Форма входа
Читем онлайн Том 7. Публицистика. Сценарии - Антон Макаренко
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Г. Семушкин ничего не прикрашивает в чукотском быту.«…В углу тикал будильник, подвешенный за колечко на оленьих жилах. В обычное время этим будильником никто не пользовался. Люди отлично распределяли время и без часов. Будильник висел „для хорошего тона“. Только перед приездом русских Ульхвургын брал его за „ухо“ и накручивал. Теперь он исправно „тиктакал“, и не удивительно поэтому, что время, показываемое будильником, ничего общего с настоящим не имело.
…Будильником этот представитель Советской власти здесь пользоваться не мог. Он только все это видел в квартирах культбазы, на пароходах и теперь подражал, как умел. Настоящее, сознательное представление обо всех этих вещах Ульхвургын получил позже, на своем родном языке, от будущих школьников из его стойбища».
В этом отрывке замечательно поданы и тема, и стиль, и тон книги Г. Семушкина: чукчи очень отстали в культуре, для преодоления их отсталости требуются героические усилия, но во всем этом ни сам Семушкин, ни его коллеги, ни другие работники культбазы не видят ничего особенного.
Семушкин изображает чукчей с настоящей товарищеской симпатией. В его тексте всегда чувствуется глубокая уверенность в том, что чукчи — самые обыкновенные люди, ничем принципиально не отличаются от других людей.
Их отсталость — категория исключительно историческая. На эту тему у нас достаточно писалось и говорилось, но редко кто это умеет делать с такой высоконравственной убедительностью и так просто, как это делает Семушкин.
Если в книге Семушкина нет разработанных индивидуальных образов, то в ней есть замечательно сделанный образ чукотского народа, веками заброшенного в холодной тундре, веками оскорбляемого и обираемого и тем не менее сохранившего в чистоте умственную, нравственную и физическую энергию. Главное впечатление, какое получается из рассказа Семушкина, — это прекрасная, счастливая эпоха, когда от такого глубокого, векового сна так просто и с таким радужным спокойствием просыпается целый народ. Чукчи сопротивляются «вторжению» культуры, они еще цепляются за шаманов, они еще боятся злых духов, они недоверчиво, а иногда и панически относятся к школьному начинанию культбазы. Но Семушкин умеет с пленительной точностью изобразить характер этого сопротивления: в этом сопротивлении наряду с привычным подозрительным отношением так ясно видишь добродушную доверчивость к новому, большие человеческие способности, расправляющиеся плечи освобожденного народа. И хотя Семушкин не произносит никаких филиппик по адресу вековых угнетателей чукчей и им подобных, у читателя возникает неожиданное и гневное обращение к ним, к тем, кто виноват в отсталости этих народов и кто и сейчас продолжает эту темную линию мракобесов.
Это общее впечатление от книги Семушкина усиливается той совершенно исключительной скромностью, с которой он изображает советских работников. Нет ни одной строчки, ни одного слова, которые пытались бы изобразить их работу как нечто героическое. Скорее можно обвинить Семушкина в том, что работа этих людей представлена чересчур скупо — обыкновенная советская работа, ничего особенного. Никакого самомнения, никакой позы, ни одного слова хвастливого, ни одного штриха, говорящего об усталости, напряжении, колебании. С бытовой стороны в книге показаны ничем не выдающиеся, прекрасные советские будни, именно поэтому книга дышит такой светлой уверенностью, такой основательностью и так убедительна.
Для того чтобы книга говорила так много и так впечатлительно, нужно иметь настоящее дарование художника. Семушкин достигает цели не словесными ухищрениями, не украшениями текста, а очень тонкой организацией материала: у него в книге главное — колорит: колорит природы, людей, настроений, идей и уверенности.
Открытое письмо товарищу Ф. Левину
Уважаемый товарищ Левин!
В статье своей Вы вспоминаете:
«Наша критика, и автор этих строк в том числе, приветствовала появление „Педагогической поэмы“».
Давайте уточним. Вы и другие критики «приветствовали» мою первую книгу… через 2–3 года после ее появления. между прочим, в Вашей статье было и такое выражение:
«…материал столь несовершенный по своему художественному мастерству…»
Признавая некоторые достоинства моей книги, Вы тогда довольно решительно настаивали:
«…профессиональные писатели имеют гораздо большие возможности создать исключительные, замечательные книги».
Вы упомянули о некоторых правилах и канонах, якобы известных профессиональным писателям и не известных мне.
Несмотря на общую хвалебность Вашей тогдашней статьи, я почувствовал, что Вы относитесь ко мне с высокомерным снисхождением «профессионала». Между делом у Вас промелькнули довольно выразительные, намекающие словечки: «фактография», «материал вывозит».
Подобное к себе отношение я встречал и со стороны других «профессионалов» и уже начал привыкать к своему положению «фактограф». Совсем недавно в журнале «Литературный современник» была напечатана эпиграмма (не помню автора), в которой была такая строка:
«Сначала брал он факты только…»
Можно привыкнуть, не правда ли?
Теперь Вы выступили со статьей по поводу «Флагов на башнях». В этой статье, даже не приступив к разбору моей повести, Вы более или менее деликатно припоминаете, что «некоторые молодые авторы плохо учатся и плохо растут», что «одну неплохую книгу может написать почти всякий человек», что «даже весьма удачная книга, описывающая яркий период жизни самого автора, еще не делает его литератором» и т. п.
Одним словом, Вы продолжаете свою линию, намеченную еще в 1936 г., - линию исключения меня из литературы.
Я хочу знать, с достаточным ли основанием Вы это делаете.
Ликвидация меня как писателя — дело, конечно, серьезное, и я в качестве лица заинтересованного могу требовать, чтобы Вы сделали это солидно, с профессиональным мастерством, опираясь на те «правила и каноны», о которых Вы упоминали 2 года назад. В известной мере в этих «правилах и канонах» и я могу разобраться, ибо еще пушкинский Варлаам, попавший в положение, подобное моему, сказал:
«…худо разбираю, а тут уж разберу, как дело до петли доходит».
В моей повести «Флаги на башнях» Вы указываете, собственно говоря, один порок, но чрезвычайно крупный: повесть — это «сказка, рассказанная добрым дядей Макаренко». Все в ней прикрашено, разбавлено розовой водой, подправлено патокой и сахарином, все это способно «привести в умиление и священный восторг самую закоренелую классную даму института благородных девиц, самую строгую „цирлих-манирлих“».
Если отбросить все эти Ваши «критические» словечки: «сахарин», «патока», «классная дама», «священный восторг» (удивительно, как это Вы не вспомнили Чарскую, по некоторым «канонам» это полагается), то остается чистое обвинение меня в прикрашивании действительности.
Вас это страшно возмущает. Вы не допускаете мысли, что такая счастливая детская жизнь возможна в Советском Союзе. Вы думаете, что рассказанное мною — сказка (Лоскутов в «Литературной газете» думает, что это моя мечта).
Приходится мне раскрыть карты с опасностью на всю жизнь остаться «фактографом». «Флаги на башнях» — это не сказка, и не мечта, это наша действительность. В повести я описал коммуну им. Дзержинского, которой руководил 8 лет. В повести нет ни одной выдуманной ситуации, очень мало сведенных образов, нет ни одного пятна искусственно созданного колорита.
С некоторым расчетом на смертельный удар Вы пишете и цитируете:
«Ведь он и в самом деле попал во дворец из сказки, рассказанной добрым дядей Макаренко».
Сказка начинает развертываться сразу. «Между цветами проходили яркие золотые дорожки, на одной из них, поближе к Игорю, шли две девушки, настоящие девушки, черт возьми, хорошенькие и нарядные…»
Между нами говоря, даже по литературным канонам, я мог бы это и выдумать, что же тут особенного: цветы и золотые дорожки, две девушки, которые показались Игорю хорошенькими. Но мне не нужно было выдумывать: в колонии, которую я описываю, был гектар замечательного цветника, лучшая в Харькове оранжерея, и были хорошенькие девушки. Мне в голову не могло прийти, что для хорошеньких девушек в литературе существует какая-нибудь зверская процентная норма, ибо в жизни, допустим, в советской жизни, такие девушки — довольно распространенное явление. И жили мои колонисты, представьте себе, во дворце, в специальном здании, нарочно для них выстроенном хорошим архитектором, светлом, красивом, удобном. Это могут подтвердить товарищи Юдин, Гладков, Безыменский, которые в этом здании были и все видели.
Я вот не знаю, можно ли по литературным канонам представлять список свидетелей, но что же мне делать, если Вы не верите?
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Том 7. Публицистика. Сценарии - Антон Макаренко бесплатно.
Похожие на Том 7. Публицистика. Сценарии - Антон Макаренко книги
- Том 3. Рассказы, сценарии, публицистика - Исаак Бабель - Советская классическая проза
- Том 3. Педагогическая поэма - Антон Макаренко - Советская классическая проза
- Аполлон среди блатных - Варлам Шаламов - Советская классическая проза
- Книга для родителей - Антон Макаренко - Советская классическая проза
- Светлая даль юности - Михаил Семёнович Бубеннов - Биографии и Мемуары / Советская классическая проза
- Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович - Советская классическая проза
- Сочинения в двух томах. Том второй - Петр Северов - Советская классическая проза
- Марьина роща - Евгений Толкачев - Советская классическая проза
- Батальоны просят огня (редакция №2) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
- Повести - Анатолий Черноусов - Советская классическая проза
