Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И он все бродил и бродил по городу, нервничая и успокаивая себя, и часа через полтора пришел к утешительной мысли: «Хорошо, допустим, Спартак. И даже Дадаш. Мне-то какое дело? Во-первых, все это было до меня. Во-вторых, я что? Блюститель ее чести, что ли? А в-третьих, ведь и я был с ней. Вот если бы не было нашей близости и она строила из себя недотрогу, а потом я узнал, что она была с другим или с другими, был бы повод для волнений. А так — чего я раскипятился? Нам было хорошо вместе? Факт. Она красивая, очень красивая женщина! Тоже факт. Что страшного в том, что она нравится мужчинам, а они, если не добиваются успеха, и скорее именно поэтому, начинают трепаться?»
Из всех его мыслей последняя была самой приятной. Конечно, Тахмина не была скромницей в минуты их близости, и это его настораживало, но ведь в конце концов она была замужем не первый год, а женщина больше всех учится этому у мужа или совместно с мужем. «Конечно, мне все равно, с кем она была и была ли с кем-нибудь до меня, — думал Заур. — И все же… только не Спартак!» Слишком неприятен был он Зауру еще со времени детских игр и драк, когда Спартак постоянно дрейфил, ябедничал и продавал их. «Ну, конечно, — думал Заур, Алия-ханум просто врет. Как могла Тахмина, королева, умница, звонить и навязываться этому подонку Спартаку? И конечно же сам Спартак бегал за ней и, ничего не добившись, распустил язык, что, как известно, на более солидном и высоком уровне делал и Дадаш». Она же объясняла ему, и он поверил ее словам, убежденный не только логикой рассудка, но по-своему еще более верной логикой их близости. Ему хотелось, чтобы она так же ясно и определенно рассказала ему о Спартаке, рассеяла и эти его сомнения. В последний раз он позвонил в двенадцать ночи и, вновь услышав уже полусонный голос Манафа, бросил трубку.
Возвращаясь домой более или менее успокоенный, он думал о том, как действительно все странно: вот сейчас он слышал сонный голос ее мужа. Наступила ночь. И у них, наверное, уже темно. Они под одной крышей — Манаф и Тахмина, а может быть, и под одним одеялом. Вот сейчас они, может быть, занимаются любовью и Тахмина так же закрывает глаза, как с ним, Зауром, но это его, Заура, мучает гораздо меньше (хотя и мучает все же), чем ее предполагаемая связь в прошлом со Спартаком.
Накрапывал дождь, и Заур, направляясь домой, принял неожиданное решение: узнать у Дадаша телефон Тахмины на ее новой работе. Он вспомнил смешную и странную историю, которую рассказывали ему и Дадаш и Тахмина и которая стала почти легендарной в издательстве: как однажды глубокой ночью к Дадашу позвонил Неймат и спросил у него, какого цвета глаза у Тахмины.
«Нет, я не буду звонить Дадашу ночью, чтобы не повторять Неймата, — решил Заур. — Спрошу завтра утром, на работе».
На следующий день он долго не мог подойти к Дадашу — у того все время торчал народ. Когда он зашел в первый раз, он увидел за бывшим столом Тахмины смуглую девушку с волосатыми ногами и понял, почему все мужчины в отделе, ходят с похоронными физиономиями, небритые и в несвежих рубашках.
Перекинувшись несколькими словами с Нейматом, он ушел. Заглядывал еще два раза. И только в обеденный перерыв застал Дадаша одного. Тот, расстелив на столе лист белой бумаги, ел курицу. Стояла еще довольно жаркая погода. Капли пота на его лице смешивались с каплями жира, стекающего с курицы…
— А, Заур, заходи, угощайся, — сказал он.
— Нет, спасибо, я ел, — ответил Заур, переведя глаза с Дадаша на его пухлый раскрытый портфель, и уселся за соседний стол.
— Ты ко мне? — еле выговорил Дадаш набитым ртом.
— Да, — сказал Заур, — вы случайно не знаете телефона Тахмины на новом месте?
— Знаю, — сказал Дадаш, вытащил засаленную записную книжку, полистал и сказал номер телефона. Заур не стал записывать, он запомнил его на всю жизнь так же, как номер ее домашнего телефона.
Разговор был исчерпан, он узнал то, за чем пришел, узнал без свидетелей, а значит, и кривотолков, и теперь можно было уходить. Но Заур замешкался и, чтобы как-то оправдать задержку, неожиданно для самого себя спросил:
— А почему она ушла отсюда?
Дадаш долго прожевывал кусок, пока оказался в состоянии говорить. Но и прожевав и проглотив его, прежде чем ответить, долго и укоризненно качал головой.
— Эх, беда с этой девкой! И всю жизнь она вот так будет мотаться. Искать то ли себя, то ли… нового любовника, — с неожиданной резкостью заключил Дадаш и уже спокойнее добавил: — Старая любовь, наверно…
— Какая любовь? — ошеломленно спросил Заур.
— А этот самый, как его там, Магеррамов Мухтар. Режиссер на телевидении. Я не знаю, что там у них было и когда, но это он ее туда сманил. Диктором, говорит, будешь. Ей-то, с ее университетским дипломом! Философ как-никак и вдруг — в дикторы. Чего ради, спрашивается? Чем ей здесь плохо было? И зарплата хорошая, и гонорар подбрасывали. Приходила когда хотела, уходила когда хотела…
Заур чувствовал затаенную, но крепкую обиду в словах Дадаша. Неужели он в самом деле любил Тахмину и не может простить ей вероломства? Что в нем говорит — злость, ревность или просто старческая обида, брюзжание на непутевую девчонку, отцовское недовольство шалостями избалованной капризницы? А может, все вместе? И кто такой Магеррамов? Это еще что за явление? Старая любовь! Не о нем ли говорила Тахмина, когда упомянула, что ее пригласил на телевидение старый приятель? Приятель! Везде у нее приятели. Ну и женщина!
Дадаш закончил есть и заворачивал остатки курицы в бумагу, когда Заур, вставая, чтобы уйти, вдруг услышал:
— Заур, сынок, я хорошо знаю и уважаю твоего отца. И ты мне как сын. Не обижайся на меня, но я по-отечески хочу посоветовать тебе. Ну, как дядя твой. Не связывайся с этой женщиной.
От неожиданности Заур растерялся: «Ах вот даже как! Значит, слухи уже распространились! Права мать, ничего в этом городе не скроешь».
Тогда, выходит, Дадаш говорил ему о Магеррамове, о ее старой любви, уже зная… Тогда, может быть, это сознательный удар, месть удачливому сопернику?
— Тахмина — опасная женщина, — продолжал Дадаш. — Поверь мне. Я понимаю все: она красива, обаятельна, а ты парень молодой. Но она — хищница! Учти, она съест тебя с потрохами.
— А я думал, вы к ней хорошо относитесь. — Заур влил в эту фразу все ехидство, на какое был способен.
Дадаш вспыхнул, но, как всегда, сразу взял себя в руки и ответил спокойно:
— Да я и сейчас к ней неплохо отношусь. Мне просто жаль ее. В ней много хорошего. И человек она способный. Но сама себя погубит — своей необузданностью, пренебрежением к любым нормам и принципам.
«А когда ты, старый хрыч, и к тому же женатый, лез к ней — что это было, проявлением твоих норм и принципов? Да к тому же она была твоей подчиненной!» — подумал Заур, но смолчал.
— Она абсолютно неразборчива в связях, — говорил Дадаш. — С кем только она не путалась: с заведующими базами, с директорами магазинов, со следователями, прокурорами, цеховиками, фарцовщиками и бог еще знает с кем! И все ради какой-нибудь тряпки, кольца или шубы…
Заур чувствовал полную беспомощность перед этим мутным потоком обвинений, но ничем, кроме голых эмоций, ни одним фактом, ни одним доводом не мог опровергнуть Да-даша, опирающегося на какие-то ему, Дадашу, хорошо известные основания. Всплеск негодования только выдал бы наивность и идеализм Заура, его неравнодушие к Тахмине, а ему не хотелось выглядеть в глазах этого обожравшегося курицей и служебными успехами многоопытного деляги желторотым юнцом, рыцарски защищающим честь своей дамы. Кроме всего прочего, он не был до конца уверен, что Дадаш лжет. Память подсказывала ему бесконечные упоминания Тахминой самых разных имен, ее манеру говорить о людях: «Как, ты не знаешь его? Да это же лучший дамский парикмахер в Баку!» И обшиваться она должна была только у лучшего портного в городе, и снимал ее только фотограф экстра-класса, с дипломами международных конкурсов… Она, конечно, любила пошиковать, и ее страсть к роскоши — не такая уж выдумка. А с роскошью были связаны и лица, преимущественно мужского пола, которые ей эту роскошь обеспечивали, и, надо полагать, небескорыстно.
Второй раз за сутки он слышал о Тахмине такое, и оно отдавалось в нем непонятной ему самому глухой болью. Ведь и до их близости он слышал о ней всякие пересуды, и, откровенно говоря, сплетни о ее доступности и были одной из причин его, Заура, желания с ней сблизиться. Но тогда они никак не трогали его, а теперь боль не проходила даже от мысли, что между ними, наверное, все кончено, и как хорошо, что он узнал о ней столько плохого именно сейчас, когда все уже в прошлом…
Человек за рулем обживает город точно так же, как свой дом, квартиру, комнату. Человек за рулем живет жизнью городских улиц, как квартиросъемщик нуждами своего жилья. Здесь вчера перекрыли дорогу; здесь с прошлой недели объезд; здесь у нового забора появился знак левостороннего движения; здесь наконец-то поставили светофор; а этот вот люк все еще не закрыт; осторожно, здесь за поворотом ухабы… Все это такая же реальность существования автомобилиста, как испорченный кран, отключенный газ, неисправный телефон, протекающая крыша — для жителя городских домов. И подобно тому как человек, привыкший к своей комнате, ориентируется в ней впотьмах, знает, где что, так Заур знал город, вернее, его автомобильное пространство, на ощупь, мог ехать с закрытыми глазами и попасть куда угодно. Конечно, он ездил не с закрытыми глазами, а следя за светофорами, движением пешеходов и транспорта, но, зная город, он мог ехать, думая за рулем о чем угодно, только не о маршруте.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Семь месяцев саксофона - Миша Ландбург - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Другие голоса, другие комнаты. Летний круиз - Капоте Трумен - Современная проза
- Океан - Альберто Васкес-Фигероа - Современная проза
- Ярость - Салман Рушди - Современная проза
- Остров Невезения - Сергей Иванов - Современная проза
- Поздний звонок. 1995 - леонид Юзефович - Современная проза
- Поздний хлеб - Владимир Топорков - Современная проза
- Одлян, или Воздух свободы - Леонид Габышев - Современная проза