Наполнял за вагоном вагон.
А. БлокМы завершаем наше повествование временем, когда старый Петербург перестал существовать, — началом русско-германской войны.
На памяти у нас большие манифестации разносословной толпы еще до объявления войны. Петербуржцы, как и вся Россия, были единодушно возмущены наглым ультиматумом Австрии к Сербии. События разворачивались страшно быстро. Ультиматум следовал за ультиматумом, и наконец Германия объявляет войну России[596].
Теперь манифестации приняли в Петербурге грандиозные размеры, вызванные патриотическими чувствами народа. Большинство понимало, насколько положение серьезное, — враг силен и нагл, авторитет правительства подточен до предела, предстоит много испытаний[597].
Правящие круги и церковь старались подменить лозунги патриотов «За родину!» воззванием «За веру, царя и отечество!». Это вызывало протест в народе, многие не присоединялись к демонстрациям, которые несли портреты царя и иконы. Слышались реплики: «Как же царь будет воевать, когда жена его немка и окружена немцами?!»[598]
Народные демонстрации наконец завершились разгромом германского посольства на Исаакиевской площади[599]. Громили здание посольства дня три: сломали двери, выламывали решетки окон, выбрасывали мебель, целиком шкафы с бумагами, и наконец было скинуто с аттика здания бронзовое олицетворение воинствующей Германии — два тевтона, держащие коней. Этот разгром посольства привлек громадные толпы людей. Сквер перед Исаакием был вытоптан, на мостовой валялись обломки мебели, куски железных решеток, книги, бумаги. Толпа выкрикивала ругательства и проклятия в адрес кайзеровской Германии и самого кайзера. Полиции там мы не видели — полицейские понимали, что соваться под руку возмущенной толпы — дело опасное.
Война и мобилизация перевернули всю жизнь столицы: в два-три дня ушла вся гвардия. Толпы родных и знакомых провожали полки на вокзалы и станции. Была масса добровольцев. Уходившим солдатам незнакомые им люди совали в руки папиросы, продукты, носильные вещи. Многие провожавшие женщины плакали. Все относились к грядущим опасностям трезво и в переносном смысле, и в прямом — продажа водки и крепких напитков была запрещена. Погрузка полков в вагоны производилась очень быстро, надо сказать — в полном порядке. Чувствовался подъем — народ был готов защищать родину. Отъезжали полки, уходили на войну запасные, население Петербурга оставалось в тревоге за родину и за близких.
Канула в безвозвратное прошлое и жизнь старого Петербурга, с ее плохими и хорошими сторонами. Настала недолговечная пора Петрограда[600].
Сиверская. 1976
Послесловие
Авторы этой книги были представителями последнего поколения петербуржцев в полном смысле этого слова: их вкусы, манеры, взгляды, привычки — все то, что объединяется понятием личности, — в значительной мере сложились еще до превращения Петербурга в Петроград. Знакомясь с их воспоминаниями, мы соприкасаемся с ныне исчезнувшей культурой среднего слоя петербургской интеллигенции. Именно благодаря этому классу людей — хорошо образованному, хорошо обеспеченному своим трудом и вместе с тем довольно многочисленному — столичная культура, создававшаяся художественной, научной, инженерно-технической и просто светской элитой, шла вширь и становилась явлением массовым, общегородским. Широта интересов, яркость наблюдений, непредвзятость суждений и оценок, живая речь, юмор и, несмотря на все пережитое после 1914 года, оптимистическое жизнеощущение — это не только достоинства авторов этой книги, это родовые черты истребленной и вымершей породы последних петербуржцев.
Дмитрий Андреевич Засосов (1894–1977) родился в Петербурге в семье управляющего одним из крупнейших домовладений города. Закончив классическую гимназию, поступил на юридический факультет Петербургского университета. По окончании университета работал в адвокатуре в Кронштадте, затем в Петрограде — Ленинграде до выхода на пенсию в 1958 году.
Владимир Иосифович Пызин (1892–1983) родился в Казани в семье почтового чиновника. Начальные классы гимназии прошел в Петербурге, окончил гимназию в Казани, после чего поступил в Петербургский институт инженеров путей сообщения. Еще студентом с увлечением участвовал в изыскательских партиях на трассах железных и шоссейных дорог. Изыскания стали его специальностью. После революции работал в «Гипролестрансе» и в НИИ «Промтранспроект», одновременно преподавал в ЛИИЖТе. Автор ряда научных публикаций. В 1942 году был мобилизован, тяжело контужен на фронте. Будучи инвалидом Великой Отечественной войны, продолжал работать до 1958 года, когда вышел на пенсию, чтобы, по его словам, «заняться другим» — воспоминаниями. Стремление поделиться ими с младшим поколением и объединило авторов этой книги, склонных к гуманитарным занятиям. Обладая исключительной памятью, они принципиально не пользовались в своей работе ни справочными и никакими другими информационными материалами.
* * *Составитель и комментатор выражают глубокую благодарность Наталии Борисовне Ветошниковой и Юрию Михайловичу Красовскому, оказавшим им громадную помощь в подготовке этой книги к изданию.
Комментарии
Воспоминания Д. А. Засосова и В. И. Пызина охватывают почти 20 лет жизни Петербурга перед трагическим поворотом его судьбы. В мае 1914 г.[601], когда петербуржцы, как обычно, разъезжались, никто не знал, что вернутся они не в Петербург, а в Петроград, из XIX в. сразу попадут в XX (Ахматова А. II. 5[602]). По сравнению с этим переломом изменения, происшедшие в предшествовавшие 20 лет, могут казаться несущественными. Но это впечатление неверно.
- Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917 - Владимир Иосифович Гурко - Биографии и Мемуары / История
- Милый старый Петербург. Воспоминания о быте старого Петербурга в начале XX века - Пётр Пискарёв - История
- Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века - Ольга Елисеева - История
- 100 великих достопримечательностей Санкт-Петербурга - Александр Мясников - История
- Душа Петербурга (сборник) - Николай Анциферов - История
- Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века - Мария Нестеренко - История / Литературоведение
- Повседневная жизнь древнегреческих женщин в классическую эпоху - Пьер Брюле - История
- Санкт-Петербург. Автобиография - Марина Федотова - История
- Жизнь, опаленная войной - Михаил Матвеевич Журавлев - Биографии и Мемуары / История / О войне
- Повседневная жизнь старообрядцев - Кирилл Кожурин - История