миги…» [774].
В тексте Иртеньева внутренней мотивацией залогового сдвига начинаются читать вместо начинают читаться является нормативный пассивный рефлексив берутся. Если и в пределах нормы выдвижение семантического объекта в позицию синтаксического субъекта всегда повышает ранг этого объекта, то в такой аномальной конструкции ранг актанта книги повышается значительно больше, приводя к олицетворению предмета.
В современной поэзии есть также примеры с транзитивацией пассива, что запрещено современной нормой: присоединение постфикса -ся к переходному глаголу обычно делает его непереходным:
Как тебе теперь карандаш грызется,
и от смысла много ли остается
на бумаге зряшной, безмозглой, спину
подставляющей всяческому кретину.
Владимир Бауэр. «Вдохновенье – это как будто птичка…» [775].
Но возможность транзитивации возвратного пассива все же не чужда русскому языку. Подводя итог большому специальному исследованию переходности, В. Б. Крысько пишет:
Итак, на протяжении русской языковой истории не было ни одного периода, когда интранзитивность являлась бы всеобщим, инвариантным свойством возвратных глаголов. <…> употребление В[инительного] П[адежа] при рефлексивах может быть определено как постоянный, хотя и достаточно маргинальный, компонент русской синтаксической системы. Меняются причины, обусловливающие присоединение аккузатива к различным возвратным глаголам, но неизменно сохраняется сама возможность такой сочетаемости (Крысько 2006: 412).
Виртуозная игра залогами представлена в поэзии Александра Левина:
Серенькая учица,
над столом склонённая,
пялится и телится,
мучится, но учится.
Срежется – расплачется,
свалит – успокоится,
пёрышком старается,
инженером хочется.
Инженер володенький,
узенький, серьёзенький,
сам весь положительный,
резус отрицательный.
Влюбится и женится,
тем это и кончится,
учицу хотимую
из общаги вызволит.
Умненькая учица,
над столом склонённая,
щурится, очкарица,
вредница-ехидница.
Получит «хор» – расстроится,
сдаст на пять и важничает.
учится, старается,
аспирантом хочется.
Аспирант хотеющий,
с мамой проживающий,
подавать надеющий,
многообещающий,
влюбится и женится,
тем это и кончится,
умненькую учицу
из общаги вызволит.
Александр Левин. «Серенькая учица» [776].
Сочетание серенькая учица отсылает к фольклорному символу серой утицы – невесты в свадебной лирике. В стихотворении наложение образов невесты и посредственной ученицы порождает каскад залоговых преобразований, синтезирующих активный залог глаголов с пассивным. Есть в этом стихотворении и другой персонаж: умненькая учица. Словосочетания инженером хочется, аспирантом хочется (безличные глаголы в эллиптических конструкциях) означают, что одна девушка хочет стать инженером, а другая – аспиранткой, но вместе с тем и свадебные образы, и другие элементы стихотворения указывают на то, что одна из них (серенькая) является предметом вожделения инженера, а другая (умненькая) – предметом вожделения аспиранта (в этом случае глаголы оказываются пассивными).
Аномальность сочетаний инженером хочется, аспирантом хочется при интерпретации глаголов как пассивных[777] требует контекстуальной поддержки, и рефлексивы страдательного залога поддерживаются в стихотворении сочетаниями учицу хотимую и аспирант хотеющий. Синтезу разных залоговых значений глагола хочется способствуют полисемия творительного падежа и нормативное употребление слов мужского рода инженер, аспирант применительно к женщинам.
Контекстуальная двойственность грамматического значения глагола хочется соответствует в стихотворении двойственным устремлениям учениц: они хотят и образование получить, и замуж выйти за того, кто их из общаги вызволит[778].
Возвратность и обратное словообразование
В современной поэзии встречается немало текстов, в которых восстанавливается былая общность возвратного постфикса -ся и возвратного местоимения себя – вопреки ситуации в современном русском языке:
Необходимо отдавать себе отчет в том, что местоименное происхождение возвратной морфемы составляет лишь «факт биографии» возвратных глаголов как формального класса слов. Это значит, что данная подробность (отложившаяся в «генетической памяти» глагола в виде непереходности) составляет предмет исторического словообразования и не более того. <…> Семантическая дивергенция возвратных глаголов, их «отход» от значения производящей лексемы на практике проявляется и в том, что реальные контексты, как правило, не допускают замены возвратного глагола сочетанием «невозвратный глагол + себя», так же как и наоборот (Норман 2004: 397).
Историческая память слова позволяет поэтам не только оживлять этимологически обусловленную, но забытую образность, но и создавать новые смыслы. Так, например, в следующем тексте замена привычного сочетания жизнь продолжалась на сочетание жизнь продолжала себя приводит к олицетворению абстрактного существительного:
Как влажный румянец при слове любовь,
Скользил по лицу его взгляд голубой,
Пока он меня обижал.
И всей родословной мы сели в газон
И видели зарево, где горизонт,
Где всё не тушили пожар.
И жизнь продолжала себя .
Мария Степанова. «Летчик» [779].
При таком словоупотреблении жизнь оказывается отделенной от персонажей и от повествователя.
У Владимира Гандельсмана сочетание тянешь себя становится изобразительным благодаря утяжеленности сочетания по сравнению с нормативной словоформой тянешься:
В земле странствования отца своего
я шел, меня тогда предала
возлюбленная, ах, как она предала! —
так, что сгустился воздух в гниющее вещество.
Да, раскаленный, да, желтый, желтее желтка,
когда от глотка идешь до глотка
и что ни шаг —
тянешь себя, как навьюченный горем ишак.
И времени перед тобою – гора.
Гора.
Владимир Гандельсман. «Из „книги ИИ“» [780].
Если в пределах нормы слово тянуться – языковая (стертая) метафора, то сочетание тянешь себя – метафора авторская, и весьма выразительная.
Реставрация местоимения из глагольного постфикса может приводить к столкновению омонимов:
«Я – это ты, Герострат, только в неправильном сне.
Пчёлам твоим это снится или ты себя просыпаешь —
разницы нет никакой; всё я закрою лицом,
ульи свои сохраняя!»
Я ничего не заметил.
Андрей Поляков. «Хоэфоры (Dis manibusque sacrum)» [781].
Здесь наблюдается совмещение возвратного глагола просыпáться (‘выходить из состояния сна’) с пассивным глаголом просы́паться (‘оказываться просыпанным’).
Аномалия при употреблении местоимения себя особенно резко ощущается, когда преобразованию подвергается глагол, не соотносительный по возвратности-невозвратности (reflexiv tantum), который к тому же имеет неполную парадигму, а именно ограничение на грамматическое лицо:
ЦПКиО, втоскуюсь в звук, в цепочку —
кто – Кио? Куни? – крутят диски цифр —
в цепочку звука, в крошечную почву
консервной рыболовства банки «сайр» —
(мерещь себя, черемуха, впотьмах,
сирень, дворы собой переслади,
жизнь – это Бог, в растительных сетях
запутавшийся, к смерти по пути)
Владимир Гандельсман. «ЦПКиО» [782].
Во многих случаях поэты этимологизируют возвратные глаголы отделением постфикса -ся от производящей основы, реставрируя бывшее местоимение-энклитику. Иногда используются дополнительные графические способы выделения морфемы, например заглавная буква:
Землёвка – станция
я скатываюсь с насыпи
и в сон костёр бросаю Ся
прилюдно.
Владимир Дурново. «Землёвка – станция…» [783].
Когда производящая основа и постфикс помещаются в позицию поэтического переноса (enjambement), получается не только зрительный эффект разделения слова: ритмической структурой строк предусматривается пауза между производящей основой и постфиксом, преобразуемым в местоимение:
сказал
