Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В конце концов ресторан стали закрывать, переворачивать на столы стулья, мыть полы. И тогда один из официантов — тех, смешливых — снял обувь, засучил брюки до колен и по очереди перенес обеих на спине на «другой берег», к автобусной остановке…
— Где-то была фотография, — сказала Айя, — надо поискать: Михаль на спине нашего доброго Харона…
— Возьми еще утки, — сказал Леон. И положил в ее тарелку мяса.
Со стороны бунгало-бара, опоясанного гирляндами весело прыскающих крошечных лампочек, слабо доносились блюзовые всхлипы; их вспарывали скандальные крики обезьян из влажной путаницы джунглей, звон цикад, какой-то беспрерывный стрекот и редкие истерические взвои — фон, в который вплетались мерные тяжелые удары волн о песок и плеск волны о борта пенишета.
И все подминала под себя восходящая царственная луна — лимонный прожектор в зыбучих барханах звездного песка.
— А спать мы будем вместе? — спросила она тем же нейтральным тоном, каким интересовалась сортом сыра.
Он поспешно и категорически отрезал:
— Нет.
— Почему?
— Потому что ты не пляжная бабочка, а я не взыскиваю с женщины платы за тарелку супа и провоз до Краби.
— Ясно, — отозвалась она. — Это благородно.
…Двумя словами превращая меня из идиота в мудака…
Минуты три ели молча.
Он опять подумал: когда она молчит, возникает шизофреническое ощущение, будто я ужинаю в компании с другим собой.
Впервые в жизни рядом с женским существом он чувствовал полное, спокойное и какое-то домашнее равенство. Хотя, если вдуматься: какой покой может быть рядом с подобным беспокойством — с этой бродяжкой, у которой на каждый случай припасена безумная история из собственной биографии?
— У тебя есть жена?
Она задавала вопросы внезапно и прямо, после чего взглядом упиралась в сердцевину его губ в ожидании такого же прямого ответа.
Он помолчал, пожевал и проглотил кусок сыра, непринужденно и убедительно ответил:
— Есть.
— Врешь, — спокойно отозвалась она.
Он хмыкнул, прикидывая достойную отповедь наглой девчонке.
Но она перебила:
— И женщины у тебя давно не было. Я же чувствовала твои руки, когда ты меня брил и… потом, когда мыло с меня смывал… Ты умирал, как хотел меня. И сейчас ужасно хочешь. Разве нет?
Он страшно разозлился, тем более что она была права. Заставил себя спокойно долить сок в ее чашку.
— Допивай. Как бы там ни было, — твердо проговорил он, завершая этот милый ужин, — сейчас ты отправишься в свою берлогу и прекратишь морочить мне голову. А завтра я отвезу тебя в аэропорт.
Эту девицу, в ярости приказал он себе, собирая со стола и складывая в мойку посуду… эту чертову вшивую провидицу!!! ты будешь держать подальше от своего хера, понял?!
…Вначале она даже задремала — судя по тому, что ей снилась какая-то чепуха. Усталость последних дней скулила в каждой мышце тела, которое молило только об одном: о неподвижности. Усталость, вкусный ужин, чистая койка в каюте-шкатулке… Айя успела подумать: этот загадочный человек, столько сил прилагающий, чтобы держать себя в узде и ни в коем случае не показать… этот человек, Леон — неистовый, резкий, напряженный и в то же время беззащитный под своей кольчугой, особенно когда…
…и вот уже ехала в поезде, в общем вагоне, — тем утром, когда сбежала из дома, — а на скамье напротив нее сидели трое мальчишек лет семнадцати: Ленька, Генька и Генька.
Они были близнецы, Евгений и Геннадий, да просто — «Генька-Генька», а с четвертым би-боем группы AfroBeat парни рассорились и разодрались еще в Алма-Ате и теперь ехали в Судак без номера четвертого.
Минут через двадцать оживленной трепотни обо всем, что в голову придет, они предложили Айе войти в «четверку крутых би-боев». Самым ударным номером программы у них была «синхронная четверка». Передними запускали близнецов Геньку-Геньку, и те отчебучивали ювелирным ходом один в один каждое движение — убойный был номер, публика обалдевала и хорошо отстегивала: люди же ясно видят, — никакого фуфла, ребята наяривают дай боже!
Айя с восторгом согласилась и тут же в туалете коротко остриглась маникюрными ножницами чуть не под корень — когда вышла, мальчишки ее не сразу признали: она была вылитым парнем. По прибытии в Судак примерно с неделю они ее натаскивали, заставляя десятки раз повторять «бочку», «гелик», «свечу» и «черепашку». (В свою программу ребята щедро напихали трюки и штуки из разных танцев и стилей — от сальсы и рок-н-ролла до капоэйры и даже кунг-фу.)
И после «курса молодого бойца» бросили в дело.
Каждый вечер на набережной Судака, в виду зубчатых башен старой генуэзской крепости «знаменитая четверка би-боев» отжигала нечеловечески.
Они стали — «звезды набережной»; на них собиралась уважительная толпа, так что сборы получались — грех жаловаться.
Ходили они в больших синих футболках с длинными болтающимися рукавами и в черных мешковатых штанах — рабочая одежда брейк-дансера.
Ужинали всегда в «Чебуречной» — там группе давали скидку за постоянство, — а ночевали в палатке на пляже, в спальных мешках.
Это было самое счастливое лето в ее жизни.
Она всем телом слышала море, удары волн о берег, тарахтенье моторок, даже гудки пароходов; слышала, лежа в спальнике с Ленькой, куда однажды забралась на рассвете. Ленька и стал ее первым, очень простым, очень честным и душевным парнем. Он всегда делил деньги поровну, всегда сам покупал одежку на всех, заботился о каждом — лепил Айе горчичники на спину, когда простыла…
(Сейчас она иногда жалела, что в одну из ночей ушла, не попрощавшись; жалела, потому что в Леньке, при всей его незамысловатости, была какая-то застенчивая сдержанная нежность. И жаль, что не осталось «рассказа» об их чудесной «четверке крутых би-боев» — диск с этими снимками пропал в Рио вместе со всем остальным, в старом рюкзаке, унесенном бандитами.)
Просто уже надвигалась осень, и, сидя в «Чебуречной», ребята горячо обсуждали, куда податься зимовать: в палатке по ночам становилось холодно.
Айя же совсем заскучала и злилась, что приходится скрывать эту скуку от остальных и отплясывать надоевшие танцы, в трехсотый раз повторяя навязшие в ногах-руках фортеля. Никогда не могла и не хотела стреножить эту свою вольную тягу; вставала и уходила — прочь, и дальше, и дальше катилась, пока не упиралась в новую жизнь, в совсем другие лица, совсем другие пейзажи.
Однажды, когда мальчики уснули, она легко и бесшумно выбралась из спального мешка, быстро сложила свой рюкзак с фотоаппаратом, вышла на дорогу с поднятой рукой — бесстрашная тонкая фигурка с рюкзаком, в ошпаривающем свете желтых фар. Добралась на попутке до Феодосии и села в первый же поезд, который ехал… да она никогда особо и не интересовалась направлением поездов. «Встань и иди…»
Тук-тук… тук-тук… тук-тук… В окнах тянулись рассветные кадры Крыма, жизнь мчалась вперед, вновь набирая обороты, становясь глазастой, яркой, жадной, стремительной… рассказливой!
Тук-тук… тук-тук… тук-тук… — радостно прокатывалось по телу.
Открыв глаза, она поняла, что это ритмичное «тук-тук» — просто переплеск воды о борта катера, который называется забавным детским словом «пенишет».
В двух овальных окнах под потолком каюты слезилось близкое граненое небо в ломовых безумных созвездьях. Опять забыла, как что называется. А ведь Ричи показывал и рассказывал о каждом. Ричи, бывший наркодилер, сам наркуша и конченый человек, месяцами жил у Дилы, скрываясь от закона и медицины. Астроном по образованию, когда-то, лет сто назад, он окончил Беркли и трепетно относился только к звездному небу.
…Она вспомнила весь минувший день, неприступного шейха; радостно взмыло внутри: уеду, уеду отсюда! — это было главным. Но мысли опять закрутились вокруг непонятного человека. Вот ведь что получается: никакой он не шейх. Родным с детства кажется — может, потому, что ужасно похож на ту девицу со старой коричневой карточки, в платье с кружевами, с черной бархоткой на шее; и та, оказывается, вовсе не была балериной, но, видимо, что-то значила для дяди Коли, раз он всю жизнь хранил ее карточку.
Айя прислушалась и своим безошибочным чутьем поняла, что этот ни капельки не спит в своей каюте. Совсем, мучительно не спит…
Больше всего на свете ей хотелось отдать концы, отчалить, провалиться в черную полынью сна… здесь, на безопасном семейном кораблике…
Она даже испугалась, что после всех этих тягучих недель и бессонных ночей на нее может навалиться знакомый с детства и неотвратимый, как приступ болезни, трехдневный свинцовый обморок-сон. Сон-защита, сон-занавес, друг, но и враг — в зависимости от того, где и с кем он ее настигал. И наваливался порой так некстати, и скручивал по рукам-ногам, пеленал, как младенца, заворачивал, погружал в забытье…
- Вывеска - Дина Рубина - Современная проза
- Итак, продолжаем! - Дина Рубина - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Голем, русская версия - Андрей Левкин - Современная проза
- Белый Тигр - Аравинд Адига - Современная проза
- На Верхней Масловке (сборник) - Дина Рубина - Современная проза
- Школа беглости пальцев (сборник) - Дина Рубина - Современная проза
- Ручная кладь - Дина Рубина - Современная проза
- Почерк Леонардо - Дина Рубина - Современная проза
- Мастер-тарабука - Дина Рубина - Современная проза