Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Огромный распутный город являлся для меня теперь пустыней, сокрывшей мои наслаждения. Немногие друзья; краткие визиты; долгие часы за обеденным столом; чтение; мои рыбы, мои птицы; иногда — вечер с приглашенными флейтистами; два-три приступа подагры в год…
Подчас я оказывал горожанам честь и соглашался давать советы, как устраивать пиры; упомяну — с определенной долей хвастовства: мною придуманы два-три соуса. Это дало мне право — вот уж предмет гордости! — на мраморной бюст; с таким же основанием можно поставить памятник тому, кто придумал новую манеру целоваться.
Я ел, а раб читал мне. Он читал истории о морях и снегах, эти истории восхитительно дополняла благословенная прохлада амфор. Кажется, огненный дождь прекратился, во всяком случае челядь не выказывала никакой озабоченности.
Неожиданно один раб, шедший по саду с новым блюдом, испустил пронзительный крик. С превеликим трудом, но он все же смог дойти до стола; от невыносимой боли он был мертвенно-бледен. На его обнаженной спине, в образовавшейся лунке, потрескивала обжигающая искорка. Мы потушили ее маслом, а стонущего раба уложили на скамью.
Аппетит у меня пропал; и хотя, чтобы не пугать челядь, я продолжал поедать кушанья, происшедшее заставило меня задуматься. Я встревожился.
Сиеста еще не завершилась, но я решил подняться на террасу. Почти вся земля была уже усеяна медными шариками, — хотя дождь вроде бы не усиливался. Я стал успокаиваться, но вскоре испугался еще сильнее. Вокруг царила мертвая тишина. На улицах города не было никакого движения. Никакого шума. Только время от времени ветер-скиталец шуршал листвой деревьев. Встревожило меня также и поведение птиц. Все они забились в один угол, можно сказать: залезли одна на другую. Мне стало их жалко, и я открыл дверцу клетки. Они не захотели вылететь; сгрудились еще теснее и выглядели еще печальней. И тут я со страхом подумал о несомненной катастрофе.
Я человек не слишком-то образованный, но я знаю: никто нигде и никогда не упоминает о дождях из раскаленной меди. Дождь из меди?! На небесах нет медных рудников. Да и небо к тому же было совершенно чистым. И это пугало более всего. Искры сыпались отовсюду и ниоткуда. Огромное количество мельчайших частиц меди, невидимых в огненных вспышках. Устрашающая медь падала с неба, но само небо все так же безмятежно сверкало лазурью. Мною вновь стала овладевать тревога; странно, но до той поры мне не хотелось думать о бегстве. Мысль «бежать» соединялась с невеселыми рассуждениями. Бежать! А мои трапезы, мои книги, птицы, рыбы, которых я начал разводить, сады, уже облагороженные старыми деревьями, мои пятьдесят лет — в покое, в нынешней радости, в завтрашней беззаботности?..
Бежать?.. Я с ужасом подумал о своих владениях (о которых я ничего не знал) по другую сторону пустыни, о погонщиках верблюдов, живущих в шатрах из темной шерсти, пьющих кислое молоко, едящих поджаренные зерна и горький мед.
Я мог бы переплыть на лодке через озеро — для бегства самый короткий путь, но, что логично, над озером, как и над землей, наверное, тоже идет дождь из огненной меди; в том, что это так, убеждало следующее: я нигде не видел ни одного огонька.
Как бы там ни было, страх, неизвестно почему овладевший мною, лишал меня сил, тем более что сиеста, во время которой я обычно предавался полному покою, еще продолжалась. И кроме того, что-то подсказывало мне: долго так продолжаться не будет. В конце концов, никогда не поздно сесть в повозку.
В эту минуту воздух наполнился густым звоном колоколов. И почти тут же я увидел: дождь перестал идти. Непрерывный звон колокольный стал благодарением Богу; он соединился с привычным городским шумом. Город очнулся от своей краткой летаргии вдвойне оживленным. Кое-где даже стали запускать шутихи.
Облокотившись о перила террасы, я — с незнакомым мне прежде наслаждением — смотрел на вечерний оживленный город, погруженный в любовь и роскошь. Небо продолжало оставаться совершенно чистым. Мальчишки старательно собирали медные зернышки в плошки; медных дел мастера покупали их с охотой. Так закончилась на этот раз кара небесная.
Улицы заполнились многоцветными толпами праздного народа, более многочисленными, чем обычно; помню: я слегка улыбнулся, увидев на изгибе улицы женоподобного юношу, его задранная до бедер туника обнажала безволосые, перехваченные ремешками сандалий ноги. Куртизанки с обнаженным по последней моде животом, — затянутые в белоснежные корсеты, лениво прогуливались, источая благоухания. Старый сводник, стоящий в повозке, держал в руках, словно парус, тонкую пластину олова, на ней были изображены немыслимые совокупления животных: ящериц с лебедями, обезьяны с тюленем, а также девица, которую покрыл исступленный павлин. На мой взгляд, великолепная афиша; к тому же не лгущая. Подпавшие под неведомо какие чары, одурманенные опиумом или асафетидой{18}, животные покорно подчинялись прихотям варваров-дрессировщиков.
Прошел — в сопровождении трех юношей в масках — широко улыбающийся негр; в пыльных городских двориках он исполнял священные танцы. Еще он умел удалять волосы и красить ногти.
Желеобразный человечек — его мягкотелость свидетельствовала о том, что он евнух, — под звуки кротал{19} расхваливал одеяла ручной работы: они прогоняли сон и пробуждали желания. Достопочтенные горожане требовали запретить производство этих одеял. Но город и без них умел наслаждаться, умел жить.
Поздно вечером меня навестили двое друзей, с которыми я и отужинал. Один из них — мой соученик, любящий повеселиться математик, его беспорядочная жизнь возмущала научные круги, второй — разбогатевший землевладелец. После огненного дождя люди ощущали потребность пойти к кому-нибудь. Пойти — и напиться; оба моих друга ушли от меня совершенно пьяными. Ночью я немного прошелся по городу. Он, причудливо освещенный, объединил людей для праздничного веселья. На некоторых карнизах были зажжены лампады с благовонным ладаном. Стоящие на балконах молодые горожане в роскошнейших одеяниях развлекались тем, что кидали в головы зазевавшихся прохожих надутые бычьи кишки, размалеванные и увешанные бубенцами. Почти на каждом углу плясали. С балкона на балкон перебрасывали цветы и сласти. Трава в садах была до корней измята влюбленными парочками…
Я вернулся домой под утро, донельзя усталый. Никогда прежде я не ложился в постель с большим желанием уснуть.
Проснулся я весь в поту, с мутными глазами, с пересохшей глоткой. Снаружи слышался шум дождя. Поворачиваясь, я неосторожно прислонился к стене, и мое тело, словно от удара хлыста, содрогнулось от страха. Стена была горячей и подрагивала. Мне не надо было открывать окно, чтобы понять, что случилось.
Снова шел дождь из раскаленной меди, теперь — более плотный. Густой туман накрыл город, тяжелый воздух пропитался запахом фосфата и мочи. Мой дом, по счастью, окружали галереи, и дождь пока еще не барабанил в двери.
Я открыл дверь, ведущую в сад. Деревья стояли черные, уже без кроны; земля была покрыта обгоревшими листьями. Воздух, исчерченный огненными искрами, застыл, словно мертвый; а небо над землей висело все такое же безмятежное, все такое же лазурное.
Я позвал рабов, но — тщетно. Прошел в их часть дома. Никого. Обернув ноги плотной тканью, прикрыв плечи и голову железным корытом, согнувшись в три погибели, я смог добраться до конюшни. Лошадей тоже не было. И со спокойствием, которое делает честь моей выдержке, я признался себе: все потеряно.
К счастью, в столовой было полно съестного, а в погребе — вина. Я спустился в погреб. В нем было все так же, как и всегда, прохладно, сюда еще не добрались жар и треск огненного дождя. Я выпил бутылку, затем извлек из потайного шкафчика сосуд с отравленным вином. Мы, все те, у кого есть винный погреб, приобретаем на всякий случай подобную бутылку, хотя никогда никого не отравляем. У меня хранился бесцветный и безвкусный ликер моментального действия.
Приободрившись от выпитого вина, я стал размышлять о том, что мне делать. Все очень просто. Если я не смогу спастись бегством — меня ожидает смерть; но у меня есть яд, и значит, я — владыка смерти. И я решил досмотреть, по возможности, сей несомненно неповторимый спектакль до конца. Дождь из раскаленной меди! Пылающий город! Это вам не какой-нибудь пустячок.
Я хотел выйти на террасу, но не смог до нее добраться. Однако я все увидел из столовой. Увидел и услышал. Нигде ни единой души. Потрескивание раскаленной меди не прекращалось; то тут то там слышался вой собак либо раздавался непонятный взрыв. Все вокруг сделалось алым; стволы деревьев, печные трубы, дома отливали — на фоне красного цвета — мертвенной белизной. Те немногие деревья, на которых сохранилась листва, согнулись, они были черными с оттенком обгоревшего олова. Свет уменьшился, но тем не менее сверкал небесной чистотой. Горизонт — это действительно было так — приблизился, и казалось: он словно бы засыпан пеплом. Над озером плыл густой туман, и этот туман хотя бы немного смягчал невероятную сухость воздуха.
- Собрание Сочинений. Том 1. Произведения 1921-1941 годов. - Хорхе Луис Борхес - Поэзия / Русская классическая проза
- Стихи и поэмы - Константин Фофанов - Поэзия
- Стихотворения и поэмы - Юрий Кузнецов - Поэзия
- ДВА СОЛНЦА - Владимир Фирсов - Поэзия
- Ухожу. Оставляю любовь… Друзья и близкие о Владимире Зайцеве. Воспоминания. Стихи - Ирина Рубашкина - Поэзия
- Поэмы и стихотворения - Уильям Шекспир - Поэзия
- Сказ о том, как Емеля разум искал - Светлана Юрьевна Казакова - Поэзия / Прочие приключения / Фэнтези
- Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология (сборник) - Михаил Генделев - Поэзия
- В обители грёз. Японская классическая поэзия XVII – начала XIX века - Антология - Поэзия
- Обстановочка (сборник) - Саша Чёрный - Поэзия