Само собой. КБ Семёна Лавочкина давно отошло от самолётостроения. Их крылатая ракета «Буря» считается детищем и Келдыша в том числе, он много раз возвращался к ней в разговорах. Когда Семён Алексеевич умер, говорят — прямо на руках у Бабакина, тот унаследовал не только лавку Лавочкина, но и расположение Келдыша, сейчас выступает как главный инициатор отказа от пилотируемой космонавтики в пользу автоматических автономных или телеуправляемых систем, увы.
— Ты, похоже, уже лучше меня разбираешься в подковёрных играх.
— А как раньше было просто, вспомните: я сказал — поехали, вы пожелали удачи, успех, триумф, никто не тявкал, что нужно иначе.
— Никогда не было просто, Юра. А дальше всё сложнее и сложнее.
Эти сложности не видела супруга. Она вышла из декрета, устроившись на работу в Институт военной и космической медицины, где из меня и моих коллег по отряду зимой с пятьдесят девятого на шестидесятый извлекали организм, изучали и засовывали обратно в тело с неохотным «годен». Общалась с медиками да с жёнами космонавтов, оттого сильно потеряла в осведомлённости о моих делах, я же травил байки об отряде космонавтов, как немцы плохо понимают русский язык и постоянно переспрашивают «вас ист дас». А вот что Глушко и Черток написали очередное послание в межведомственную комиссию Келдыша, настаивая на перераспределении очередных ракетно-космических проектов, нам с Королёвым в минус, ей знать и волноваться не стоило.
Был побочный эффект от её неинформированности, вполне естественный, она видела мою озабоченность, но не понимала причин.
В октябре вытащила меня в Большой театр. Так сказать, сменить обстановку. На футбол я бы и сам прекрасно сходил с космонавтами, прицепив парик и театральную бороду с усами, иначе не пройти через толпу.
Но супруга заверяла, что только прикосновение к прекрасному даст истинный релакс. Вообще-то убеждён, что её эстетство несколько показное, как и частое злоупотребление латынью. Пластинки, привезённые из США и Кубы, гораздо более затёрты иглой проигрывателя, чем советская классика, и здесь не только женькина заслуга. У благоверной глубоко внутри сидят неистребимые комплексы провинциалки, вырвавшейся на высший уровень. В нашей квартире как-то останавливались на ночь её подруги из Оренбурга, оканчивавшие с ней медучилище, Алла принимала их как родных… и не могла удержаться от ноток превосходства. Когда на радиоле крутилась пластинка Утёсова, её купила в ГУМе одна из гостивших, моя как бы невзначай вставила:
— Мы с Юрой ходили на концерт Утёсова «Перелистывая страницы» в Театре эстрады. Мэтр пригласил нас за кулисы. Очень импозантный мужчина, не глядя на возраст.
Девушки вздохнули. Для них и билеты дороги, и не достать, в кассах их мало, разбирают мигом, а большая часть распределяется через профкомы предприятий либо сбывается с рук по блату — с наценкой в несколько рублей.
В Большой, конечно, она не позволила напялить бороду и усы. Выход был обставлен с некоторой торжественностью, подъехали на «Волге» под управлением сотрудника «девятки», он же открыл дверь машины, припаркованной максимально перед главным входом, я подал руку жене, и мы под руку прошествовали к колоннам. Я топал в майорской форме, она, что уже стало привычным, вышагивала в красных югославских сапогах на каблуках, её пышная шапка возвышалась над моей фуражкой. Предъявили пригласительные, доставленные курьером лично от директора театра, КГБист просочился следом, предъявив удостоверение. В отличие от выпускниц медучилища, никто не платил за билеты и не выстаивал очередь.
Нас замечали практически все, Алла, пусть ей немного обидно, исполняла роль шикарного дополнения к великому и могучему герою всех времён и народов, тосковавшему по бороде и мимикрии под безобидного дедка. Её тоже запомнили и узнавали, кстати, благодаря фоткам со мной. Хорошо, что в Большом публика культурная, меня приветствовали, но не донимали. Лишь в правительственной ложе приветствовали как знакомого, тем более там собрались действительно сплошь знакомые товарищи из ЦК и Совмина в сопровождении половинок. Жёны чиновников, в основном монументальные дамы полного телосложения с высоким начёсом на голове, дружно и открыто возненавидели Аллу Маратовну, доставив ей истинное наслаждение.
— Что смотрим-то? — шепнул ей на ухо, чуть прикрытое завитком, она по-прежнему стриглась коротко, игнорируя советскую моду на объёмы, приправляемые начёсом и шиньонами.
— Ты разве не видел афишу? Балет «Ромео и Джульетта» Прокофьева! Но если тебе не интересно, можешь сбежать в буфет ещё до антракта.
Я укусил её за мочку уха. Перед областными однокашницами сколько хочешь выпендривайся, меня не поддевай, да?
«Ромео и Джульетта» — это в оригинале трагедия Шекспира, текстами из которой Ксюху скоро замучают в средней школе. По телевизору передавали оперу «Ромео и Джульетта», слова несколько упрощены по сравнению с исходником. Но балет? Вообще без слов?
Я не любитель накидываться коньячком под лимончик в буфете, намылился подремать в кресле под музыку, тут стало реально интересно в зрительном зале. Надо же заполнять пробелы в культурном образовании, накопившиеся и за эту, и за прошлую жизнь.
Джульетту-тинейджера танцевала Майя Плисецкая, ей было глубоко за тридцать, но как исполнила! Её лицо вполне просматривалось в театральный бинокль, я мог бы и армейский притащить, да, старше, но мало какая девочка-подросток двигалась бы столь легко и изящно. Совершенно не разбираясь в балете, смотрел на балерину, стараясь не разинуть варежку.
Потом стало завидно.
Огромный коллектив балета и оркестра, а это лишь часть театра, за сценой трудится ещё больше народу, и ни одной неточности, ни одной шероховатости, если и есть у них внутренние трения-неурядицы, ни единого кванта не вырвалось наружу, зрительный зал видел идеальное исполнение.
Конечно, они репетируют много раз, не в скафандре и не в невесомости, у них не случается риска обгореть в перенасыщенной кислородом атмосфере или травануться ракетным топливом. Но… каждый на своём месте. Они на своём добились совершенства, а мы — нет.
Подспудно это наталкивало на определённые размышления, но к концу балета я заставил себя перестать быть замначальника ЦПК ВВС СССР, а лишь только зрителем, внемлющим происходящему на сцене.
Дома Алла приняла вахту от приходящей домработницы-няньки, приглядывавшей за детьми. У меня спросила:
— Ты по-прежнему задумчивый. Не понравился балет?
— Что ты! Очень здорово. Хотя бы раз в год меня вытягивай, сам не сподоблюсь. Но — устал от всяких мелких конфликтов на службе, каждый не особо заметен, но вместе сказываются. Ещё и академия… Её бы закончить — легче станет. Знаешь, часто вспоминаю Гжатск и баню. На Новый год поедем к ним?
— Мама собиралась…
— Гульнару возьмём. И Женьку тоже, чтоб не влез куда-то по
