Чуть в стороне, опираясь на свои суковатые палки, стояли старики, с тоской глядя на причитающих и плачущих женщин. Наконец кто-то из них прикрикнул с досадой:
— Хватит! Вместо того чтобы голосить, поторопитесь отнести ребенка в село!
Женщины разом притихли. Две из них, крупные, сильные, вышли вперед и попытались поднять Вугара на руки. Он застонал и снова потерял сознание.
У беды резвые ноги. Не успеет одной ступить на порог, а другая уже тут как тут! У Вугара оказалось еще и бедро переломано.
…С утра на сердце у Шахсанем было тревожно. С той минуты, как проводила мальчиков на вокзал, она не находила себе места. Словно чувствовало материнское сердце, что беда стоит на пороге. То и дело выбегала Шахсанем из дома поглядеть, не возвращаются ли ее сыновья? А их все нет и нет. Уже солнце клонилось к закату, когда она — в который раз вышла во двор, с тоской глядя на дорогу. И вдруг увидела: большая толпа, молча свернув с проселочной дороги, по тропинке направляется прямо к ее дому. Шахсанем почувствовала, как сердце у нее оборвалось и покатилось куда-то под ноги. Все вокруг завертелось в стремительном вихре. Хотела броситься навстречу людям, но ноги подкосились — и она едва успела ухватиться за столб, врытый возле крыльца. Немного успокоившись и словно позабыв о ноющих болях, рванулась вперед и с отчаянным криком кинулась навстречу.
— Люди добрые, что случилось?! Кого вы несете?
Говорят, когда кочевье возвращается на старое место, впереди всегда идут аксакалы — старейшины рода. Вот и сейчас самые старые, самые уважаемые в селе люди шли впереди. Отделившись от толпы, они молча подошли к Шахсанем.
— Успокойся, Шахсанем! — пытались они успокоить ее. — Ничего страшного не случилось, выслушай нас…
Но Шахсанем ничего не слышала и не понимала. Растолкав стариков, хотела бежать дальше, туда, где на руках у людей (теперь она ясно видела) лежал ее мальчик, ее Вугар. Старики поняли, что препятствовать ей бессмысленно, и расступились, Давая дорогу.
Подозрительность свойственна человеческой натуре: многие с любопытством наблюдали за Шахсанем. Что ни говори, а Вугар не был ей родным сыном, не она носила его, не она родила. Станет ли убиваться, узнав о несчастье, обрушившемся на мальчика?
А Шахсанем никогда не думала о том, что Вугар ей не родной. Сорок дней минуло ему, когда Шахсанем приложила малыша к своей груди. Вот уже двенадцать лет воспитывала она мальчика, как родное дитя. Поначалу, когда при родах скончалась мать Вугара, она и вправду приняла его из жалости. А потом, особенно после того, как недавно пришло извещение, что на фронте погиб его отец, раз и навсегда забыла о том, что он рожден не ею. Не было для нее разницы между ним и родным Исметом, поровну делила Шахсанем между сыновьями материнскую любовь и заботу.
С воплем бросилась она к Вугару, но, увидев на его голове повязку, смолкла, глаза ее расширились и застыли. Окаменев, она остановилась, не в силах вымолвить ни слова.
— Стать мне вашей жертвой, — еле ворочая языком, обратилась она к женщинам, которые несли мальчика. — Кто его так изуродовал? У кого рука поднялась на моего сироту? — Голос ее звучал как стон.
Не дождавшись ответа, она наклонилась над Вугаром, стала бить себя кулаками в грудь:
— Родной мой, несчастный сынок! Лучше бы мне умереть и лежать в сырой земле, только бы не видеть тебя несчастным.
Шахсанем не плакала. Слезы высохли, но столько горя, столько отчаяния было в сухих, широко открытых глазах, звучало в словах, что тем, кто усомнился в искренности ее материнских чувств, стало стыдно. Люди смотрели на нее с уважением и сочувствием. Казалось, все взгляды единодушно говорили: «Славная, добрая ты женщина, Шахсанем!»
Слабая, больная, еще держась на ногах, забыв все свои недуги, она бережно приняла Вугара из рук женщин и стала целовать его лицо, глаза. Она прижималась мокрым лицом к бледным щекам Вугара, покрывала слезами и поцелуями его руки. Как ни пытались помочь ей соседки, она сама внесла сына в дом и лишь попросила женщин разобрать постель. Под сломанную ногу подложила пуховую подушку и, закутав мальчика, села возле него на краешек тахты. Худенькие плечи ее сотрясались и вздрагивали. Может быть, впервые в жизни в душе пробудилось чувство протеста.
«О аллах! — думала она. — За что ты шлешь на моего мальчика одну беду за другой! За что, спрашиваю, ты наказываешь меня? Или тебе понадобился единственный мой кормилец, единственная моя опора? За какие грехи караешь меня, о аллах?»
Выплакавшись, Шахсанем немного успокоилась, словно погасила слезами жар своего сердца. А тут как раз пришел костоправ, осмотрел ногу. А потом пожаловал и фельдшер — единственная в селе медицинская сила. Их прислали старейшины. Фельдшер быстро промыл рану, наложил повязку. Задача костоправа оказалась куда сложнее. Невзирая на крики Вугара, напоминавшие жалобное ржание жеребенка, он долго и тщательно мял его ногу, вправляя кости. Потом попросил свежих желтков и, пропитав ими кусок полотна, налепил ткань на место перелома. Наложив поверх дощечку, он с помощью фельдшера крепко-накрепко забинтовал ногу.
Вытерев пот, выступивший на лице, костоправ наконец отошел от постели и стал успокаивать прикорнувшую на краешке тахты Шахсанем:
— Все в порядке, не убивайся, Шахсанем-баджи! Скоро поднимется твой сынок и следов от перелома никаких не останется. Дня через два зайду, поменяю повязку.
— Поверь моим сединам, — поддержал его фельдшер. — Вугар теперь общее наше дитя, и разве мы допустим, чтобы с ним что-нибудь случилось…
Полтора месяца пролежал Вугар. Если и раньше он не мог похвастаться особым здоровьем, то теперь от него остались кожа да кости. Но недаром народ говорит: «Живуч, как сирота». Мало-помалу Вугар стал поправляться, рана затянулась, кости срослись и окрепли. Все шло так, как предсказывал старый фельдшер. Однако следы полученных ранений остались навсегда. Длинный шрам и до сих пор белеет под густыми кудрявыми волосами. А правая нога ноет при долгой ходьбе или к перемене погоды…
И сейчас, глядя на родное село, Вугар почувствовал, как заболела переломанная когда-то нога. И шрам на голове начал зудеть. Боль сразу вызвала мысль об Исмете, и, тяжело вздохнув, он произнес негромко:
— Ох, неблагодарный!
Глава третья
Кто-то сзади крепко обнял его. До Вугара донесся тихий смех. Все еще погруженный в свои воспоминания, он быстро обернулся. Перед ним стоял человек лет тридцати, широкоплечий и загорелый, словно отлитый из бронзы. Черты лица были резки и определенны, фигура полновата — свидетельство, что юность уже миновала.
Вугар холодно поздоровался, но человек не обиделся и снова радостно обнял его.
— Добро пожаловать, Вугар, чтобы ты был у нас частым гостем!
Вугар пристальнее вгляделся в его лицо: сомнений не было — друг детства, Джовдат! Как он мог не узнать его?
Вместе бегали в школу, а в последнем классе даже сидели за одной партой. Правда, по окончании школы сразу расстались и с тех пор не виделись. Вугар в село наезжал не часто, да и то всегда ненадолго. Джовдата после школы сразу призвали в армию; вернувшись, он стал работать в дальних районах. И все-таки Вугар не имел права забыть его!
От смущения он покраснел и, чтобы загладить неловкость, быстро проговорил:
— Доброе утро, Джовдат!..
Он старался говорить как можно ласковее, однако разом изменить грустный настрой чувств и мыслей было трудно, и приветствие его получилось неискренним.
А Джовдат, казалось, не замечая смущения Вугара, заговорил быстро, весело, словно ничего и не произошло:
— Эх ты, такой-разэтакий! Почему не предупредил о своем приезде? Зачем тайком появился?
Вугар тихонько вздохнул. «Не сердись, Джовдат! — мысленно ответил он ему. — Думаешь, я сам знал, что приеду сюда?»
— Не хотелось затруднять вас…
— О чем ты говоришь, Вугар? — рассердился Джовдат. У него даже голос изменился. — Какие трудности? Встретить друга — это, по-твоему, трудность? Или ты забыл, какая у нас осень? Едва октябрь перевалит на вторую половину, редкий день без дождя обходится, туман окутывает село. Земля чуть намокнет, грязь по щиколотку.
— Эка беда — грязь! — стараясь придать своему голосу шутливые интонации, перебил Вугар. — В такие слякотные дни, бывало, снимешь ботинки, перекинешь через плечо, брюки до колен закатаешь — и никакая грязь не страшна. Я когда студентом приезжал сюда, всегда так поступал! Опыт у меня немалый…
Но Джовдат не принял его шутливого тона.
— Нет, Вугар, нет! Прошло время шуток! Студентом был это одно, серьезно сказал он. — Теперь дело другое. Ты знаешь, как у нас в селе гордятся тобой? «Слава аллаху, говорят, и из нашего села знатный человек вышел, ученый… Прославил нас…» Да если бы односельчане знали о твоем приезде, знаешь, какую встречу закатили!
