- Мир идёт к концу, это предчувствие всех образованных людей нашего времени. Посмотрите, что делается с духовными христианскими ценностями. Торговля благодатью, купля-продажа свирепствует в алтарях, в храмах, в монастырях, в соборах. Вера и церковь продаются с торгов каждый день. Продаются должности пресвитеров, диаконов, экономов, продаются церкви, монастыри, нет ни одного клочка церковной земли, которую нельзя было бы купить. В нашем христианском мире ничего нет не продажного. От низших до высших иерархов все торгуют церковью… Продажа алтарей стала общим грехом всей нашей тяжкой земли. Церковь перестаёт быть богоутверждённым порядком, она проституируется самому дьяволу и перестаёт быть невестой Христа.

Хозяин доложил, что просится сюда монашек.

- Давай сюда его, пусть поврёт всем нам на потеху, - сказал Христофор. - Имейте в виду, - добавил он, когда хозяин ушёл, - этот кабатчик хочет проверить нас монашком. Уж потешусь я над этим монастырским кротом…

Монашек в драной скуфейке, уже изрядно пьяный, низко кланяясь вошёл и произнёс:

- Вижу перед собою очень достопочтенную компанию. Могу за кубок погадать. Предсказываю судьбу человека… И прошу держать это в секрете, у меня дар, за который изгнан из монастыря, как за еретичество. Вот и пробавляюсь… Умудрён всяким гаданьям.

Он вынул из-за пазухи пергаментный свёрток:

- Точно предсказываю судьбу по «Соломоновым заклинаниям», по «Отгадчику снов» Артемида Милетского, по «Соннику», ещё по «Соннику» Ахмед-Абу-Мазару сыну Сейрима. Дайте мне хлеба, оливкового масла и кусок рыбы, и все тайны мира будут у вас как на ладони…

- Я тебе дам кубок, рыбу и в придачу две намисмы, - сказал Христофор, - скажи, на каком расстоянии русские войска преследуют наших и скоро ли будут в столице?

Монашек, слыша такие неожиданные и крамольные речи, не мог приладиться, в какую сторону повернуть разговор.

- Промыслы бога никому неведомы, - пролепетал он, - в нашей силе угадать судьбу лишь отдельного человека.

- Хвастун! Тунеядец! - вскричал Христофор. - Мало вас Никифор учил добродетели, - схватил его за шиворот и вытолкнул на улицу.

- Христопродавцы, еретики проклятые! Вот погодите, бесы вас передушат, - ругался монашек под окнами.

На скандал явился хозяин.

- Горит лупанар, - сказал он, как-то лукаво улыбаясь. - Девок на улицах целые толпы. Не изволите ли, уважаемые риторы, пригласить нескольких. Им некуда деваться, ночь длинна, расходы на них небольшие, поднёс вина, накормил куском баранины и насыщайся ею вволю, когда пожелаешь.

- Пускай идут, которые там почище и помоложе, - сказал Христофор.

Шутливо вбежали девки и похватали мужчин. Кажется, разорение лупанара ничего не доставляло им кроме забавы и веселья. Вместе с ними прибыл из лупанара рожошник. Как только вбежал он, тотчас заиграл на рожке и стал кривляться, смешить гостей. Надуваясь, он умудрялся ещё вертеть трещотку. Одна из девок принялась бить в колотушку. И кабачок наполнился шумом, треском, визгом. Девицы, успевшие выпить, громко хохотали, рассказывая о содержателе лупанара, который разогнал «гостей» и скрылся.

Христофор, держа на коленях девицу, успевал обнимать и соседок и всем понравился за простую обходительность и отсутствие всякой чванливости.

Хозяин подал баранину под рыбьим соусом и сосуд вина. Вскоре кабачок стал наполняться ремесленниками, мелкими торговцами, матросами. Некоторые из них были обожжены, все шумно говорили, и в голосе их не слышалось уныния. Они рассказывали, хохоча, о бегстве патрикиев, вельмож, о том, где были разграблены их дома. Толпы озлобленных рабов ходили по улицам. Слуги оставляли господ запертыми в домах, которым угрожал пожар. Трупы убитых богачей валялись по улицам, никем не прибранные.

Лев Диакон не мог вынести этого разговора и сборища. Он столкнул с колен румяную девицу и сказал Христофору на ухо:

- Плебс привык во время несчастий предаваться грабежу, поджогу и убийствам… Мне страшно от этого разгула. Я уйду, а о делах наших поговорим завтра. Я жду тебя, теперь мы оба - отверженные…

- А я здесь заночую, - ответил Христофор, - естественнее этих несчастных созданий не сыщешь во всей империи. Иди. Завтра встретимся. Сохрани записки о Цимисхии и Феофано… Потомки тебя за это отблагодарят…

- До завтра, друже… И ты не забудь для потомства оставить на этих злодеев сатиру, до поядрёнее…

Лев Диакон завернулся в плащ и незаметно для всех вышел в темноту. Окраины столицы горели. Слышны были на улицах треск горящих деревянных зданий, конский топот, крики о помощи и рёв ослов.

Глава 28

Ты мне друг, а истина…

Всё утро, запершись, историк записывал для себя «тайную историю» царствования современных ему самодержцев: ужасные походы Никифора, его гибель, злодеяния Иоанна Цимисхия, коварство Полиевкта, ссылку Феофано, измену Калокира, оплошность Льва Фоки и поднятый им мятеж; голод в столице благодаря аферам знатных сановников, недовольство в народе, интриги при дворе, разорение динатами крестьян, смятение в столице, торговлю чинами, продажность духовенства, возведших в «равноапостольные» двух узурпаторов власти подряд; нашествие русов, безудержный натиск Святослава, перед которым стала трепетать ромейская держава; растерянность прославленных полководцев, ропот войск, считавшихся непобедимыми…

Как всегда это бывает, когда автор находится в состоянии самозабвенной работы ни для каких-либо посторонних и корыстных целей не предназначаемой, мысли и образы затопляли его, а факты всплывали неожиданно и непроизвольно и с необыкновенной отчётливостью и яркостью. И так как в таком случае слово охотно подвёртывается для выражения наиболее точной мысли, то слог терял искусственность и витиеватость и приобретал свежесть, упругость, силу и выразительность. Обрётши чувство внутренней свободы, когда ему не мешал ни авторитет, ни давление среды, ни страх судьбы - он царствовал за письменным столом, вернее, он судил события бесстрашно, с высоты своего раскованного разума, а не только описывал. Это делало его проницательным, справедливым, умным. Он это сам чувствовал и знал. Эти редкие минуты раскрепощённого вдохновения он считал счастливейшими минутами в своей жизни, и ему казалось почти противоестественным поступаться подобным величием духа перед какими бы то ни было соображениями житейского расчёта.

Он видел перед умственным взором только одну цель - отделить злое от доброго, угадать божественное откровение, ведущее человечество по своим путям, едва ли доступным для самых великих мудрецов вселенной. Сын своего века, он полагал, что конечная цель человеческого развития, может быть, очень близка, не видел причинных связей явлений, давал оценку общим условиям и отдельным личностям по их отношению к церкви и родине и усматривал промысел Всевышнего там, где было простое единоборство человеческих мотивов. Но всё же его одухотворяла идея прогресса, лежавшего в основе представлений историков того века: торжество божьего царства он считал неизбежным на земле. Он понимал всю безотрадность и мертвенность исторических представлений древних, которые учили, что золотой век позади и картина человеческой истории представлялась им в виде поступательного регресса.

Религиозная идея, поднявшая риторов, учёных и писателей этого века над безотрадностью воззрений древних придавала и Льву Диакону силу и уверенность в своём призвании учёного хрониста. Он, конечно, как и все тогда, верил, что божеская сила вмешивается в жизнь людей и руководит ею, однако, он не отказывался от самостоятельных оценок событий и людей, и хорошо знал, что никогда ещё так не лгали историки и не фальсифицировали как в его время.

Количество всевозможных подделок превосходило всякое воображение. Монастыри превратились в мастерские подложных грамот, нужных царям, властителям или самой церкви. Историк блуждал по документам как в декоративном лесу и мог принять плод вздорной болтовни за истинное происшествие. И хотя сам народ не интересовал Диакона и писать историю простого народа он почёл бы для себя унизительным, - он не считал его творцом событий, а только немым свидетелем, страдающим объектом их, - но всё же сама смелость самовольных оценок навлекала на историка в ту пору тяжёлую кару. Тем более она была тяжела, что историю войн со Святославом и все события внутренней жизни в стране он намерен был представить не по сомнительным документам, которым не доверял, а со слов современников и по собственному наблюдению. Это должна была быть история, не уступающая в дерзостной и строптивой мысли «Тайной истории» Прокопия.

Лев Диакон находился весь во власти увлечения, когда в его дверь постучали. Полагая, что это назойливый слуга, он раздражённо высунулся, как тут же оцепенел от страха. Перед ним стояли двое манглавитов. Красивые, изящные юноши в богатых нарядах почётной императорской гвардии. Из-под длинных воинских роскошных плащей, закрывающих всё тело, блестя, выглядывали узорчатые полусапожки. В одно мгновение перепуганному историку пришла в голову мысль схватить рукопись и порвать её, но манглавиты уже вошли в комнату. Смертельная бледность покрыла лицо историка, за минуту перед этим за столом не боящегося всех стражей в мире, а сейчас дрожащего от страха всего перед двоими. Воображение его мгновенно нарисовало картину страшных пыток в подземелье, о которых он успел написать в хронике. Он стоял опустив руки, у него не попадал зуб на зуб.

1 ... 63 64 65 66 67 68 69 70 71 ... 106

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Князь Святослав - Николай Кочин бесплатно.

Похожие на Князь Святослав - Николай Кочин книги

Святослав. Возмужание - Валентин Гнатюк - Историческая проза
Святослав. Болгария - Валентин Гнатюк - Историческая проза
Святослав (Железная заря) - Игорь Генералов - Историческая проза
Святослав - Семен Скляренко - Историческая проза
Князь-пират. Гроза Русского моря - Василий Седугин - Историческая проза
Время умирать. Рязань, год 1237 [СИ] - Николай Александрович Баранов - Историческая проза
Черные стрелы вятича - Вадим Каргалов - Историческая проза
Напоминание всем народам и странам о непобедимости России - Орис Орис - Историческая проза / Поэзия / О войне
Cамарская вольница. Степан Разин - Владимир Буртовой - Историческая проза
Баллада о первом живописце - Георгий Гулиа - Историческая проза

Оставить комментарий