Форма входа
Читем онлайн Петр Первый - Алексей Николаевич Толстой
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Алексашка опять подмигнул Алешке. Сказал:
— Награды нам никакой не надо, пусти переночевать.
Когда Заяц уполз в баню, мальчики залезли на печь.
— Завтра пойдем вместо него пироги продавать, — шепнул Алексашка, — говорю — со мной не пропадешь.
Чуть свет кривая баба заладила печь тестяные шишки, левашники, перепечи и подовые пироги — постные с горохом, репой, солеными грибами, и скоромные — с зайчатиной, с мясом, с лапшой, Федька Заяц стонал на лавке под тулупом, — не мог владеть ни единым членом. Алексашка подмел избу, летал на двор за водой, за дровами, выносил золу, помои, послал Алешку напоить Зайцеву скотину: в руках у него все так и горело, и все — с шуточками.
— Ловкач парень, — стонал Заяц, — ох, послал бы тебя с пирогами на базар… Так ведь уйдешь с деньгами-то, уворуешь… Больно уж расторопен…
Тогда Алексашка стал целовать нательный крест, что денег не украдет, снял со стены сорок святителей и целовал икону. Ничего не поделаешь, — Заяц поверил. Баба уложила в лотки под ветошь две сотни пирогов. Алексашка с Алешкой подвязали фартуки, заткнули рукавицы за пояс и, взяв лотки, пошли со двора.
— Вот пироги подовые, медовые, полденьги пара, прямо с жара, — звонко кричал Алексашка, поглядывая на прохожих. — Вот, налетай, расхватывай! — Видя стоявших кучкой стрельцов, он приговаривал, приплясывая: — Вот, налетай, пироги царские, боярские, в Кремле покупали, да по шее мне дали, Нарышкины ели, животы заболели.
Стрельцы смеялись, расхватывали пироги. Алешка тоже покрикивал с приговором. Не успели дойти до реки, как пришлось вернуться за новым товаром.
— Вас, ребята, мне бог послал, — удивился Заяц.
13
Михаила Тыртов третью неделю шатался по Москве: ни службы, ни денег. Тогда на Лубянской площади дьяки над ним надсмеялись. Земли, мужиков не дали. Князь Ромодановский ругал его и срамил, велел приходить на другой год, но уже без воровства — на добром коне.
С площади он поехал ночевать в харчевню. По пути встретил старшего брата, и тот ругал его за нечестье и отнял мерина. Не догадался отнять саблю и дедовский пояс, полосатого шелка с серебряными бляхами. В тот же вечер в харчевне, разгорячась от водки с чесноком, Михаила заложил у целовальника и саблю и пояс.
К Михаиле прилипли двое бойких москвичей, — один сказался купеческим сыном, другой подьячим, — вернее — попросту — кабацкая теребень, — стали Михаилу хвалить, целовать в губы, обещались потешить. С ними Михаила гулял неделю. Водили его в подполье к одному греку — курить табак из коровьих рогов, налитых водой: накуривались до морока, — чудилась чертовщина, сладкая жуть.
Водили в царскую мыльню — баню для народа на Москве-реке, — не столько париться, сколько поглядеть, посмеяться, когда в общий предбанник из облаков пара выскакивают голые бабы, прикрываясь вениками. И это казалось Михаиле мороком, не хуже табаку.
Уговаривали пойти к сводне — потворенной бабе. Но Михаила по юности еще робел запретного. Вспомнил, как отец, бывало, после вечерни, сняв пальцами нагар со свечи, раскрывал старинную книгу в коже с медными застежками, переворачивал засаленную у угла страницу и читал о женах:
«Что есть жена? Сеть прельщения человеком. Светла лицом, и высокими очами мигающа, ногами играюща, много тем уязвляюща, и огонь лютый в членах возгорающа… Что есть жена? Покоище змеиное, болезнь, бесовская сковорода, бесцельная злоба, соблазн адский, увет дьявола…»
Как тут не заробеть! Однажды завели его к Покровским воротам в кабак. Не успели сесть, — из-за рогожной занавески выскочила низенькая девка с распущенными волосами: брови намазаны черно — от переносья до висков, глаза круглые, уши длинные, щеки натерты свеклой до синевы. Сбросила с себя лоскутное одеяло и, голая, жирная, белая, начала приплясывать около Михаилы, — манить то одной, то другой рукой, в медных перстнях, звенящих обручах.
Показалась она ему бесовкой, — до того страшна, — до ужаса, — ее нагота… Дышит вином, пахнет горячим потом… Михаила вскочил, волосы зашевелились, крикнул дико, замахнулся на девку и, не ударив, выскочил на улицу.
Желтый весенний закат меркнул в дали затихшей улицы. Воздух пьяный. Хрустит ледок под сапогом. За сизой крепостной башней с железным флажком, из-за острой кровли лезет лунный круг — медно-красный, — блестит Михаиле в лицо… Страшно… Постукивают зубы, холод в груди… Завизжала дверь кабака, и на крыльце — белой тенью раскорячилась та же девка.
— Чего боишься, иди назад, миленький.
Михаила кинулся бежать прочь без памяти.
Деньги скоро кончились. Товарищи отстали. Михаила, жалея о съеденном и выпитом, о виденном и нетронутом, шатался меж двор. Возвращаться в уезд к отцу и думать не хотелось.
Наконец вспомнил про сверстника, сына крестного отца, Степку Одоевского, и постучался к нему во двор. Встретили холопы недобро, морды у всех разбойничьи: «Куда в шапке на крыльцо прешь!» — один сорвал с Михаилы шапку. Однако — погрозились, пропустили. В просторных теплых сенях, убранных по лавкам звериными шкурами, встретил его красивый, как пряник, отрок в атласной рубашке, сафьяновых чудных сапожках. Нагло глядя в глаза, спросил вкрадчиво:
— Какое дело до боярина?
— Скажи Степану Семенычу, — друг, мол, его. Мишка Тыртов, челом бьет.
— Скажу, — пропел отрок, лениво ушел, потряхивая шелковыми кудрями. Пришлось подождать. Бедные — не гордые. Отрок опять явился, поманил пальцем: — Заходи.
Михаила вошел в крестовую палату. Заробев, истово перекрестился на угол, где образа завешены парчовым застенком с золотыми кружевами. Покосился, — вот они как живут, богатые. Что за хоромный наряд! Стены обиты рытым бархатом. На полу — ковры и коврики — пестрота. Бархатные налавочники на лавках. На подоконниках — шитые жемчугом наоконники. У стен — сундуки и ларцы, покрытые шелком и бархатом. Любую такую покрышку — на зипун или на ферязь, и во сне не приснится… Против окон — деревянная башенка с часами, на ней — медный слон.
— А, Миша, здорово, — проговорил Степка Одоевский, стоя в дверях. Михаила подошел к нему, поклонился — пальцами до ковра. Степка в ответ кивнул. Все же, не как холоду, а как дворянскому сыну подал влажную руку — пожать. — Садись, будь гостем.
Он сел, играя тростью. Сел и Михаила. На Степкиной обритой голове — вышитая каменьями туфейка. Лоб — бочонком, без бровей, веки красные, нос — кривоватый, на маленьком подбородке — реденький пушок. «Такого соплей перешибить выродка, и такому — богатство», — подумал Михаила и униженно, как подобает убогому, стал рассказывать про неудачи, про бедность, заевшую его молодой век.
— Степан Семеныч, для бога, научи ты меня, холопа твоего, куда голову приклонить… Хоть в монастырь иди… Хоть на большую дорогу с кистенем… — Степка при этих словах отдернул голову к стене, остеклянились у него выпуклые глаза. Но Михаила и виду не подал, — сказал про кистень будто так, по скудоумию… — Степан Семеныч, ведь сил больше нет терпеть нищету проклятую…
Помолчали. Михаила негромко, — прилично, — вздыхал. Степка с недоброй усмешкой водил концом трости по крылатому зверю на ковре.
— Что ж тебе присоветовать, Миша… Много есть способов для умного, а для дураков всегда сума да тюрьма… Вон, хоть бы тот же Володька Чемоданов две добрые деревеньки оттягал у соседа… Леонтий Пусторослев недавно усадьбу добрую оттягал на Москве у Чижовых…
— Слыхал, дивился… Да как ухватиться-то за такое дело — оттягать? Шутка ли!
— Присмотри деревеньку, да и оговори того помещика. Все так делают…
— Как это — оговори?
— А так: бумаги, чернил купи на копейку у площадного подьячего и настрочи донос…
— Да в чем оговаривать-то? На что донос?
— Молод ты, Миша, молоко еще не бросил пить… Вон, Левка Пусторослев пошел к Чижову на именины, да не столько пил, сколько слушал, а когда надо, и поддакивал… Старик Чижов и брякни за столом: «Дай-де бог великому государю Федору Алексеевичу здравствовать, а то говорят, что ему и до разговенья не дожить, в Кремле-де прошлою ночью кура петухом кричала»… Пусторослев, не будь дурак, вскочили крикнул: «Слово и Дело!» — Всех гостей с именинником — цап-царап — в приказ Тайных дел. Пусторослев: «Так, мол, и так, сказаны Чижовым на государя поносные слова». Чижову руки вывернули и — на дыбу. И завертели дело про куру, что петухом кричала. Пусторослеву за верную службу — чижовскую усадьбу, а Чижова — в Сибирь навечно. Вот как умные-то поступают… — Степка поднял на Михаилу немигающие, как у рыбы, глаза. — Володька Чемоданов еще проще сделал: донес, что хотели его у соседа на дворе убить до смерти, а дьякам обещал с добычи третью часть. Сосед-то рад был и последнее отдать, от суда отвязаться…
Раздумав, Михаила проговорил, вертя шапку:
— Не опытен я по судам-то, Степан Семеныч.
— А кабы ты был опытный, я бы тебя не учил… (Степка засмеялся до того зло, — Михаила отодвинулся, глядя на его зубы — мелкие, изъеденные.) По судам ходить нужен опыт… А то гляди — и сам попадешь на дыбу… Так-то, Мишка, с сильным не связывайся, слабого — бей… Ты вот, гляжу, пришел ко мне без страха…
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Петр Первый - Алексей Николаевич Толстой бесплатно.
Похожие на Петр Первый - Алексей Николаевич Толстой книги
- Л.Н. Толстой. Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856-1869 гг. - Лев Толстой - Классическая проза
- Когда горит снег - Александр Перфильев - Классическая проза
- Игра с огнем - Мария Пуйманова - Классическая проза
- Террорист - Джон Апдайк - Классическая проза
- Зеленые глаза (пер. А. Акопян) - Густаво Беккер - Классическая проза
- Анна Каренина - Лев Толстой - Классическая проза
- Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1 - Сергей Толстой - Классическая проза
- Полное собрание сочинений. Том 6. - Лев Толстой - Классическая проза
- Полное собрание сочинений. Том 78 - Толстой Л.Н. - Классическая проза
- Полное собрание сочинений. Том 88 - Толстой Л.Н. - Классическая проза
