Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как всегда, Бальзак был горд своим последним произведением. Как всегда, ему казалось, что это лучшее: „Я думаю, мне еще никогда не удавалось ничего прекраснее в том, что касается описания внутреннего мира героев, – делится он с Ганской. – Если „Лилия долины“ не станет для женщин настольной книгой, я ничего собой не представляю. Добродетель здесь возвышенна и нисколько не скучна. Выжать из добродетели трагическое, поддерживать накал страстей, взяв за основу язык и стиль Массильона, вот задача, которая, будучи решенной уже в первой главе, стоит трех сотен часов правки, четырех сотен франков для „La Revue“ и тяжести в печени – для меня“. И с гордостью добавляет: „Осталось сорок дней работы. Сент-Бёв четыре года трудился над своим „Сладострастием“. Сравните“. Между двумя этими романами действительно есть определенное сходство, оба прославляют чистоту любви, но у Сент-Бёва нет ни размаха, ни силы Бальзака. Конечно, они не терпят друг друга: Сент-Бёв держит Бальзака за бумагомарателя, Оноре считает его лицемером, пользующимся собственной известностью, чтобы не дать дороги молодым дарованиям.
Критики в который раз с презрением воротят нос от очередного творения этого слишком плодовитого сочинителя: для одних он низкопробный поставщик литературы для читален, другие считают, что единственная его цель – написать как можно больше, третьи не могут смириться, что, умирая, госпожа де Морсоф сожалеет, что не уступила любовнику своего сердца. „Да, все газеты враждебно отнеслись к моей „Лилии“, – поделится Бальзак с Ганской. – Говорят о ней плохо, оплевали… „La Gazette de France“ ругает за то, что я не хожу в церковь, „La Quotidienne“ – из личной мести редактора, каждый находит какую-то причину. Я надеялся, что Верде удастся продать две тысячи экземпляров, реализовали только тысячу триста, поэтому материальная сторона, увы… К тому же есть невежи, которым непонятна красота смерти госпожи де Морсоф, они не видят в ней борьбу плоти и духа, что, собственно, и есть основа христианства. Они слышат только проклятия обманутой плоти, физическое страдание, хрупкое спокойствие души причастившейся графини не трогает их, они не понимают, что она умирает святой“. Эта сцена смутила и госпожу де Берни, она написала Оноре: „Теперь я могу спокойно умереть, я уверена, у вас на голове – венец… „Лилия“ – возвышенное произведение, без единой неточности. Вот только смерть госпожи де Морсоф не нуждается в этих страшных сожалениях, они вредят ее прекрасному письму“. Бальзак не мог оставить без внимания замечания той, что навеяла некоторые размышления героини, и во втором издании уже не было строк, которые привели ее в замешательство. „Ни об одной я не пожалел, – скажет он Ганской, – и никогда еще человеческое сердце не билось так, как у меня, когда я вычеркивал какую-то из них“.
Жизнь госпожи де Берни подходила к концу, он горевал, думал о ней с отчаянием и благодарностью. Во время последнего пребывания в Булоньере мучился, что изнуренная болезнью Дилекта оказалась перед лицом несчастий, обрушившихся на ее близких: она потеряла четверых детей, видела, как погибала дочь, страдавшая истерией, готовилась к смерти от туберкулеза сына. Когда после месяцев пытки тот скончался, окончательно отгородилась от мира, умоляла Бальзака не приезжать и не писать больше. „Я словно пьян от боли. Госпожа де Берни угасает, в этом нет сомнений. О степени моего отчаяния известно только мне самому и Богу. Надо работать, плакать, но работать“, – доверится он матери.
А тут еще не дают покоя кредиторы, издатели, газетчики, требовательные, злые! Пальму первенства удалось захватить столь любезной когда-то вдове Беше: под предлогом, что Оноре так и не передал ей романы, за которые она столь легкомысленно выплатила ему аванс, заважничала вдруг и стала угрожать судебным разбирательством, если не получит рукописи. Ему пришлось повторить обещания, посулив „Музей древностей“ и „Утраченные иллюзии“. Смилостивившись, издательница согласилась выплатить ему еще пять тысяч франков, таким образом, он уже почти полностью получил деньги, которые вдова обязалась выплатить ему за „Этюды нравов“, и теперь за пятьсот франков надо было написать еще два романа, чтобы выполнить все свои обязательства.
Подвел итоги и Верде. Бальзаку пришлось срочно занимать деньги: он обратился к доктору Наккару, Огюсту Борже, всегда готовой оказать ему услугу госпоже Делануа, к папаше Даблену. Жатва оказалась не слишком обильной. Тем временем требовал денег и хозяин квартиры на улице Кассини, которому Оноре задолжал уже две выплаты (обосновавшись на улице Батай, он не стал отказываться и от прежнего своего пристанища). Итак, приперли к стенке, но тут Бальзака осенило – надо срочно переиздать романы, которые он публиковал в юности под псевдонимом Орас де Сент-Обен. Хроникеры, конечно, не замедлят раструбить, что эти жалкие измышления вышли из-под пера автора „Отца Горио“. Пусть. Десять тысяч франков стоят того, а газетчиков он презирает. Можно переиздать за свой счет „Озорные рассказы“ и потом продать подороже Верде, который будет счастлив пополнить свой каталог еще одной книгой. А когда вдова Беше исчерпает, наконец, принадлежащие ей „Этюды о нравах“, он вновь вступит в авторские права и предложит эти сочинения другому издателю.
Проекты выглядели ободряюще, но на декабрь 1835 года его пассив составил сто пять тысяч франков. Сумма огромная. И очередная неудача: негодяй Бюлоз, начав публикацию „Серафиты“ в „La Revue de Paris“, отказывался продолжать, поскольку многие читатели жаловались, что ничего не понимают в этой абракадабре. К счастью, на помощь пришел Верде, выпустив под одной обложкой „Серафиту“ и „Луи Ламбера“. „Мистическая книга“ встречена была прохладно. „Она многим здесь пришлась не по вкусу, второе издание не расходится совсем“, – признается Бальзак Ганской. Но тут же спохватывается: „За границей все наоборот, ею увлечены. Я только что получил очень милое письмо от княгини Ангелины Радзивилл, которая завидует посвящению вам и говорит, что стоит жить ради того, чтобы вдохновить на такую книгу. Я был очень рад за вас“.
Что до госпожи де Берни, она не посчитала нужным скрывать свое критическое отношение к „Серафите“. Бальзаку нравилась ее откровенность, доказательство безукоризненной дружбы: „У нее одной хватило смелости сказать мне, что ангел говорит, как гризетка, то, что кажется красивым, пока неизвестен конец, выглядит мелким, и я понимаю, что надо создавать собирательный образ женщины, как я всегда и поступал. К несчастью, на переделку последней части мне потребуется полгода, и все это время благородные души станут упрекать меня за ошибку, которая будет бросаться им в глаза“. Оноре попытался выяснить, что думает о „Серафите“ Ганская, получившая рукопись в сером, цвета платья, которое она носила в Женеве, переплете. Ева хранила молчание, которое не могло не удивлять его. В конце концов призналась, что разделяет мнение „тетушки“, Розалии Ржевузской,[23] несколько шокированной, что книга так мало соотносится с христианскими догматами. Бальзак почувствовал себя оскорбленным: „Серафита“ – сама вера, странно, что этого не заметили. Это проявление веры, ради нее это написано… Ни одному автору священных текстов не удалось с такой силой доказать существование Бога». А Розалия Ржевузская – просто ведьма, не знает, что придумать, лишь бы навредить ему и выставить в невыгодном свете. «Ваша тетушка напоминает мне бедного христианина, который, увидев нагое тело в росписи Микеланджело Сикстинской капеллы, поинтересовался, как папы допускают изображение подобных ужасов в соборе Святого Петра. Она судит о литературном произведении, не удосужившись отойти на некоторое расстояние, не дожидаясь его завершения. Она судит художника, не зная его, прислушиваясь к глупцам. Это не столько моя беда, сколько ее, тем более что вы ее любите. Но меня огорчает и беспокоит, что вы попадаете под влияние столь ошибочных взглядов, а ведь для меня нет ничего важнее дружбы… Серафита – цветок земли, все, питавшее его, скорбит о нем. Поиск дороги к Богу… это вера Святой Терезы, Фенелона, Сведенборга, Якова Бёме и Сен-Мартена».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- В поисках Марселя Пруста - Андре Моруа - Биографии и Мемуары
- Марина Цветаева - Анри Труайя - Биографии и Мемуары
- Харун Ар-Рашид - Кло Андре - Биографии и Мемуары
- Александр Грин - Алексей Варламов - Биографии и Мемуары
- Грасский дневник. Книга о Бунине и русской эмиграции - Галина Кузнецова - Биографии и Мемуары
- Жизнь Ренуара - Анри Перрюшо - Биографии и Мемуары
- Андре Ситроен - Марк Блау - Биографии и Мемуары
- Дворцовые интриги и политические авантюры. Записки Марии Клейнмихель - Владимир Осин - Биографии и Мемуары
- Долгоруковы. Высшая российская знать - Сара Блейк - Биографии и Мемуары
- Воспоминания - Альфред Тирпиц - Биографии и Мемуары