я выбралась из теплой кровати и принялась одеваться. Неужели похороны уже начались? И кто это так мерзко воет? Не иначе местная собака Баскервилей.
Я вышла в кухню, наскоро умылась там в мойке чуть теплой водой и прополоскав рот, выбралась в холодный коридор. Вой стал сильнее. Но никого не было видно. Тетка Римма тоже куда-то подевалась. Однако я была уверена, что воет не она. Вчера она хоть и несла всякую чушь, на кликушу тем не менее точно не походила.
Я пошла вдоль коридора, удаляясь вглубь дома. Наконец в конце увидела обитую железом дверь. Вой доносился именно оттуда. Я открыла дверь и оказалась в сенях. Насколько мне помнится, именно так раньше назывались просторные подсобные помещения, которые не отапливались. Холод здесь стоял собачий, было сумрачно, потому что свет пробивался только из-за нескольких щелей в плохо пригнанных досках стен.
Вой замолк, едва я вошла. Когда глаза привыкли к сумраку, я с ужасом поняла, что посреди сеней стоит на постаменте обитый красной тканью гроб. Крышка его была открыта, и в нем явно кто-то лежал. Несмотря на то, что я знала о том, что в доме находится покойник, я вздрогнула.
— Дай что-нибудь слезы утереть, девушка, — раздался рядом со мной старческий голос.
Я вздрогнула еще раз и уставилась на незаметно подошедшую старушенцию во всем черном. Бабка немигающим взглядом смотрела на меня, утирая кривоватыми ручонками слезы.
— Это вы тут плакали? — дипломатично поинтересовалась я.
— Я, милая, я, — старушонка горестно покачала головой. — Да и как не плакать, подруга ведь ушла, Варварушка моя ненаглядная!
И старушка, не в силах сдерживать горе, бросилась на грудь покойнице, орошая ее слезами. Потом она протяжно завыла так, что кровь у меня окончательно свернулась в жилах.
— Что вам принести? — попятилась я. — Воды может? Полотенце? Стул?
— Чего-нибудь да дай, — оторвала старушонка голову от груди покойницы. — Чего не жалко, платок хотя бы.
Я побежала обратно в свою комнату. В сенях за десять минут я жутко продрогла и решила перед тем как идти второй раз, одеться получше. Я накинула пуховик, водрузив капюшон на голову, а ноги сунула в зимние ботинки. Затем пошла в сени к старушке. В руках я держала упаковку влажных салфеток.
Отдав их бабке, которая живо схватила принесенное, я поинтересовалась:
— Значит, моя бабушка была вашей подругой?
— Да, милая, да, — часто закивала старушонка головой. — Была, да сплыла, как говорится.
— А как вас зовут?
— Меня? Меня Людмилой кличут, — охотно отозвалась старушонка. — Людмила Игнатьевна, если по паспорту, а так можешь и бабой Люсей звать.
— А меня Светой зовут.
— Знаю, милая, знаю, — произнесла старушка, утирая слезы принесенными салфетками. — Мне Варварушка уж столько о тебе рассказывала, словами не предать.
— Да? — Я была озадачена. — Так она же и не знала меня вовсе.
Мы покинули холодные сени, где стоял гроб и перешли в теплую натопленную кухню.
— Как не знала? — всплеснула старушка сухонькими ручонками. — Вот так новости! Ты же внучка ее единственная, как ей не знать-то тебя?
— Ну, мы не виделись, — смущенно пробормотала я, разливая чай в найденные на полках кружки. — Я здесь не была никогда. В первый раз приехала и то по такому печальному поводу.
— Это не важно, — насупилась старушка. — А только Варварушка тебя знала. Это, может быть, ты ее не знала.
Выцветшие глазки старушки хитро блеснули и вылив в блюдце чай, она принялась его прихлебывать. Не успела она отпить и половины, как в кухню, красная от быстрой ходьбы, ворвалась тетка Римма.
— А ты что здесь делаешь? — накинулась она на старушку, мирно прихлебывающую чаек. — А ну вон пошла, чтоб духу твоего поганого здесь не было!
И тетка замахнулась, готовая ударить бедную старушонку. Та же на удивление шустро спрыгнула со стула, не препираясь с теткой, и схватив на прощание надкушенные пряник со стола, быстро покинула помещение. Упаковку с моими влажными салфетками она сунула в рукав.
От удивления я не нашлась что сказать. Но едва за старушкой закрылась дверь, заговорила тетка Римма.
— Давно вы тут с Люськой беседуете?
— С кем? С Людмилой Игнатьевной? Нет, только вот познакомились.
— Уж из дома на полчаса нельзя отлучиться, — проворчала тетка. — Как эти бестии тут как тут, так и шастают, так и норовят…
— Что норовят? — попыталась прояснить я, заметив, что тетка опять говорит загадками.
— Душу твою украсть норовят, вот что, — в сердцах произнесла тетка и выдохнула.
— Что? — я была настолько растеряна, что даже не рассердилась.
Тетка Римма теперь казалась мне какой-то полоумной. Возможно, она и впрямь сошла с ума здесь от постоянного сидения со старухой в этой богом забытой дыре.
— А то, — все также сердито сказала тетка. — Ты с ними не якшайся, они тебя быстро в оборот возьмут. Тем более, ты наследница…
Выпалив последнее слово, тетка прикусила язык. И смотрела на меня сейчас как нахохлившийся воробей.
— Наследница чего? — спросила я. — Что такое я наследую?
— Дом этот, — буркнула тетка. — И еще кое-что. Только я о том говорить тебе не буду. Сама узнаешь, когда время придет.
Так, все интереснее и интереснее. Значит, этот старый дом теперь мой? А кроме него и еще что-то, о чем тетка должна молчать. Ну и ладно, я все равно завтра отсюда уеду, и пусть она сама живет в этом бревенчатом доме, мне он не нужен.
— Когда похороны? — спросила я, чтобы сменить тему.
— В полдень сегодня, — ответила тетка, немного успокаиваясь. — Сейчас мужиков на кладбище отправила, могилу там копают. Как справятся, придут скажут, тогда и повезем.
— На лошади?
— Почему на лошади? — обиделась тетка. — Не совсем уж мы здесь дикие. Трактор есть не один, да и снегоход на худой конец у Мироновых имеется.
Когда она заговорила о тракторе, я вспомнила о застрявшей в лесу своей машинке.
— А я могу попросить тракториста, чтобы он мою машину вытянул, ну, после похорон?
— Конечно, — кивнула головой моя собеседница. — Отвезет бабку и отправляй его,
