Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он сбежал вниз с трибуны; на миг воцарилась тишина, а потом поднялся такой рев, что слышно было, наверное, до самого Элевсина. Кто-то закричал, что любого, кто противится воле народа, надо судить вместе с навархами. Мы орали, пока в глотках не пересохло. Чувство было такое, словно поешь боевой пеан, или напился пьяным на Дионисии, или бежишь последний круг на состязаниях, когда толпа хочет, чтобы ты победил. Такое - но не совсем.
Так оно и было представлено присяжным, и не приходилось особенно сомневаться, какой приговор они вынесут - хотя бы ради собственного здоровья. Но они, казалось, обсуждали дело слишком уж долго; люди начали свистеть и кричать, пока наконец не выступил глашатай и не сообщил, что они не могут прийти к согласию.
С того места, где я стоял, мы их не видели, зато постарались, чтобы они нас услышали, особенно когда пронеслась весть, что с остальными не согласен всего один старый человек. Мы просили у суда всего одну жизнь каждого из этих трусов, повинных в гибели сотен, и умереть им предстояло с куда большими удобствами, чем нашим друзьям в бурном осеннем море. Люди спрашивали друг у друга, кто же такой этот одряхлевший крючкотвор, который выставляется чем-то важным в совете, избранном жребием на этот день.
– Носил ли он когда-нибудь щит? - выкрикнул кто-то.
А я сказал:
– Думаю, у него нет сыновей.
– Кто же это? - кричали мы тем, кто был ближе.
Кто-то выкрикнул в ответ:
– Старый безумец Сократ, сын Софрониска, скульптора.
Как холод ледяного ручья на пьянчугу, распевающего и спотыкающегося, как тревожный сигнал к битве - на человека, обливающегося потом на ложе похоти, так эти слова обрушились на меня. Шум и зной исчезли во мне, оставив меня нагим под небом. Я был многими - а теперь остался один; и ко мне, одному, обратилась с Верхнего города сероглазая Афина, говоря: "Алексий, сын Мирона, я - справедливость, которую ты превратил в шлюху и рабыню".
Когда я вынырнул из тишины во мне и услышал шум, продолжающийся точно как прежде, то не смог поверить. Мне казалось, что у каждого здесь глаза должны были раскрыться в тот же миг, что у меня. Я огляделся вокруг, но лица были такие же, как и прежде: орущие, с раскрытыми ртами, все похожие, словно свиные рыла.
Я повернулся к человеку, сидевшему рядом. Он, судя по виду, получил какое-то образование, - купец, наверное.
– Мы не правы, - сказал я. - Мы не должны опрокидывать закон.
Он резко повернулся и рявкнул на меня:
– Что ты об этом знаешь, молодой человек?
– Я был там, - отвечал я. - Мой корабль затонул после битвы.
– Тем стыднее должно быть тебе принимать сторону этого мерзавца. Неужели не осталось в тебе жалости к своим утонувшим товарищам?
Вскоре глашатай объявил, что поскольку лишь один присяжный противится общему мнению, остальные приняли решение без него.
Я бросил в урну белый камешек и, выпуская его из пальцев, старался уверить себя, что тем очистился.
Лисий встретил меня на склоне под Пниксом. Всегдашний мой образец в мужестве, он и сейчас заговорил первым:
– Ты ведь знаешь, как обрушивается ветер в тех краях, с холмов Ионии: шквал, буря, а в десятке стадиев от тебя вода спокойна, как в чаше. Может, они не врут, что им помешал шторм.
– Алкивиад бы вернулся, - произнес я.
– Да, если б у него был кормчий. Правда в том, Алексий, что наши навигаторы уже не те, что были прежде. Даже я за свои несколько лет увидел перемену. Алкивиад это знал, и Антиох тоже. Эти новые навархи - самые заурядные кормчие. Один из них сам разбился. А мы их убили… так ребенок пинает скамейку, когда ушиб о нее ногу. Что сталось с нами?
– Я совершил несправедливость, - сказал я.
По пути гневно спорящие люди толкали нас порой - и извинялись; но некоторые смеялись, а спорили они об исходе петушиного боя.
Лисий долго молчал, наконец заговорил:
– Безумие посвящено богам. Они посылают его нам в должный сезон, чтобы очистить наши души, подобно тому, как дают нам сильные травы, чтобы очистить наши тела. В Дионисии все мы немного безумны, но то безумие оставляет нас чистыми, ибо мы посвящаем его богу. А это мы посвятили самим себе, и оно нас испачкало.
– Не говори так, Лисий. Я уверен, ты сохранял голову куда лучше, чем я.
Он улыбнулся и повторил некую фразу, напоминающую одно дело, бывшее когда-то между нами. А потом сказал:
– Неужели я старею - всегда ловлю себя на том, что думаю: "Прошлый год был лучше"?
– Порой мне кажется, Лисий, что после Игр ничто уже не осталось прежним.
– Мы так думаем, дорогой, потому что это нас коснулось. Если мы спросим вон того горшечника, или этого старого воина, или Каллипида, актера, то каждый назовет свою Истмию, полагаю… Это слишком долгая война, Алексий. Уже двадцать четыре года. Даже Троянская длилась всего десять.
Мы пересекали Агору; он показал на несколько женщин у прилавка и сказал:
– Когда вон то дитя родилось, война тянулась уже столько лет, сколько Троянская, а сейчас это почти женщина.
Должно быть, в его голосе прозвучало больше, чем он говорил, потому что девочка подняла глаза и взглянула на него. Он ей улыбнулся, у нее чуть приоткрылись губы в ответ и лицо на миг просветлело; она была в траурной одежде и выглядела чахлой и бледной. Женщина, ее спутница, не похожая по виду на мать, что-то резко бросила ей, хотя у девочки явно мысли были чисто детские. Я сказал Лисию:
– Должно быть, она потеряла отца в битве.
Он оглянулся на нее поверх голов и ответил:
– Да, и последнего из братьев тоже. Их было три.
– Выходит, ты их знаешь?
– О да. Я даже знал ее ребенком. Она чуть не заговорила со мной, но тут вспомнила, что она теперь старшая. Это дочь Тимасия, который был триерархом "Демократии".
Тем временем девочку повели с рынка. По спинам было видно, что та женщина до сих пор выговаривает ей.
– Что станется с ней? - задумчиво проговорил Лисий. - Эта стерва с кислой физиономией - вдова старшего сына, по-моему. Неподходящая пора жизни для таких перемен. Девочка получила необычное, немного небрежное воспитание; мать, сейчас уже мертвая, постоянно болела, и маленькая Талия почти все время проводила с отцом и молодыми мужчинами своей семьи. Вплоть до прошлого года им даже не приходило в голову отослать ее, когда я приходил, словно это была не девочка, а домашний щенок; сам знаешь, как бывает порой с поздними детьми. Один сын был убит под Византием, второй здесь, в Аттике, при набеге. А потом Тимасий с последним сыном ушли в составе посланного к нам афинского флота. И вот так кончается семья, осталась одна эта маленькая бедняжка.
Он шел, погрузившись в задумчивость. Я сказал ему что-то, но он не слышал.
– Она была хорошенькая до того, как все это случилось, - говорил он, по крайней мере личико у нее было славное. Я думаю, эта женщина будет рада сбагрить ее с рук при первом удобном случае, неважно, кто посватается… Тимасий и его сыновья - это был хороший род. Я знал их всех.
– Лисий! - воскликнул я, уставившись на него. - О чем ты думаешь?! Да ей, судя по виду, не больше двенадцати лет.
Он посчитал на пальцах.
– Ну, она родилась три олимпиады назад, в тот год, когда Алкивиад выиграл скачки на колесницах; так что ей тринадцатый год, по крайней мере… - Потом он рассмеялся и добавил: - А почему бы и нет? Когда есть хорошая причина, можно и потерпеть, женщин вокруг полно. Вспомни, насколько лучше конь, если возьмешь его жеребенком и сам вырастишь.
После короткой паузы я отозвался:
– Ну что ж, тогда и в самом деле почему нет, раз ты так думаешь?
Я вспоминал все свои ожидания, столь отличные от того, что ждал он; и все же, если подумать, это было вполне в его духе.
– Она получит малую часть, думаю, - продолжал он, - так что ни один из нас не будет слишком обязан другому имущественно. Моя сестра Нико выучит ее тому, чему она, наверное, не обучилась дома. Я сниму маленький домик, не стану лезть из кожи вон, чтобы держать большой. Если потом дела выправятся - тем лучше, это заставляет женщину больше уважать тебя, чем в противном случае. - Он продолжал рассуждать и дальше в таком духе; можно было подумать, что он держит эти планы в мыслях не первую неделю. - Какой у нас сейчас месяц? Полагаю, мы можем сыграть свадьбу в Гамелионе [100], как все.
– Но ты ведь не имеешь в виду ближайший Гамелион? - воскликнул я в испуге.
– Почему же нет? Она наверняка успеет все подготовить за три месяца.
– Я думал, ты сейчас собираешься только обручиться с ней. Она ведь совсем дитя.
– О нет, я должен сразу жениться на ней, совершенно ясно. Это единственный способ сделать с ней что-то. Какие недостатки ни принесло ей воспитание, но у нее хватает и достоинств. Ее научили хорошим манерам, отваге, правдивости, даже если не смогли обучить вышиванию. Зачем оставлять ее еще на год этой тонкогубой ведьме, которая превратит ее в хитрую, жеманную ханжу, сладкоречивую, изворотливую, зловредную, как старая повитуха? Я даже не уверен, что Гамелион наступит достаточно быстро, чтобы помешать этому.
- 300 спартанцев - Наталья Харламова - Историческая проза
- Князь Гавриил, или Последние дни монастыря Бригитты - Эдуард Борнхёэ - Историческая проза
- Ключ-город - Владимир Аристов - Историческая проза
- Caprichos. Дело об убийстве Распутина - Рина Львовна Хаустова - Историческая проза
- Краткая история Великой Отечественной войны. Учебное пособие - Руслан Шматков - Детская образовательная литература / Историческая проза / О войне
- Краденый город - Юлия Яковлева - Историческая проза
- Батыево нашествие. Повесть о погибели Русской Земли - Виктор Поротников - Историческая проза
- Семен Палий - Мушкетик Юрий Михайлович - Историческая проза
- Екатерина и Потемкин. Тайный брак Императрицы - Наталья Павлищева - Историческая проза
- Екатерина и Потемкин. Фаворит Императрицы - Наталья Павлищева - Историческая проза