Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Меня ждут сегодня во дворце Рэйдзэй, и, к сожалению…
«Ну можно ли проявлять такое равнодушие к мирским делам?» — посетовал принц.
Тем временем Ооикими почти убедила себя в том, что не должна выказывать своего пренебрежения принцу, хотя этот союз и был заключен вопреки ее воле. В доме не нашлось приличного случаю убранства, однако ей удалось украсить покои сестры с изящной простотой, вполне отвечающей местным условиям.
Как это ни странно, сегодня она скорее обрадовалась, узнав о приезде принца: ведь раз не испугали его тяготы долгого пути… Нака-но кими по-прежнему лежала не двигаясь, и Ооикими распорядилась, чтобы ее принарядили. Заметив, что рукава темно-красного платья насквозь промокли, она не выдержала и расплакалась сама, в один миг утратив самообладание.
— Я вряд ли надолго задержусь в этом мире, — говорила она, расчесывая сестре волосы, — и единственное, что волнует меня, — это твое будущее. Я понимаю, как тебе надоели дамы с их постоянными разговорами о выпавшей нам на долю удаче. Но они прожили немало лет, и им ведомо многое. Возможно, они правы. В самом деле, могу ли я, лишенная всякого жизненного опыта, упорствовать, обрекая тебя на столь печальное существование? Но поверь — то, что случилось, было для меня полной неожиданностью. Не зря, видно, люди говорят: «От судьбы не уйдешь». О, ты и вообразить не можешь, как мне тяжело! Когда ты немного успокоишься, я все тебе объясню. Не сердись же на меня. Ведь этим ты увеличиваешь бремя, отягощающее душу…
Нака-но кими не отвечала. «Похоже, что сестра действительно желает мне добра, — думала она. — Но вдруг случится непоправимое и я стану предметом пересудов? Ведь с этим ударом она утратит последний остаток сил».
Уже вчера испуганная, смущенная Нака-но кими показалась принцу прекраснейшей из женщин. Сегодня же она держалась увереннее, и он совершенно потерял голову. Мысль о том, как нелегко будет преодолевать разделяющее их расстояние, повергала его в отчаяние, и он снова и снова клялся ей в верности, но, увы, его пылкие речи оставляли ее равнодушной, едва ли она понимала, о чем он говорит.
Благородные девицы, даже если их воспитание составляет основной предмет попечений всего семейства, почти всегда имеют возможность сообщаться с другими людьми. У них есть отцы и братья, с которыми беседуя они приобретают опыт общения с лицами противоположного пола, поэтому при всей стыдливости и застенчивости никто из них не растерялся бы в подобных обстоятельствах.
Нака-но кими не была избалована вниманием. С малых лет жила она вдали от людей, привыкла к одиночеству, неудивительно поэтому, что столь неожиданный поворот судьбы скорее испугал ее, нежели обрадовал. Сконфузившись и растерявшись, она не могла ответить на самый простой вопрос. «Принц, должно быть, привык совсем к другим женщинам, — терзалась она. — Такая жалкая провинциалка, как я…»
А ведь Нака-но кими была умнее и одареннее сестры.
— Завтра Третья ночь, надобно позаботиться о мотии, — заявили дамы.
Ооикими, догадавшись, что речь идет об особом обряде, приказала в своем присутствии приготовить мотии. Она не очень хорошо представляла себе, как это делается, но принуждена была давать указания дамам, словно взрослая, все понимающая женщина. От этого она смущалась, и лицо ее то и дело заливалось румянцем, очень ее красившим. Будучи старшей, Ооикими всегда держалась спокойно, с достоинством и нежно заботилась о младшей сестре.
Тем временем от Тюнагона принесли письмо:
«Я собирался посетить Вас вчера вечером, но, к сожалению, все мои старания угодить Вам не пробуждают в Вашей душе ничего, кроме досады. Думаю, что сегодня Вы все-таки согласились бы прибегнуть к моей помощи… Но, увы, я до сих пор не могу оправиться после дурно проведенной ночи…»
Письмо было написано ровным почерком на бумаге «митиноку». Помимо письма гонец привез ларец с разнообразными тканями. Их было поручено передать госпоже Бэн «на платья для дам».
Тканей оказалось не так уж и много, ибо Тюнагону пришлось ограничиться тем, что нашлось в доме Третьей принцессы. На дно ларца он положил гладкие и узорчатые шелка, а сверху — два прекрасно сшитых платья, очевидно предназначенные для сестер. К рукаву нижнего платья был прикреплен листок бумаги с несколько старомодной песней:
«Пусть этой ночьюМы не лежали, укрывшисьПлатьем одним,Все же вряд ли удастсяДурной молвы избежать».
Ооикими смутилась. Увы, Тюнагон в самом деле видел их обеих, к тому же ближе, чем позволяют приличия… Она никак не могла придумать, что ответить, а между тем гонец почти со всеми своими спутниками потихоньку удалился. Удалось задержать только одного из слуг, которому и вручили ответ:
«Даже если согласноБудут биться наши сердца,Все равно не хочу,Чтоб мои рукава с твоимиСоединяла молва».
Ооикими была очень взволнованна, мысли ее путались, потому и песня получилась довольно заурядной, но Тюнагон, с нетерпением ожидавший ответа, был растроган до слез.
Тот вечер принц проводил во Дворце. О том лишь помышляя, как бы поскорее уйти, и видя, что случая все не представляется, он был крайне рассеян и то и дело вздыхал. Приметив это, Государыня сказала:
— Очень дурно, что вы до сих пор живете один. Как бы за вами не закрепилась слава неисправимого ветреника. Советую вам быть осмотрительнее, не годится потакать всем своим прихотям. Государь не раз делился со мной опасениями…
Она не преминула попенять ему и за то, что он стал слишком редко бывать во Дворце. Раздосадованный ее упреками, принц прошел в свои покои и написал письмо в Удзи. Отправив его, он долго сидел, вздыхая. За этим занятием его застал Тюнагон. Никогда еще принц так не радовался другу. По крайней мере было кому высказать душу.
— Что мне прикажете делать? Уже совсем темно… О, если бы вы знали, в каком я смятении… — пожаловался он.
«Вот и проверим, насколько основательны его намерения», — подумал Тюнагон, а вслух сказал:
— Вы давно не появлялись во Дворце, и Государыня будет недовольна, если вы уедете. Проходя через Столовый зал, я слышал, как дамы говорили, будто и я навлек на себя немилость Государыни. А все из-за того, что согласился сослужить вам эту нелегкую службу. Кажется, я даже покраснел.
— Государыня бывает весьма сурова, — ответил принц. — Впрочем, я уверен, что кто-то просто оговорил меня. Но скажите, почему меня все осуждают? Неужели я действительно так виноват? Будь я свободнее в своих действиях!..
Вид у него был весьма удрученный, и Тюнагону стало его жаль.
— Полагаю, что вам в любом случае не избежать неприятностей, — заметил он. — Ничего не поделаешь, попытаюсь и на этот раз заслонить нас собой… Как насчет того, чтобы проехать по горе Кохата верхом? (420). Боюсь только, что это не спасет вас от людского суда.
Между тем все больше темнело, и принц не находил себе места от тоски и тревоги. Наконец он выехал.
— Пожалуй, будет лучше, если я останусь, — сказал Тюнагон, — и послежу, чтобы здесь все было в порядке.
Он прошел в покои Государыни.
— Принц, кажется, опять уехал, — сказала она. — Он совершенно не желает считаться с приличиями. Что о нем будут говорить? Слух о его поведении может дойти до самого Государя, и тот станет пенять мне за то, что я недостаточно строга с сыном. Как все это неприятно!
Государыня молода и прекрасна, трудно поверить, что у нее взрослые дети. «Должно быть, Первая принцесса похожа не нее, — подумал Тюнагон. — Как хотелось бы мне хоть раз услышать ее голос!.. Увы, она так близка и так недоступна. Очевидно, именно в таких случаях молодые повесы теряют головы от страсти. Я не похож на других, но и я не сумею устоять перед искушением, если сердце мое будет затронуто».
Дамы, прислуживавшие в покоях Государыни, были все как на подбор миловидны и изящны. Каждая имела свои достоинства, а некоторые отличались таким благородством черт, что способны были воспламенить воображение любого мужчины. Однако Тюнагон, не желая смущать сердце недостойными помышлениями, держал себя с ними весьма сурово. Несмотря на это, многие употребляли все средства, чтобы привлечь его внимание. Зная, что Государыня придерживается строгих правил и не потерпит ни малейшей распущенности, они старались сохранять внешнюю благопристойность, но можно ли требовать от всех равного умения владеть собой? Кое-кому не удавалось справляться со своими истинными чувствами, и они прорывались наружу. Все это забавляло и трогало Тюнагона, но, занятый мыслями о всеобщем непостоянстве, он по-прежнему не помышлял о мирском.
Тем временем в горной обители готовились к приему принца, но его все не было, хотя в послании Тюнагона говорилось совершенно определенно… Уже совсем стемнело, когда принесли письмо.
- Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3. - Мурасаки Сикибу - Древневосточная литература
- Повесть о старике Такэтори (Такэтори-моногатари) - Средневековая литература - Древневосточная литература
- Ямато-моногатари - unknown - Древневосточная литература
- Самгук саги Т.1. Летописи Силла - Ким Бусик - Древневосточная литература
- Самаведа - Автор Неизвестен -- Древневосточная литература - Древневосточная литература
- Повесть о прекрасной Отикубо - Средневековая литература - Древневосточная литература
- Parzival - Wolfram von Eschenbach - Древневосточная литература
- Приключения богатыря Шовшура, прозванного Лотосом (с илл.) - Семен Липкин - Древневосточная литература
- Хокку. Японская лирика. Плакучей ивы тень… - Антология - Древневосточная литература / Поэзия
- Пять поэм - Низами Гянджеви - Древневосточная литература