Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чувство пространства и времени оборвалось. Через некоторое время я почувствовал, что сижу на снегу. Что же произошло? Сколько времени прошло с момента удара? Небо уже темнело. В тот момент, когда я летел через сугроб, между ног у меня пролетел второй снаряд. Он разорвал маскхалат в неприличном месте, но живого тела, к счастью, не задел. Был бы я хорош, если он на пару сантиметров взял повыше. Я осмотрелся кругом. В лощине никого. Скинул варежку, она завертелась на шнурке. Сунул руку под шапку и ощупал ухо. Взглянул на ладонь, и она окрасилась всеми цветами радуги. Это не кровь, подумал я. Если ладонь цветная, то кровь должна быть чёрная. Еще раз пошарив за ухом, я встал и, пошатываясь, пошел к лесу. Поглядев назад, я не увидел за снежным бугром ни деревни, ни кустов, ни немецких зениток. Планшет с картой и пистолет были на месте. За пазухой на груди, под рубахой маскхалата, на тонком ремешке болтался фотоаппарат немецкого майора. Я сдернул его с шеи и запустил в сугроб. Я не хотел его нести на себе, сдавать полковым, слышать от них упреки и оправдываться перед ними. Всё прошлое как-то (вдруг) оборвалось. Вытря ладонью потное лицо, я направился к лесу, хватаясь за торчащие из снега кусты. Путь от деревни был короткий. Считай два, три километра, а ползти пришлось почти целый день. Вечерние сумерки опускались над лесом. На опушке леса никого, ни живого, ни мертвого. Куда же все исчезли? Где наш доблестный комбат? Куда девались все? Я сел под развесистой елью, подмял под собой рыхлый снег, а ноги мои продолжали как-то странно двигаться. Они сгибались и разгибались помимо моей воли. Я хватал их руками, пытался остановить. Я откинулся на спину и так лежал, пока они не успокоились. Я хотел, было, встать, но не было сил. Что-то вроде обмякших конечностей почувствовал вместо ног. Почему на опушке леса нет никого? Ни людей, ни следов, ни голосов и даже звуков. Снежное поле, кусты, зенитки между домов и колокольня церкви были отсюда (хорошо) видны. Там, в снежном поле на снегу могли остаться раненые солдаты. Их можно вынести в наступившей темноте. Но кто пойдет за ними? Кто захочет рисковать своей жизнью? У кого хватит храбрости шагнуть по снежному полю вперед? Санитары в санвзводе и в санроте в основном крючконосые. Этих под автоматом за ранеными не пропрешь! Чего таить! Это любой солдат подтвердит. Вся эта братия с вывернутыми губами, прибывая на фронт, в стрелковые роты не попадала. Один – дамский сапожник, другой – бывший портной, третий, Ёся – парикмахер. А те, кто специальной профессии не имели – по колиту и гастриту в животе зачислялись братьями милосердия в санвзводы и похоронные команды. И все они, так сказать, воевали! Хоть бы одного для смеха прислали в стрелковую роту! Было уже темно. Ветер едва шевелил ветвями. Я сидел и прислушивался к ночным шорохам леса. В скрипе сухих елей и осин слышались голоса и стоны, мольба о помощи раненых. Может, кто действительно зовет куда-то туда. Но, убедившись, что голоса мне послышались, и что в лесу нет никого, я встал с усилием и побрел между деревьями вглубь леса. Вскоре лес поредел. Я вышел на противоположную опушку и стал спускаться по снежному склону к дороге. По дороге неторопливо в мою сторону двигались две лошади. В темноте было сложно определить, что это за упряжки, немецкие повозки на пружинах или наши деревенские сани с дугами. В зимнее время наши пользовались исключительно крестьянскими розвальнями. Передок у них узкий и высокий, а зад размашистый, низкий и волочится по борозде. Я наметил себе куст у самой дороги и решил до подхода лошадей добраться к нему. У куста снег глубокий. Я подошел к кусту и провалился выше колен. Так и остался я полустоять, полусидеть за лохматым кустом, поджидая подводы. Я прислушался к голосам приближающихся, и среди неразборчивых слов уловил ходовое, солдатское матерное русское слово. Свои! – мелькнула мысль. И в тот же момент меня покинули последние силы. Я хотел вылезти из сугроба, шагнуть к дороге, но потерял сознание и со стоном повалился снова в снег. Я очнулся раньше, чем ко мне подбежали солдаты.
– Помогите, братцы! Не могу двинуть ногой! Солдаты вытащили меня из сугроба, довели до саней и положили на солому.
– Вы, лейтенант, оттуда? – показал один в сторону леса рукой.
– Оттуда, оттуда! – сказал я, глубоко вздохнув.
– А вы что ж, из штабных или разведчиков?
– Нет, братцы. Я командир стрелковой роты. Они смотрели на меня и не верили, что я живой, что я вышел оттуда, откуда ни один не вернулся. Они, верно, думали, что я наваждение, прибывшее с того света, чтобы нагнать страха на живых.
– Когда у вас там началось, из леса и из этой деревни (Гусьино) все удрали. Сказали, что немец с танками перешел в атаку. Только потом, к вечеру, солдаты вернулись сюда, в деревню.
– Вы отвезете меня в санчасть? А то у меня изо рта и носа кровь появилась. И ноги почему-то не идут.
– Вы куда едете?
– А вот в эту деревню! Говорят, вчера здесь наша пехота немецкого майора с машиной взяла. Слыхать, важная шишка!
– Наши раскопали яму с картошкой, вот мы и едем забирать картошку для харчей. Придется, видно, одному ехать назад.
– Ты задний! Ты, давай, разворачивай свои оглобли и вези лейтенанта в санчасть!
– Отвезешь его в санвзвод! Он здесь за лесом, в первой деревушке, километра четыре, не больше будет.
– А что, товарищ лейтенант, человек восемьсот под Марьино легло?
– Восемьсот, не восемьсот. А в нашем полку было четыреста.
– Слышь! Отвезешь лейтенанта и по быстрому назад! Я буду ждать тебя в деревне! Задние сани встали поперек дороги, сползли на обочину, и повозочный их легко, за зад, затащил на дорогу. Передняя упряжка ушла в деревню, а меня повозочный покатил рысцою в тыл. Мы доехали до батальонного санвзвода. Я встал с саней озябший и, пошатываясь, пошел в избу. Я вошел в избу. Внутри было душно и сильно натоплено. Закружилась голова, меня стало сильно тошнить. В углу, на полу лежала солома, я опустился на нее. Из-за висевшей поперек избы белой простыни вышел военфельдшер и посмотрел на меня. Он знал меня раньше. Мы иногда с ним встречались.
– Что это у тебя? – спросил фельдшер и зашел мне сбоку. Я немного поднялся.
– Что? Где? – спросил я его.
– Вот это что? – спросил он, показывая на правое ухо шапки-ушанки. Я снял с головы шапку и только теперь заметил, что правое ухо у шапки было отрезано пролетевшим снарядом. Часть меха на клапане цигейковой шапки болталась на тонкой пряди ниток. Ночью, перед выходом на рубеж, когда мы надевали маскхалаты и подвязывали капюшоны вокруг головы, уши у шапки я опустил. Было холодно. Я знал, что до рассвета всю ночь придется лежать на снегу. Если шапку завязать на подбородке, как это делают солдаты, и поверх еще надеть белый капюшон, будет тепло, но будет плохо слышно. А командиру роты нужно всё видеть, всё слышать, вовремя реагировать и подавать нужную команду. Снаряд не задел головы. До черепа оставалось меньше толщины двух пальцев. Снаряд разрезал шапку, и ударная волна ударила сзади по голове. Ударом меня подбросило и перекинуло через сугроб. На лету, у меня между ног пролетел еще один, фугасный, снаряд, он не разорвался, но порвал маскхалат и ватные брюки между ног. От этого удара, по-видимому, и болело ниже спины.
– Да! Тебе повезло!!! – задумчиво растягивая слова, произнес фельдшер.
– Хотя удивляться тут нечему! На передовой не такое случается!
– Ты пока только один оттуда выбрался сюда живым! Говорят, еще один солдат с первого батальона оказался в санроте!
– Да! Я видел много неудач. Но такое! Чтобы из целого полка вернулись двое! Санитары, которые были в избе, передавая шапку из рук в руки, крутили ее и качали головами.
– Останешься здесь или в санроту отправить? – спросил меня военфельдшер, затем задумался и снова добавил: «Полежи сегодня здесь. Завтра посмотрим и решим, что нам делать с тобой».
– У тебя контузия и кровь изо рта! Я сидел на соломе и смотрел на фельдшера невидящим взглядом. Я думал о солдатах, оставшихся там, под деревней и хотел очень пить и спать. Я медленно расстегнул и распустил поясной ремень, снял чрезседельник портупеи и скинул полушубок. Кто-то, наверное, сказал: «Подумаешь, сотни три-четыре солдат и десяток мальчишек-лейтенантов остались лежать убитыми под деревней! Для этого и война! Она без жертв не бывает!». Разморенный теплотой избы и запахом свежей хрустящей соломы, я жадно напился холодной колодезной воды, повалился на солому. Меня укрыли полушубком, и я заснул. Сон пришел сразу, мгновенно, как снаряд, разорвавшийся около головы. Утром на следующий день я не встал, проспал еще целые сутки. Потом мы с фельдшером решили, что я останусь в санвзводе и санроту не пойду.
– Тебе нужно оправиться от контузии и отдохнуть, как следует. Лучшего лекарства, чем сон, не придумаешь! За ухом, на затылке у меня появилась опухоль и краснота. Мне наложили повязку с какой-то вонючей мазью и забинтовали голову. Теперь я был похож на раненого с проломом черепа. Названия деревушки, где мы стояли, я не запомнил, мне было не до того. Помню, кажется, на следующий день в деревню на легких саночках приехал кто-то из большого начальства. Саночки лёгкие, как у московских извозчиков, остановились напротив крыльца. Я сидел на приступке около сарая и покуривал махорку. Фельдшер вышел из дома, сбежал по ступенькам и подался навстречу начальству.
- Тайная история сталинских преступлений - Александр Орлов - Альтернативная история
- Блокада. Книга 1. Охота на монстра - Кирилл Бенедиктов - Альтернативная история
- Заяц белый, куда бегал - Ирина Андронати - Альтернативная история
- Славия. Паруса над океаном (СИ) - Александр Белый - Альтернативная история
- Не надо переворачивать лодку! - Комбат Найтов - Альтернативная история
- Штрафбат Его Императорского Величества. «Попаданец» на престоле - Сергей Шкенев - Альтернативная история
- Мы из Бреста. Рейд выживших (СИ) - Вячеслав Сизов - Альтернативная история
- Ленин жил, Ленин жив - Александр Шубин - Альтернативная история
- Второй фронт - Владимир Поселягин - Альтернативная история
- Иного выбора нет … - Барбара Делаплейс - Альтернативная история