— Да, как на зоне. — Он вскочил и сделал еще один круг по комнате.
— А что дальше? — осторожно спросил я. — Вот ты сбежишь — и что?
— Как что — воля, пля! В Москве останусь, тут… э-э-э… эти, кароч, воз-мож-нос-ти. Там перебьюсь, сям перебьюсь, ''сникерсы буду жрать.
— Ты представляешь, что такое минус двадцать мороза? — воскликнул я, Чума вытаращился так, словно я его пугаю драконом, барабашкой, домовым — чем-то несуществующим.
— Так теплотрассы, переходы, метро! Дофига мест!
— Зимняя одежда у тебя есть? Околеешь же нафиг! Уже иней по утрам.
— Достану! — с уверенностью сказал он.
— Я вчера сто двадцать тысяч заработал, прикинь, — сменил тему я.
— Гонишь? — не поверил Чума.
Я рассказал о приключении с валютой, только в этой истории деньги были дедовы, а не мои. А теперь у меня есть сто двадцать тысяч, и я хочу открыть магазин-автомастерскую, и дядька знакомый уже согласен там работать. Потом хочу купить машину и права — мопед-то уже есть. Просто буду покупать-продавать всякую мелочь, открывать торговые точки.
Я говорил, стараясь каждому слову придать вес, Чума то верил, то не верил. Если сомневался, спрашивал, как что будет работать. Я отвечал простенько, обозначал понятные цели — машина, дом, поездка в Америку, телочки, крутые вещи.
— Вот прикинь, Чума, — перешел я на понятный ему язык. — Сидишь ты, такой в переходе, бомжара такой грязный, ищешь, у кого бы что подрезать, а тут я такой, в малиновом пиджаке, с голдой…
— Да иди ты, — скривился Чума и отодвинулся.
— Спорим на двести баксов, что через два года так и будет? — Я протянул руку, но Чума не торопился ее жать. — Потому что я знаю, что дальше. А ты — знаешь? Ну, пойдешь на теплотрассу, пожрешь «сникерсы», клей понюхаешь, а дальше? Через год, через два? Я скоплю бабла, забашляю в универ, поступлю на международные отношения, дипломатом буду в Европе, на лимузине буду ездить, часы золотые носить. Что дальше у тебя, Юрка?
— Да пох, — он не просто скривился — сморщился, как сморчок.
— Вообще, малым быть плохо, все гоняют, никто не воспринимает всерьез, — продолжил я. — А вот будет мне двадцать лет, или двадцать пять, магазины открою, яхту куплю… А ты что будешь делать в двадцать пять? Думал когда-нибудь? Мечтал? Представлял, что вот тебе двадцать пять, и ты прям мужик?
Чума уставился перед собой и тяжело задышал, раздувая ноздри.
— Кем ты себя видишь в двадцать пять? Хочешь сотовый? А «БМВ»? Ну?
— Кто ж не хочет, — буркнул он.
— Хочешь? — повторил я, направляя его мысли в нужное русло.
— Та да. Хочу. И бабу красивую. — Он вздохнул.
— Значит, ты не пойдешь на теплотрассу, — попытался я подключить суггестию. — Ты будешь учиться и работать, а не воровать и нюхать, понял?
Он уронил:
— Да иди ты.
Но в голосе Юрки не было уверенности, потому я продолжил, ухватившись за тонкий лучик надежды:
— Тетка твоя, конечно, мегера. Но ты можешь прикинуться паинькой и получить то, что тебе будет нужно: нормальную школу-интернат, где живут неделями, но не такой строгач, как с теткой. Тебе там понравится. Кстати, тетка твоя ненормальная, я попросил психиатра сделать ей внушение. Вдруг она исправится? И у тебя тоже появятся возможности. А на улице ты просто сдохнешь и до двадцати не доживешь.
Юрка сжал виски руками и забормотал:
— С хрена мне так не везет? Думаешь, мне не хочется нормальных предков? Чтобы не били чуть что. Приходишь ты такой, а мама тебе — Юра, хочешь супчика? — Он сжал челюсти, а я ощутил голод нелюбимого ребенка, желание прикосновений, ободрения. Но Юрка не знает, как проявиться, и всех, кто добр к нему, проверяет на прочность, становясь еще более невыносимым.
— Если тетка захочет исправиться, дай ей шанс, — велел я.
— Если, — передразнил меня Юрка, устыдившийся порыва.
— Она вредная, но, как мне кажется, не безнадежная, и у нее получится. Да, любящей мамой она не станет, но у тебя хотя бы крыша над головой будет. Она, кстати, раскаивается, что давила на тебя, но не знает, как подступиться.
— Брешешь ведь… Вот нафига? Я же сначала обрадовался тетке. Она мне и то, и се… Думал, заживу нормально, на крахмальном белье буду спать, а она всю кровь выпила. То не так, это не так. Пилит и пилит, пилит и пилит. — Юрка пнул кресло. — Она ваще не баба, а циркулярная пила!
— А вот представь, что даже такому человеку хочется, чтобы его любили, — сказал я. — Ты попробуй, результат тебя удивит. Помирись с теткой, и она тебя хоть завтра заберет. Да хоть сегодня. А дальше посмотришь.
— Заберет? — спросил он с надеждой.
— Да. Но, если будет так, пообещай одну вещь.
— Ну?
— Прям сегодня не сбегай. Подожди два дня.
За это время внушение подействует. Если не подействует — я сделал все, что мог.
Юрка задумался, посмотрел на зарешеченное окно с тоской, ушел в себя. Наверное, у него перед глазами проезжали «мерседесы», и девчонки в коротких юбках махали руками, было вдоволь «сникерсов» и еды, и злая тетка стала доброй, предлагала супчик.
— Ладно. Обещаю. А ты тут надолго?
Я уселся рядом.
— Не знаю. Может, на месяц. Дед в гипсе, я за ним ухаживаю, торгую параллельно. И вот, надо бежать, делать дела.
Юрка вздохнул.
— Ты еще придешь? — с надеждой спросил он.
— Конечно! — Я встал с кресла.
— Спасибо! Не ожидал, — улыбнулся он. — А… тетка где?
— На улице ждет. Скажи ей, что раскаялся и хочешь
