в две минуты первого, – но все же хорошо, что я пришел и начал новый год в такой прекрасной компании.
Элеонора подошла к окну. Из-за стены раздавался смех и играла пластинка с ужасно знакомой мелодией, название которой она не могла вспомнить. Окна дома напротив почти все светились, где-то удавалось разглядеть нарядных людей, которые поднимали бокалы, танцевали, а были и такие, что стояли у окна, как и она, и, наблюдая за танцующими в свете окон снежинками, загадывали желания или просто мечтали о том, что весь год будет таким же чудесным и радостным, как эта ночь.
Стенбок побыл до половины первого и откланялся, засобиралась и Элеонора. Надо вернуть Нину родителям, которым уже наверняка не терпится поздравить дочку с Новым годом, а самим поспать перед рабочим днем.
Петр Константинович и Нина шли чуть впереди, как взрослые, хоть Нина с нежностью несла сверток с куклой и платьем феи, которые Катя с Тамарой Петровной заставили ее взять в качестве новогоднего подарка.
– Стенбок, конечно, гусар, – засмеялся Костя, – решил впечатлить даму фруктами, вообще страшно подумать, сколько он за них в Торгсине отвалил, а в результате все сожрал Петр Константинович.
– Не все, – обиделась Элеонора за сына.
– Не суть. Нравится ему Катя.
– Ты тоже заметил? – Элеонора даже забыла подумать, что, раз Костя так спокойно говорит о влюбленности Стенбока, значит, не влюблен сам.
– Вся академия заметила.
– Боже мой… Катя такая наивная.
– Не волнуйся, Леля, – Костя покрепче взял ее под руку, – Стенбок ребенка не обидит.
– Дай-то бог.
Костя вздохнул и огляделся. Улица была пуста, а дети увлечены разговором.
Мимо прошел какой-то одинокий человек и скрылся в арке, а так, похоже, люди еще вовсю праздновали и не спешили расходиться по домам.
– Как бы она не наделала глупостей, – сказала Элеонора.
– Не волнуйся, – повторил Костя, – она в полной безопасности, Александр Николаевич близко к ней не подойдет.
– Почему ты так уверен?
Костя нахмурился:
– Леля, а ты знаешь, почему Стенбок перешел на сторону красных? – спросил он тихо, чтобы дети не услышали.
– Нет, конечно, откуда. Сагитировали, наверное, большевики, он ведь тогда совсем молодой был.
– Нет, Леля, не поэтому.
– А почему?
– Тяжелая история, – вздохнул Костя, – лучше просто поверь, что он не причинит Кате зла.
Элеонора не считала себя сплетницей, но все же была женщиной, и просто поверить во что-то у нее получалось не слишком хорошо. Поэтому, когда они, сдав Нину родителям и поздравив Полкана с Новым годом, легли спать, она потребовала у Кости объяснений.
– Это очень трудно будет тебе услышать, – предупредил Костя, – я даже не знаю, имею ли право рассказывать.
– Я буду молчать.
– Я знаю. Короче говоря, Александр Николаевич в семнадцатом году женился на сельской учительнице. Он служил в белой армии, а село, где жила его жена, долго было под красными. Наконец село освободили, Стенбок, служивший неподалеку, как узнал об этом, полетел к жене, а нашел, прости за подробность, расчлененный труп, повешенный на площади перед церковью.
– Как?
– Вот так, Леля. Жена Александра Николаевича была большевичкой, и когда в село вошли белые, кто-то из местных на нее донес. И белые совсем нехорошо с ней обошлись. Совсем нехорошо.
Костя нахмурился. У Элеоноры закружилась голова, когда она попыталась представить себе, что чувствовал Стенбок.
– После такого, я думаю, можно понять, почему он переметнулся, – сказал Костя тихо, – и почему он до сих пор один.
– Все можно понять, что делает человек, – вздохнула Элеонора, – а можно и не понимать, просто принять как есть.
– Наверное, он сильно ее любил, раз женился вопреки воле родных. Он ведь аристократ до мозга костей, род свой ведет от Адама или даже раньше, и воспитание получил соответствующее, а вот поди ж ты, женился на большевичке без роду-племени. Любовь преодолела сословные предрассудки и идейные разногласия, и даже то, что Гражданская война развела их по разным лагерям. Все любовь победила, и так страшно все закончилось… Я иногда думаю, что Стенбок перешел к красным, потому что решил жить за жену. Продолжать ее дело.
– Что гадать.
– Ты права. Мы не знаем, что у него на душе, но что он с женщинами ведет себя благородно, это я тебе точно гарантирую.
– Дай-то бог.
Костя обнял ее покрепче:
– Не волнуйся, Леля. Сколько я его знаю, он никогда ничего себе лишнего не позволял.
– Бедный Александр Николаевич…
– Тогда все натерпелись, – вздохнул Костя, – дерьма хватало со всех сторон.
– Не буду спорить с тобой, – процедила Элеонора и почувствовала, как Костя улыбается в темноте.
– Но ты не согласна.
– Не согласна. У красных террор был официальным орудием диктатуры пролетариата, а у белых – эксцессами психопатов в разложившейся армии.
– Но жертвам-то было по большому счету все равно. Ты вот меня до сих пор не можешь простить, что я пошел за красных воевать, но революция началась не на пустом месте, Лелька, и ты сама прекрасно это знаешь. Было бы общество нормально устроено, никто даже не почесался бы. Занимались бы своими делами и смотрели на революционеров как на идиотов.
– Да, оно, конечно, того стоило, – Элеонора аккуратно высвободилась из объятий мужа, – миллионы смертей, голод, массовое сиротство, ради всего вот этого. Соразмерная цена.
– Ладно, ладно, не злись, – Костя снова притянул ее к себе, – да, жизнь сейчас совсем не похожа на то, за что я воевал, но что поделать. Видно, живет у нас неистребимая какая-то бацилла непонятная… Как спаечная болезнь. Кишки не могут свободно перистальтировать, но справляются через силу до поры до времени, а потом бах, непроходимость, требуется операция. Делаешь, рассекаешь спайки, вроде все хорошо, человек поправился и живет, но спайки новые образуются, и через несколько лет опять непроход, опять операция, и так раз за разом, и каждый следующий труднее и кровавее предыдущего.
– Думаешь, у нас зреет непроход и надо готовиться к операции?
– Ой, Леля, какая операция! Непроход, конечно, зреет, но дежурят сейчас не хирурги, а в лучшем случае цирюльники. Они кровопусканиями лечить будут.
– Ты это нигде не ляпни.
Костя кивнул.
– И вообще не каждые спайки требуют операции, – быстро сказала Элеонора.
– Рано или поздно требуют. Лель, не волнуйся, я давно привык к этому дамоклову мечу. После такого ранения у меня вообще каждый прожитый день – это прогул в аду.
– Почему в аду? – невпопад спросила Элеонора, прижимаясь к мужу.
– Хирургов в рай не берут. Операционных сестер еще со скрипом принимают, а хирургов – ни за какие коврижки.
– Ну, слава богу, у меня хватает грехов на совести. Проведем вечность вместе. Это и
