Гумилевское объяснение красноты зорь (как бы стадиально сменившее полюбившееся Андрею Белому выведение колорита закатов 1903 года из рассеяния пепла после извержения вулкана на Мартинике7) служило еще одним кирпичиком в недовоздвигнутом им здании новой науки о чудесах земли. Он открыл ее в 1909 году, назвал геософией, решил основать «Геософическое общество» с участием М. Кузмина и В.К. Ивановой-Шварсалон8 и в связи, возможно, с этими проектами «Вере Шварсалон какую-то нечисть подарил… (тритона?)»9. Жан Шюзевилль вспоминал его приезд в Париж в 1910 году:

Незадолго до этого он женился на Анне Горленко <так!>, известной сегодня под именем Анны Ахматовой, и намеревался отправиться в Абиссинию охотиться на пантер. До поездки он хотел принять участие в ночной экспедиции по канализационной сети Парижа, и мне пришлось сопровождать его на встречи с двумя-тремя натуралистами, которые промышляли набиванием чучел и которые, как он считал, могли свести его с истребителями крыс. Я уже не помню, имел ли проект с крысами какое-то продолжение. Если же посмотреть на Гумилева под иным углом зрения, то он представляется потомком крестоносцев и конквистадоров. А, может быть, приключения и путешествия были для него всего лишь аскезой. Он мечтал о создании собственной науки – геософии, как он ее назвал, умудренной в климатических зонах и пейзажах10.

Люди тех лет, которые получили этикетку серебряного века, охотно констатировали перекличку с пушкинскими временами и подыскивали себе двойников в эпохе столетней давности. Геософия Гумилева рифмовалась с джаграфией и другими научными шутками барона Брамбеуса.

Минимально измененная версия юбилейного подношения: SANKIRTOS. Studies in Russian and Eastern European Literature, Society and Culture: In Honor of Tomas Venclova. Ed. by Robert Bird, Lazar Fleishman, and Fedor Poljakov (Frankfurt am Main et al.: Peter Lang Verlag, 2007). P. 161–166.

Комментарии

Тименчик Р. О Гумилеве и Африке (Рец. на: Аполлон Давидсон. Муза странствий Николая Гумилева. М., 1992) // De visu. 1993. № 9. С. 76.

Eshelman R. Nikolaj Gumilev and Neoclassical Modernism: The Metaphysics of Style. Frankfurt, 1993. P. 106.

В Слепневе, – свидетельствовала Ахматова, – «в шкафу остатки старой библиотеки, даже «Северные цветы», и барон Брамбеус, и Руссо» (Ахматова А. Десятые годы / Сост. и примеч. Р.Д. Тименчика и К.М.Поливанова; послесл. Р.Д. Тименчика. М., 1989. С. 87).

Собрание сочинений Сенковского (Барона Брамбеуса). Т. 2. СПб., 1858. С. 70–73.

Там же. Т. 1. СПб., 1858. С. 115.

Там же.

Белый Андрей. На рубеже двух столетий / Комментарии А.В. Лаврова. М., 1989. С. 47, 469.

Богомолов Н.А. Русская литература начала XX века и оккультизм. Исследования и материалы. М., 2000. С. 119–121.

Лукницкий П.Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. I. 1924–1925. С. 186.

10.

Chuzeville J. La Poesie russe de 1890 a nos jours // Mercure de France. 1925. Vol. CLXXXII. № 654. P. 611.

Пропущенная реплика

Обнародованная впервые в 1993 году рецензия Н.С.Гумилева «Театр Александра Блока» освещает две важные проблемы творческой биографии Блока – литературные взаимоотношения обоих поэтов, столь много значившие для Блока в последнее десятилетие его жизни и приведшие к написанию статьи «Без божества, без вдохновенья», и судьбу театральных замыслов Блока в восприятии его современников.

Оба этих момента окрасили жизнь Блока в самый последний период его литературной работы: весной 1921 года гневная полемика с гумилевским Цехом поэтов и несбывшиеся надежды на постановку драмы «Роза и крест»1 стали последними писательскими заботами Блока. При этом, не дойдя до печати в 1918 году, гумилевская заметка осталась пропущенной репликой в многолетнем споре.

Остановимся вкратце на литературных взаимоотношениях Блока и Гумилева. Будучи еще дебютантом, последний, наряду с влиянием Бальмонта и Брюсова, испытал и воздействие поэтики «Стихов о Прекрасной Даме», что было отмечено Брюсовым в рецензии на сборник «Путь конквистадоров»2 – это вообще одно из первых, если не самое первое, упоминание в печати о влиянии Блока на современников. В некоторых из последующих стихов начинающего поэта, вошедших в сборник «Романтические цветы» (1908), Брюсов продолжал усматривать подражание Блоку3. Иногда Гумилев сам указывал на блоковскую поэзию как на источник тех или иных стилевых приемов в своих стихах4. Есть ряд свидетельств того, что лирика Блока занимала немалое место в жизни Гумилева и его поэтических исканиях 1900-х5. При этом Гумилев сознательно старался уклониться от влияния Блока, ища спасения от его «туманностей» в парнассизме Леконта де Лиля и академизме Брюсова6. Решительно отстранялся он и от главных положений критических статей Блока7.

Однако в 1910 году, после доклада Блока «О современном состоянии русского символизма», Гумилев склонен был сближать свое понимание идеала поэзии как строгого ремесла8 с некоторыми формулировками блоковского доклада9. Когда осенью 1911 года Гумилев вместе с Городецким организовал Цех поэтов, Блок (по-видимому, в пику Вяч. Иванову) рассматривался ими как «классик» этого кружка10.

Соответственно в поэзии Блока Гумилев выделял в этот период «акмеистические» черты (если «акмеизм» понимать в том несколько упрощенном смысле, как определял его один из шестерых акмеистов В.И. Нарбут: «Новая литературная школа, выступившая в защиту всего конкретного, действительного и жизненного»)11. Вот что писал Гумилев в 1912 году в одном из «Писем о русской поэзии»:

«Я не слушаю сказок, я простой человек», – говорит Пьеро в «Балаганчике»: и эти слова хотелось бы видеть эпиграфом ко всем трем книгам стихотворений Блока <…> О блоковской Прекрасной Даме много гадали – хотели видеть в ней то Жену, облеченную в Солнце, то Вечную женственность, то символ России. Но если поверить, что это просто девушка, в которую впервые был влюблен поэт, то, мне кажется, ни одно стихотворение в книге не опровергнет этого мнения, а сам образ, сделавшись ближе, станет еще чудеснее и бесконечно выиграет от этого в художественном отношении <…> В скрипках и колоколах «Ночных часов» (второй половины «Снежной ночи») уже нет истерии, – этот период счастливо пройден поэтом. Все линии четки и тверды12, и в то же время ни один образ не очерчен до замкнутости в самом себе, все живы в полном смысле этого слова, все трепетны, зыблются и плывут в «отчизну скрипок беспредельных13.

Брюсов спустя десятилетие замечал, что Блока (как и Кузмина, как и самого Брюсова) «акмеисты считали почти за своих»14. Однако сближения Блока с Цехом поэтов не произошло. Кроме первого, учредительного заседания Блок этот кружок не посещал15. Весной 1912 года среди некоторых членов Цеха поэтов начала формироваться программа акмеизма. В своих полемических выступлениях в конце 1912 – начале 1913 годов акмеисты шумно критиковали теории символистов, а отчасти и их творения16. И хотя с враждебными по отношению к Блоку высказываниями в этот период выступал в основном второй лидер акмеизма – Городецкий17, Гумилев уже в эти годы определился как литературный антипод Блока, тем более что с его стороны явно присутствовал элемент личного соперничества с Блоком18.

Как единодушно вспоминают современники, Гумилев неизменно отзывался о старшем поэте почтительно и восторженно, но при этом старался его изолировать, пресечь его влияние на молодых поэтов. Гумилев стилизовал отношения с Блоком под борьбу за государственную власть. Это вытекало из его взглядов на назначение поэта, которые он открыто декларировал: «Поэты и прочие артисты должны в будущем делать жизнь, участвовать в правительствах»19. Сходные мотивы лежали и в основе настойчивого утверждения Гумилевым акмеизма как особой литературной школы. Если Блок говорил Городецкому в 1913 году: «Зачем хотите «называться», ничем вы не отличаетесь от нас»20, то Гумилев «находил школы необходимыми, как ярлыки и паспорта, без которых <…> человек только наполовину человек и нисколько не гражданин»21.

Блок относился к поэзии Гумилева в этот период сравнительно благожелательно, но в признании лирического дара, как правило, отказывал. Так, к словам Городецкого в акмеистическом манифесте – «по характеру своей поэзии Н. Гумилев скорее всего лирик» – Блок сделал помету: «Будущее покажет. Думаю, что нет»22. Отношение его оставалось, в общем, неизменным, – и в последний год своей жизни в статье «Без божества, без вдохновенья» Блок тоже говорит, что «в стихах самого Гумилева было что-то холодное и иностранное, что мешало его слушать»23, – хотя иногда смягчалось под впечатлением от некоторых более близких Блоку произведений младшего поэта. Так, П.В. Куприяновский справедливо указал, что «сочувственные ноты» в одной из дарственных надписей Блока Гумилеву («Дорогому Николаю Степановичу Гумилеву – автору «Костра», читаемого не только «днем», когда я «не понимаю» стихов, но и ночью, когда понимаю. А. Блок. III. 1919»24) объясняются некоторым изменением поэтической манеры Гумилева25. Именно по поводу сборника «Костер» А.А. Смирнов писал, что гумилевскую поэзию «обычно считают холодной, лишенной лиризма и, с другой стороны, темперамента. В этом кроется недоразумение. В новейшей русской поэзии замечается определенная реакция против внешнего проявления «душевного жара», течение в сторону сдержанности, целомудрия в выражении горячего чувства. Последнее часто скрывается под внешним сухим, ледяным покровом. Но если оно под ним действительно затаено, то, доходя до читателя, действует в некоторых отношениях сильнее и глубже, чем в случаях своего яркого внешнего выражения. Это – не искусственный прием для оживления притуплённой чувствительности, но строгий и законный художественный прием одного из течений в современной поэтике. Такова в высокой мере поэзия Гумилева. Яснее всего это обнаруживается в сборнике «Костер», стихи которого превосходят все, до сих пор написанное Гумилевым. Каждая строка полна редкой словесной силы, за которой ощущается напряженное, страстное чувство»26. Реакция против эмоциональной несдержанности и отсутствия композиционной организованности лирической исповеди, о которой писал А.А. Смирнов, была присуща и Блоку, но ранее, в период «Нечаянной Радости». В письме к Е.Я. Архиппову по поводу сборника стихов А.В. Звенигородского «Delirium Tremens» Блок писал 7 ноября 1906 года: «Можно простить автору слабость техники, потому что она – дело наживное. Но нельзя простить вычурность и отсутствие стройной психики. Какая бы ни была страстная буря в душе, – ей нужно уметь жонглировать и владеть для того, чтобы быть поэтом. Стих вовсе не есть «кровавое дно, где безумствует жрица» <…>; скорее – стих – мертвый кристалл, которому в жертву приносишь часть своей живой души с кровью. «Убивай душу – и станешь поэтом», сказал бы я, нарочно утрируя, для того, чтобы точнее передать то, что чувствую; или – «убивай естество, чтобы рождалось искусство». У А. Звенигородского нет самопожертвования в этом смысле – самого страшного, потому что не видного для других, и наиболее убийственного»27.

1 ... 62 63 64 65 66 67 68 69 70 ... 126

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Что вдруг - Роман Тименчик бесплатно.

Похожие на Что вдруг - Роман Тименчик книги

Избранные эссе 1960-70-х годов - Сьюзен Зонтаг - Публицистика
Миропорядок по-русски - Семен Уралов - История / Политика / Публицистика
Взгляните на себя с пристрастием - Александр Иванович Алтунин - Здоровье / Медицина / Публицистика
Враги общества - Мишель Уэльбек - Публицистика
Алюминиевое лицо. Замковый камень (сборник) - Александр Проханов - Публицистика
В этой сказке… Сборник статей - Александр Александрович Шевцов - Культурология / Публицистика / Языкознание
Русское в еврейском и еврейское в русском - Виктор Чернов - Публицистика
О еврейском фашизме - Борис Миронов - Публицистика
Встречи на рю Данкерк - Евгений Терновский - Публицистика
Этот мой джаз - Михаил Кулль - Публицистика

Оставить комментарий