лицом, которого купец звал Бритва. Камисори громоздился за спиной Канкуро, темный, как тень горы. В его тени отразилось пламя на лезвии обнаженного меча.
Канкуро почувствовал мой взгляд, оглянулся и, видимо, все понял. Шарахнулся в сторону от шагнувшего к нему убийцы, а я не успевал, никак не успевал, хотя бежал изо всех сил.
Но внезапно Канкуро показал себя молодцом — неуловимым ударом короткого меча из рукава богатого женского кимоно он отразил приближающееся лезвие и, ткнув вперед, поразил Камисори в широкую грудь. Подскочив, я видел только, как отшатнулся в темноту Камисори, роняя темные капли крови на вытоптанную добела театральную площадь.
Канкуро с коротким обнаженным мечом тыкал лезвием в темноту, слепо тараща ослепленные пожаром глаза.
— Где он? — выкрикнул он. — Где?
— Он бежал, — ответил я устало. — Он не вернется.
Самурай сражен рукой актера. Не ожидал такого увидеть. Даже в театре.
Пожар погасили, не дав ему разгореться.
А вражду актера и купца погасили так же раньше, чем убитые стали лежать на каждом пороге в округе.
Сакуратай все устроил, как ему и полагалось.
И через несколько дней Сарувака одну за другой выложил пять рё на стол в чайном домике, а купец Коноикэ, сидевший напротив, не мигая следил за руками театрального мастера.
— Это доля Канкуро в заработках театра за последний месяц, — объяснил Сарувака. — И он будет работать только на вас до конца лета.
Коноикэ думал всего мгновение:
— Печать моего торгового дома он тоже будет носить на своей одежде все это время.
Сакуратай покосился на Сарувака, тот смиренно вздохнул и согласился.
— Все удовлетворены? — спросил Сакуратай. — Значит, на том и разойдемся.
Чем ему остался обязан Сарувака за устройство этого примирения, я так и не узнал.
Коноикэ, тяжело опершись на скрипнувший столик, поднялся с места и не прощаясь пошел к выходу:
— Камисори, забери деньги, — бросил он, уходя.
Камисори, не глядя на меня, приблизился к столу и, морщась от боли в перевязанной груди, медленно собрал со стола монеты в рукав и ушел, не поднимая на нас глаз. А я и не чаял увидеть его еще раз живым.
Канкуро не был рад решению своего отца.
— Я не сделаю этого! — решительно отказался он. — Вы отдали ему мой гонорар, пусть, но сделать из меня его девку я не позволю.
— Ты сделаешь это, — угрюмо ответил господин Сарувака.
— Не сделаю!
— Сделаешь. Или я от тебя откажусь. Ради тебя самого. Хотя бы жив останешься.
Оба свирепо молчали, безупречно выдерживая невыносимую паузу, как и положено выдающимся актерам.
— Хорошо. — Канкуро, тяжело вздохнув, поклонился отцу. — Я сделаю.
Даже я понял, что только ради общего спокойствия он сделал вид, что смирился.
Представления продолжались, как им и следовало, что бы ни происходило вокруг.
Ставили верную, надежную классику: «Минамото но Ёсицунэ против монаха Бэнкэя на мосту Тысячи мечей», в которой излагалась каноническая версия, где взбеленившийся беглый монах Бэнкэй отбирал меч у каждого ступавшего на мост Годзё и собрал так аж груду в девятьсот девяносто девять мечей. Но тысячным мечником оказался не кто иной, как ловкий юноша Ёсицунэ, наследник древнего воинского рода, прибывший в Киото никому не известным, и на нем-то Бэнкэй и сломался и судьба его навсегда переменилась.
Канкуро настаивал на новом прочтении. Сарувака ругался и запрещал все, что выдумывал Канкуро.
Я иногда пропускал Нагасиро на репетиции. Хаясу мне не препятствовал, видимо, рассчитывая на мое благоразумие.
В один из тех дней меня неожиданно позвал к себе хозяин театра.
— Господин Исава, Канкуро нужно гулять, его голосу полезен свежий воздух. Прошу вас, на него уже покушались, составьте Канкуро компанию.
— Конечно, господин Сарувака.
— И этого кабукимоно, Нагасиро, прихватите. Он может быть полезен.
Мог ли я отказать? Надо ли говорить, как рад оказался Нагасиро? Пожалуй, я мог считать себя теперь вполне отдарившимся за введение меня в это общество.
Наша прогулка началась утром прямо от театра, мы шли до замкового рва и далее уже не спеша прогуливались вдоль широкого, как иная река, рва, поглядывая на затянутые черным мхом огромные валуны на той стороне, составлявшие наклонный вал выходящей к воде крепостной стены.
Канкуро шествовал впереди, похлопывая по ладони сложенным веером. На спине его белого кимоно искусный мастер начертал черной тушью в стиле театральных афиш мускулистых зубастых рогатых демонов, азартно топивших в бушующем море бочки для сакэ с надписью «Торговый дом Коноикэ» на каждой.
Канкуро ни с чем не смирился.
Нагасиро неброско следовал за нами, не собираясь нарушать свой обычай угрюмого молчания даже ради беседы с предметом своего поклонения.
— Ты владеешь малым мечом? — спросил я тогда у Канкуро.
— От вас ничего не скроется, господин Исава.
— Ты где-то учился?
— У отца. Моего предыдущего отца. Господин Сарувака, мой батюшка, замечательный человек и право носить свой меч заслужил, но владеет он им только на сцене.
— Значит, ты происходишь из семьи самураев?
— Воины следуют за Кабуки с момента его появления. Основательница Окуни странствовала с воином Нагоя Сандзабуро. Он принес ей личную присягу на сухом дне реки Камо в Киото в год, когда она впервые выступила перед лицом наместника Ставки в старой столице. И следовал за нею всю свою жизнь. Мне приятно вспоминать, что я происхожу из его рода.
— Понятно, — пробормотал я.
— Нагасиро! — Канкуро обернулся к нашему попутчику, широко взмахнув веером, а я сильно удивился тому, что Канкуро помнит его имя. — У тебя есть мнение по поводу нашей обновленной пьесы?
— Ваша новая роль передает должный дух, — угрюмо, но вежливо произнес Нагасиро, приблизившись к нам. — Раньше ваш Ёсицунэ был комичен, почти смеялся, разделывая беднягу Бэнкэя. А теперь видно, что он герой, несокрушимо следующий своим путем.
— Недавно со мной произошли некоторые напряженные события, и в связи с ними я завел определенно плодотворные знакомства, полезные для создания верного впечатления, — озорно произнес Канкуро, прикрыв рот сложенным веером. — Ну же, господа! Смотрите веселей! Не пристало столь образцовым представителям этого города пребывать в печали, будьте эдокко, получайте радость от своей жизни! Пожары и поединки — это буйные и прекрасные цветы Эдо, его цвет и его вкус! Без них жизнь стала бы невыносимо пресна! Вам ли быть в
