Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Где ты работаешь?
— Всё там же, грузчиком.
— Для чего же ты пять лет на филолога учился? — бабушка.
— Даниил, как же так? — дед.
— Ладно, ладно, он уже взрослый парень, пусть сам решает, — это мама. И добавляет со слезами на глазах. — Сынок, неужели тебе это нравится?
Мы привыкли измерять успех работой. Статусом. Первый вопрос при знакомстве: где ты работаешь. Не важно, есть ли у вас склонность к садизму или педофилии. Главное, вы доросли до топ-менеджера.
Близкие вновь скажут мне, что нужна стабильная, престижная работа. Обязательно по профессии, полученной в университете.
— Мне не нравится такая работа! — в сотый раз повторяю я.
— А ты думаешь, мне моя нравится? — вопит отец. — Тебя, дармоеда, кормить?
В современном мире люди, довольные своей работой, встречаются ещё реже, чем уссурийские тигры. Все мои друзья так и остались детьми. Они по-прежнему живут родительскими установками. И по-прежнему пытаются доказать всем, что это не так.
— Тебе же семью кормить, Данюша, — бабушка.
— Я не хочу семью. Я вечный ребёнок с перинатальной травмой.
— Как же так, Даниил? У тебя и девушки нет? — дед.
Что мне ответить? Что я по пять раз на день дрочу на самую извращённую порнуху? Что я трахаюсь со шлюхами в туалетах дешёвых забегаловок? Что я презираю и боюсь женщин?
Сейчас, за праздничным столом, во мне нет ничего кроме раздражения. Я люблю их, но это лишь догмы моего воспитания. Так надо — любить их. Проблема в том, что моя любовь основана на обязательствах. Однажды, дай Бог, я смогу полюбить их сердцем.
Когда я ухожу со дня рождения, они плачут. Все, кроме отца. Мама провожает меня до лифта, просит навестить её и суёт мне в руку денег.
Я помню себя маленьким. Помню, как приносил из школы дневник с отличными оценками. Помню, как с упоением рассказывал о том, как забил решающий гол в футбольном матче. Помню безудержную радость в глазах мамы и папы.
Когда я стал разочарованием для своих родителей?
Иногда я думаю: лучше бы они разлюбили меня. Тогда бы они не переживали, не седели, не рыдали. Но они всегда будут любить меня. Каждый своей любовью. Для них я всё тот же — подающий надежды ребёнок. Я не смог стать взрослым ни для них, ни для себя.
Я сам — это маленький Данечка. Данечке нельзя бегать, играть с детьми, есть мороженое и дурачиться. Данечка должен быть серьёзным ребёнком, читать умные книжки и изъясняться будто учёный. Питание по распорядку. Молоко с мёдом на ночь. Общение только с правильными детьми. И вечные стоны о том, как дерьмова жизнь.
Отец мог стать для меня образцом; отец должен служить подобием Бога. Мой отец мог высказаться или принять решение только когда был пьян.
Кем мог быть для меня отец, разгуливающий по квартире в семейках, с отвисшим брюхом и перегаром? Кем мог быть для меня такой Бог, который не мог поговорить со мной, не повышая голоса, который ненавидел меня за свои же промахи и оплошности, который видел во мне кого угодно, но не сына?
Всю свою апатию и отчуждённость я придаю на алтарь поклонения своему Богу. Впрочем, ему, наверное, и так уже тошно от моих малодушных оправданий.
IIIЯ вновь встречаюсь с националистами. Нас четверо. Покупаю для всех бутылку водки. Мы пьём из горла, по кругу. Каждый из нас одет в чёрное. С головы до пят. В тон этой тёмной ночи. За плечами спортивные сумки, в которых спрятаны маски, баллончики с краской, бутылки с зажигательной смесью, кастеты и биты. «Джентльменский набор», как мы его называем. Главный восседает за рулём чёрной машины.
Мы высаживаемся на рынке. Он безлюден: только длинные ряды металлических прилавков. Впрочем, мы знаем, что где-то ошивается охранник. Надеваем маски и устремляемся к закрытому ларьку с вывеской «Ливанская шаурма». Удары бит и камней сминают тонкий металл. Злой выводит синей краской на искорёженном ларьке «Смерть хачам!». Когда он дорисовывает восклицательный знак, появляются два полупьяных кавказца. Они замечают нас, видно, как в их глазах сначала пробивается ясность, а затем страх. Кавказцы пятятся назад.
Бетон, главный в нашем квартете, устремляется к ним с битой в руках. Когда кавказцы разворачиваются, чтобы бежать, могучий удар сбивает с ног одного из них. Второй бросается в бегство. Двое наших устремляются за ним. Мы с Бетоном валим первого на землю и избиваем его битами и ногами, упакованными в тяжёлые армейские ботинки. Во мне нет ничего кроме животной ярости. Она наполняет меня до краёв. И на миг я чувствую, что окружающий мир становится упорядоченным и наполненным. Это чувство полностью захватывает меня, наполняя внутреннюю пустоту. Я с остервенением бью кавказца битой. Где-то вдалеке раздаётся женский вскрик.
Кровавая пелена, застилающая глаза, сходит. Я вижу перед собой стонущего человека. Человека.
Возвращаются двое наших. На бите Злого — кровь. Мы прыгаем в машину и мчимся дальше. В другой район.
Магазин бытовой техники. Если верить Бетону, он «принадлежит хачикам». Мы верим, потому что нам надо верить. Здесь важно убедиться в отсутствии камер наблюдения. Бетон уверил нас, что утром провёл разведку. Мы выпрыгиваем из машины и разбиваем витрину битой. Истошным визгом заходится сигнализация. У нас есть две минуты до прибытия охранной службы. В разбитую витрину мы кидаем несколько бутылок с зажигательной смесью и прыгаем в машину. В зеркало заднего вида я вижу, как магазин охватывает пламя, похожее на беснующегося гигантского осьминога.
Бетон хохочет, будто умалишенный. Кревед распечатывает пакет с портвейном. Так мы празднуем нашу победу. И так я заглушаю совесть и страх.
Наша программа выполнена. Пора возвращаться. Бетон тормозит так резко, что портвейн выливается на чёрный свитер Злого.
— Блядь! — матерится он.
— У меня идея! — скалится Бетон.
Выйдя из машины, я понимаю — мы попали на автобусную остановку. Бетон ссыт на скамейку. Кревед допивает портвейн. Из-за поворота выплывает автобус, похожий на огромного жёлтого слизняка. Я вижу худое, вытянутое лицо водителя. Он кивает нам и открывает двери.
В автобусе человек восемь. Бетон хищно озирается по сторонам. Его безумный взгляд останавливается на семье кавказцев, разместившихся на заднем сиденье: худощавый отец семейства с горбатым носом, толстая, с усиками над верхней губой мамаша и маленькая, кучерявая дочка в розовой юбочке.
В развалку Бетон подходит к ним и тихо шипит:
— Вы кто такие?
— Простите? — не понимает отец.
— Вы что, суки черномазые, русского не понимаете!? — взрывается Бетон и бьёт его по лицу.
— Вы что делаете!? — вскакивает мать.
— Сиди, — Злой бьёт её концом биты в живот. — Понаехали чурки, а русского не выучили!
— Мамочка! Мамочка! — бросается к матери девочка в розовой юбке.
— Ты чего?! — я одёргиваю Бетона за плечо.
— Всё нормально! — Бетон улыбается мне и говорит кавказской семье. — Отвечайте!
— Хорошо, хорошо, пожалуйста, — стонет отец семейства, зажимая нос.
— Оплачивайте проезд!
Нас окликает вышедший из кабины водитель. Когда он видит нас, с битами в руках, с перекошенными яростью лицами, его кожа белеет. Кажется, за её прозрачностью можно разглядеть все вены и артерии.
Кревед подбегает к нему и валит на пол привычным ударом биты. Некоторые пассажиры вскакивают с мест, другие в страхе вжимаются в сиденья.
— Сидеть, суки! — орёт Бетон. Я вижу в его руках пистолет.
— Откуда это?! — бледнея, говорю я.
Бетон не удостаивает меня ответом. Вместо этого он вновь обращается к кавказцам:
— Откуда вы? Армяне, грузины, таджики?
— С Азербайджана, — заливаясь кровью, мямлит отец.
— Так это вы нашим детям героин гоните?
— Какой героин?! Боже мой! Я на рынке овощами торгую… ради Бога, пощадите, — кажется, что кавказец растекается по своему сиденью.
— Барыга! А эта тварь, значит, с тобой торгует, — Бетон наотмашь бьёт мать семейства по лицу. Я вижу, как её тело сотрясается в судорогах. Маленькая девочка обнимает её за пухлые колени.
— Я швея… просто швея… — мне кажется, мать захлебнётся собственными слезами и соплями.
— А эта шалава наркоту носит, да? — Бетон тыкает дулом пистолета на маленькую девочку.
Кто я в этом потоке несущихся в бездну людей? Хватаю Бетона за руку:
— Не надо! — ору я ему.
Ад внутри нас, писал Довлатов. Я подписываюсь под этими словами.
— Снимай, Грех! — Злой впихивает мне в руки видеокамеру.
Бетон беспорядочно бьёт отца и мать кавказского семейства ботинками. Девочка рыдает, заходясь в истерике. Я слышу, как за моей спиной пассажиры автобуса рыдают вместе с ней.
— Сидеть, суки, сидеть! — орёт Кревед.
— Что вы делаете!? — причитает азербайджанская мать. — Что мы вам сделали!?
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Идеалист - Эдуард Багиров - Современная проза
- Клоун Шалимар - Салман Рушди - Современная проза
- Дневник заштатной звезды - Пол Хенди - Современная проза
- Цвети родной Узбекистан ! Но только - без меня - Андрей Чиланзарский - Современная проза
- КС. Дневник одиночества - Юлия Зеленина - Современная проза
- Поколение 700 - Виктор Брагин - Современная проза
- Без работы - Александр Александров - Современная проза
- Тихик и Назарий - Эмилиян Станев - Современная проза