и пытается сделать это сам. Безуспешно. Возвращаться с гастролей и понимать, что ночи Маккены не были одинокими, потому что подушка пахнет Стивом. Оставаться у Стива, зная, что Рой не ревнует… Нет, не зная, потому что Рой все равно ревнует, а после улыбаться в одиночку, засыпая, потому что самому ревновать не получится, даже, если очень постараться. Идеальные отношения, потому что самое ценное в них именно люди. И люди такие, как они есть. Все может быть совершенным и безупречным, и… скучным, потому что позволяет создать подобие. Изюмину дает неповторимость, неподражаемость, если хотите, шероховатость. Конечно, шероховатость Роя иногда натирает, но это дает возможность помнить, что она существует. Пусть он остается таким, как есть, потому что иначе Рой перестанет быть Роем…
Энди вдруг вспомнил про подарок, что привез Маккене. Вспомнил и улыбнулся. Он классный. Парень специально летал за ним в Испанию. Ни больше, ни меньше, просто взял и слетал. Художник, буквально пленивший Роя своим ви′дением мира… Господи, с тех пор прошла не одна тысяча лет, а Энди до сих пор помнит, как впервые встретил его. Выставка, на которой дощатый причал и чайки… Он приходил почти каждый день и подолгу рассматривал фотографии, но, подойдя к «причалу», останавливался и замирал, глядя на полотно. Энди тоже подолгу смотрел. На человека. Парню было приятно. Ему тоже нравилась эта фотография. Он даже почувствовал внутри себя гордость. Рой прекрасный фотограф, но и он причастен. Это и его причал. И его чайки.
Наверное, Энди бы забыл о посетителе, если бы Рой неожиданно не сказал:
— Он художник.
— Почему ты так решил? — удивился парень.
— Потому что он смотрит на чужой мир жадными глазами творца.
Энди словно знал, что эта фраза потребуется, поэтому и не стал убирать ее на чердак пыльной памяти. Он посмотрел на посетителя еще раз и увидел то, о чем говорил Маккена. Такой же взгляд бывал и у Роя, и парень улыбнулся.
Жизнь перелистала книгу времени и теперь задержалась, рассматривая иллюстрации новой выставки. Черно-белое ню. Маккена любил и восхищался человеческим телом. Боготворил его. Ему было подвластно видеть его разные ипостаси. Вот страсть. Вот гордость. Вот изящество. Вот совершенство. Рой работал жадно. Он точно знал, что хотел от каждой модели. Энди был счастлив. По-настоящему. Первый раз за последние три года. Только сейчас, после работ Маккены он смог вновь взглянуть на обнаженное мужское тело и увидеть в нем красоту. Вновь увидеть. Рой заражал. Он словно сорвался с цепи и теперь пожирал жизнь. Он заглатывал ее кусками словно хищник, рвущий плоть со своей жертвы. Воздух вокруг него стал упругим и пронизался флюидами. Но самой вожделенной пищей для него оставался Энди. Тело, которое можно разминать, разогревать, а после… В общем, фотографировать, едва лавируя между трясками от творческого перевозбуждения. Парень вновь был желанен, обласкан и зацелован. Маккена снимал его везде, и мальчишке не так уж часто удавалось добраться до одежды, чтобы по дороге не подвергнуться очередному, скажем так, творческому вдохновению Роя. Маккена был безумен. Из него, как из бутылки взболтанного шампанского вышибло пробку, и энергия шумной пеной заливала все вокруг. Рой сотрясал пространства, и ударная волна сбила даже Стива. Шон обожал черно-белое ню и не успел ничего понять, а Рой уже снимал и его. Потом целовал, хулиганил и снова снимал. Фотографии истекали любовью, массажным маслом и сексуальной энергией. Кастинг моделей ошеломлял, город кишел растяжками и рекламными плакатами, продюсеры едва поспевали перелопатить тонны дел.
Выставка только-только открылась, а Маккена уже получил несколько серьезных предложений.
— Началось, — лукаво зашел по кругу Энди. — Неужели ты не хочешь посмотреть, что там происходит? Интересно же.
— Не интересно, потому что все, что там происходит, происходит по плану.
— По плану? — не понял парень. — Какому плану?
— Я дал миру то, что он теперь может какое-то время пережевывать, облизывать, обсасывать и даже срыгивать. Поскольку он стар и консервативен, думаю, шамкать будет долго. Подавится пару раз, замучается отрыжкой и газами. Дальше поднимется пыль и вой. Меня опять сочтут извращенцем…
— Ну, они не сильно ошибутся, — успел вставить Энди.
— Репортеры и критики заработают деньги и рейтинги, а я… я смогу… я смогу любить тебя…
Он выдохнул и почти запнулся. Слово далось с трудом и, поскольку он произносил его редко, слышалось особенно объемно, словно обволакивало каждый звук. И он любил. Любил, как только мог. Целиком, частями, глубоко, поверхностно, проникая, впитывая, сливаясь, отделяясь. Он брал, отдавал, отдавался. Все, что только имел. Так, как только мог. Возрождал, уничтожал, поднимал, опускал. Мир, ню, пределы, законы… ничего не существовало, потому что он любил.
— Помнишь парня? — после спросил Энди, ставя перед Роем чашку с кофе.
— А должен? — Маккене не хотелось никого помнить.
Гормоны еще бешено носились по крови, позабыв, где должны причалить.
— Ты еще сказал тогда, что он художник…
— Я сказал, что он художник тогда. Ага. Когда?
— Ну, такой высокий, красивый, испанец.
— Высокий, красивый испанец? На нем это было написано?
— Он так долго стоял напротив чаек. Ты не мог его забыть. Он приходил на все твои выставки. Помнишь?
— Мало ли кто приходил на все мои выставки. Там каждый второй не только высокий, еще и красивый и, к тому же, испанец. А что ты так переживаешь? Ты с ним хотел переспать, а он тебе не дал?
— Я не просил. Рой, ты действительно не помнишь или прикидываешься?
— Понимаешь, какая штука? Если бы он был маленьким, страшненьким и не испанцем, я бы точно запомнил, но вот высокого красивого испанца не припомню. Ты же знаешь, я таких не замечаю.
— Ну, типа, да. Жаль, — разочарованно выдохнул Энди. — Мне казалось, ты не мог…
— Я мог, но я его помню, — улыбнулся Маккена. — Мне нравится позлить тебя. Ты становишься таким милым…
— Да, ну тебя! — обиженно отмахнулся парень.
— Так что там с художником? Почему ты спрашиваешь?
— Он подошел ко мне сегодня перед выставкой и спросил, где может тебя найти…
— Меня, в принципе, найти нельзя. Я невидим, бесшумен и прозрачен. Я сплошное вожделение.
— Не льсти себе, вожделение. Ты весьма увесист, особенно, когда наваливаешься сверху…
— Ты нагло врешь! Проверим?
— Рой!
— Ладно, уж. Не бойся. Так что там с художником? Ты дал ему шанс найти меня?
— Он хотел показать тебе что-то.
— Боги! Надеюсь, это не то, о чем я думаю…
— А ты вообще способен хоть о чем-то кроме этого думать?
— Разумеется. Я вот думаю согласиться на вторую чашечку кофе.
— Так ты встретишься с ним? Соглашайся, иначе пойдешь делать вторую чашечку кофе сам.
— Она получится препоганая. Энди, ты так и остался кусочком дерьма и, чувствую я, это уже навсегда. Манипулятор мелкий! Шантажист…
— Ну, же!
— Да. Согласен я на что угодно! Кофе дай.
Маккена был поражен. Он никогда не был ценителем живописи, но испанец низринул твердыню его убеждений. Рой словно стоял в дверях, приоткрывшихся в прекрасный мир. Берилловое море со сладостью растворенного солнца, исходящие запахом меда цветы, тонущий в сметаной неге берег. «Должно быть, он рисует свое имя» — отчего-то подумал Маккена. Диего Мендес (2). Оно такое… похоже на лунный камень в переливах целомудренно-голубого и незрелого желтого, с оттенками свежего, только что собранного нектара и звучанием приглушенных колокольчиков. В таком мире должны жить ангелы, и Рой увидел их на следующих картинах. Определенно, Мендес знал этих существ, так уверенно и спокойно были прописаны их лица. Не мужчины, не женщины, но если все же смотреть на них, как на мужчин, они необыкновенно красивы, как мужчины. Однако, если смотреть на них, как на женщин, они прекрасны, как женщины.
Диего терпеливо ждал, пока Маккена рассматривал альбом с репродукциями, но после растерялся, когда Рой уставился на него, всем видом давая понять, что тот должен что-то сказать. Мендес надеялся на отклик и просто не ожидал… Нет, тогда он еще не знал, что Рой — это Рой.
— Я даже не знаю, что сказать, — замялся он, пытаясь пристроить хоть куда-то ставшие вдруг неприкаянными руки.
— Где это можно увидеть живьем? — спросил Маккена так, словно они болтали об этом уже пару-тройку часов.
— Выставка прошла в нескольких европейских городах, — начал почти оправдываться Диего. — Я надеялся организовать ее здесь.
Рой пропустил объяснение, еще раз перелистывая альбом.
— Почему ангелы? В мире гораздо больше страдания. Этот мир скорее для демонов.
— После вашего падшего ангела… как вы сделали это?
Маккена ответил не сразу. Ему требовалось время, чтобы
